Пять раз

В первый раз Олег ещё не понимает, что его хотят убить. Им с Серёжей по девять, и они дерутся подушками. Воспитательницы оставили их дома и не взяли с собой на какую-то там экскурсию, но наказания не получилось. В воздухе кружат перья и пыль. Олег смеётся, когда Серый валит его на кровать и лупит-лупит-лупит подушкой, смеётся, когда прижимает её к олегову лицу. Наволочка в дурацкую цветную крапинку пахнет дешёвым порошком. Олег не замечает, что подушка задерживается на нём дольше, чем стоило бы. Ему пока ещё хватает сил оттолкнуть Серёжу от себя. — Ну всё, всё, ты победил. Герой. Олег тяжело дышит и улыбается, не замечая, как в синих глазах напротив проскальзывает шальная жёлтая искра. Пока что они слишком плохо друг друга знают, чтобы Олег смог поймать тот бескрайний ужас, что распускается на серёжином лице. Ночью Серёжа горько плачет, сжимая зубами уголок злосчастной подушки, но его никто не слышит. Во второй раз Олег начинает что-то подозревать. Им одиннадцать. Государство с барской руки отсыпало детдому несколько путёвок в санаторий. Все они достались отличникам… и Олегу из-за какого-то необыкновенного везения. По расписанию перед обедом у них поход к морю. Солнце режущими бликами скачет по водной глади. Песок между пальцами, в волосах и в штанах, а небо голубое-голубое, ни единого облачка. У Серёжи на макушке дурацкий хвостик, с ним он похож на луковицу; Олег сразу же об этом сообщает и получает в отместку пригоршню солёной воды в лицо. Они носятся у береговой линии, поднимая пятками фонтаны брызг. У них нет водяных пистолетов, помп и других классных игрушек, как у других детей, но это и не нужно — Олегу вполне хватает ладоней. Олегу вполне хватает Серёжи, который ставит ему подножку и роняет лицом прямо в воду. Ладошка сжимает загривок. Олег принимает эту игру и поначалу ответственно изображает из себя утопающего, размахивая руками и ногами, но потом он замечает, что хватка на его шее слишком крепкая. Серёжа не должен так уметь. Олег хватается за руку и тянет на себя. Звук падения, взрыв из капель. Серёжа сидит в воде мокрый по самые кончики хвоста который луковица и часто-часто хлопает слипшимися влажными ресницами. Взгляд у него растерянный и глупый, как у рыбёшек на рынке около пляжа. Они оба понимают, что произошло что-то странное, но не говорят об этом ни через день, ни неделю спустя, а после и вовсе забывают. Третий раз Олег не запоминает. Точнее, он запоминает не саму попытку, но то, что было после неё. Он сидит на кровати, прижимая к затылку банку со снегом. Банка осталась с лета — в неё Серёжа ловил бабочек. Снег — нагребли с подоконника. Олегу четырнадцать, и он один раз уже даже пробовал курить. Зима бьётся в распахнутое окно, холодом кусает голые колени и локти, но никто не торопится закрывать створки. Серёжа сидит на полу, забившись в угол, и дрожит-дрожит-дрожит, кусает пальцы. Ветер расшвыривает по комнате рисунки: забавные наброски волков, шаржи одноклассников… Огромных угольных птиц с ярко-жёлтыми глазами. Шишки, кажется, быть не должно, но затылок ноет, и Олег чуть шипит, перекладывая ледяную банку из одной руки в другую. Серёжа наблюдает за этим из угла в полной тишине и лицо у него бесконечно виноватое. — Во мне есть кто-то, — тихо-тихо говорит Серёжа чуть позже, уткнувшись глазами в пол. — Кто-то совсем другой. И ему… Не нравишься ты. Звучит тупо. Звучит странно. Звучит как фраза из какого-нибудь аниме типа тех, что показывают по телику в выходные, но Олег всё равно верит, потому что это Серёжа. Ему незачем врать, им незачем что-то друг от друга скрывать. — Почему я ему не нравлюсь? — Потому что ты мой друг, — неловкая кривая улыбка. — Ты моя семья. Потому что я хочу отдать тебе всё время, что у меня есть, а он с этим не согласен. Они молчат. Огромные влажные хлопья снега шлёпаются об окна. У Серёжи подрагивает нижняя губа. — Наверное… — начинает он, сглатывая. — Наверное, будет лучше, если ты больше не будешь со мной общаться, да? Это ничего, я не обижусь… — Совсем дурак что ли, Серый? — А? Олег вскидывает бровь. Это впервые, когда он делает так, но годы спустя это станет одной из его фирменных привычек. — Если мы семья, то как я могу тебя бросить? — Но Олег, это опасно. Я могу… — Но до сих пор же не смог. На это Серёже нечего возразить. Наверное, неправильно вот так — цепляться друг за друга, разве что только ладони не склеивать вместе на момент классик (универсальный водостойкий, Олег с ним в четвёртом классе делал дом из зубочисток и одну случайно приклеил себе на лоб). Неправильно, а по-другому — как? — Тем более, раз я теперь всё знаю, то застать врасплох меня не получится. Серёжа кивает. На пальцах у него куча цветастых пластырей с динозаврами и кошками. И вот он — и убийца? Худой, растрёпанный, с острыми углами плеч, коленок и локтей, в свитере, который велик ему настолько, что Серёжа в нём тонет и исчезает, вот он такой — что-то сделает? Ерунда. Чуть позже они сидят на кровати вплотную, кожа к коже. Одолженный из соседней комнаты магнитофон кашляет и кряхтит, пытаясь выплюнуть из себя музыку. Серёжа, роняя Олегу голову на плечо, достаёт из кармана коробок спичек и поджигает одну. Олег не видит, как в янтарных глазах пляшет дурное пламя. О четвёртом разе Олег не знает, зато знает сам Серёжа. На перроне людно и шумно. Матери провожают сыновей, девушки с рыданиями бросаются своим благоверным на шею и клянутся, что будут ждать. Кругом обещания и слёзы. Серёжа утыкается Олегу носом в изгиб плеча и молчит. Им не нужны все эти «я вернусь», «я буду тебе писать» — и так понятно всё, по звуку бьющегося сердца, по переплетённых пальцам. В груди тяжело, будто расплавленным железом залито, уезжать не хочется, но нужно. Они оба знают, что если сейчас Серёжа попросит его остаться — к чёрту, Олег всё бросит и сбежит. Они оба знают, но — Серёжа молчит. Олег напоследок смазано целует его в скулу, в лоб, в уголок губ, проводит носом по виску, будто пытается собрать серёжины черты лица и унести их с собой. Он заскакивает в поезд, не оглядываясь. До самого конца — ни единого сказанного слова. Серёжа стоит на вокзале долго-долго, даже тогда, когда тот совсем пустеет. Рот дёргается. Молодец, Серёжа, хороший мальчик, вытерпел. И он начинает плакать. Олег обязательно бы остался, если бы Серёжа разрыдался ему в плечо, но — Тогда это был не он. Может быть, хоть там, в армии, его наконец-то кокнут. Хорошо, что мы дали ему уехать. О пятом разе Олег отказывается говорить и вспоминать. Пятый раз, пять пуль — звучит как издевательство. Будто он тоже считал. Потому что он решил, что так получится забавно. Ночи в Мексике душные и густые, как вата. Олег подолгу сидит на балконе их гостиничного номера, потому что не может заснуть. В пепельнице тлеет сигарета, которую он не может докурить потому что лёгкие едва держат обычный воздух, не говоря уже о дыме. Местная жара напоминает о Сирии. — Не спится? Олег вздрагивает. Разумовский за эти дни обучился необыкновенному для себя навыку быть незаметным. Тихим, бесплотным, прозрачным, как стекло. Таким, чтобы не попадаться Олегу на глаза. — Пекло адское. Вместо ответа Сергей ставит на стол стакан с водой. Кажется, минералка — между кубиками льда юлят и лопаются пузырьки. — Спасибо. По шее прокатывается капля пота, и Олег вытирает её ладонью. В такие вечера даже без майки дурно, вот бы ещё и кожу с себя стянуть, да вместе с мясом. Костям, наверное, жарко не бывает. — Олег… — А? Но Разумовский молчит. Только смотрит. Олегу знаком этот взгляд: как у побитой собаки, виноватый и бесконечно печальный, практически на грани слёз. Он уже давно перестал извиняться, но беззвучное «прости» всё равно сочится сквозь рыжую чёлку, капает на плечи, Олег может пощупать его и смахнуть с кожи, как пот. Так Серёжа смотрит только на шрамы от пуль. — Я… Ничего. Забыл. Я пойду. Олег ловит себя на том, что эти взгляды и ужимки достали, нет, заебали его, а Серёжу — за руку. В памяти некстати всплывает сказанное кем-то «Мог один раз в голову выстрелить, а вместо этого пять раз наугад шмальнул. Любит, наверное». — Прекращай… Вот это всё. Или снова в меня пять пуль всади, не могу больше на рожу твою кислую смотреть, — говорит, не глядя, и отпускает тонкое запястье. Он не видит Серёжу, но чувствует, как у того перекашивает лицо. — Думаешь, в шестой раз вдруг получится? В его голосе всё ещё больше грусти чем яда, как будто и не огрызается вовсе. Олегу хочется за плечи Разумовского схватить, встормошить, трясти как маракасы до тех пор, пока из него вместе с костями не высыпятся все эти жалостливые взгляды и вздохи, потому что сука, ты не помогаешь, ты делаешь хуже, будь ты и дальше желтоглазой тварью мне не пришлось бы думать, прощать тебя или нет. — Не получится. Серёжа кивает. Всё правда. Смысл даже не в том, есть (был) Птица или нет, просто им видимо судьбой предписано быть друг к другу пришитыми нитками толщиной с корабельный канат. Поэтому даже если Разумовский приставит пистолет прямо к олегову лбу, то скорее в эту же секунду на планету свалится метеорит и убьёт их всех, чем пуля вышибет мозги. — Не боишься? — Чего? — Кого. Меня. Олег наконец смотрит на него; взгляды сталкиваются, разбиваются друг о друга и крошатся стеклянной пылью. Оглядывает нелепую тощую фигурку в безразмерной майке — олеговой, ведь не ходить же Разумовскому до самой смерти в тюремной оранжевой робе… Хотя неплохая перспектива. В синих глазах ни намёка на жёлтые всполохи. Давно уже, но Олег до сих пор не может привыкнуть. — А смысл? Как будто это меня убережёт — не продолжает Олег, но Серёжа понимает и так. — Поздновато как-то. Начинать бояться. — И что делать? Разумовский не уточняет, но Олег и без этого слышит. И что мне делать? И что нам с тобой делать? Что нам со мной делать? Если бы Олег знал, всё с самого начала было бы по-другому. — Как хочешь. И, немного подумав, добавляет: — Только чтобы без шестого раза. Смешок. Серёжа наконец валится на стул рядом с Олегом; на лице гуляет кривая улыбка. Вдавливает в пепельницу давно погасшую сигарету, крошит в пальцах. — Хочешь сказать, что если я пообещаю — ты поверишь? И пойдёшь за мной? Не поверю, но пойду. — Заноза в заднице ты, Серый. Такая, которую хуй достанешь даже с огромной швейной иголкой. Застрял и нарываешь, нарываешь, только вот выдёргивать ещё больнее, чем терпеть. — Я тебя пять раз чуть на тот свет не отправил, а ты до сих пор здесь. Я ли заноза? Олег усмехается, чувствуя, как слабеет узел в груди. Лучше так, лучше они будут кислотой друг другу в лица плевать, чем снова видеть в глазах напротив вину и жалость, потому что Олегу нахер не надо, чтобы его жалели. Не для этого он остался. — Ну, значит, мы оба занозы. Пока ещё Серёжа не позволяет себе придвинуться ближе и уронить голову Олегу на плечо, как раньше, как в далёкие четырнадцать, но дышать становится легче. Олег пережил пять покушений от своего же лучшего друга — переживёт и остальное.