Взрослые люди

Когда ровно в час и пятьдесят четыре минуты откровенно заебанная Юля Пчелкина ошарашенно останавливается на полушаге, сжимая в руке ключи, Ингрид Гром, караулящая ее на ступеньках уже около шести часов подряд, ловит острые параллели с жизнью собственной. — Что, пришла сломать мне ещё что-нибудь? — недружелюбно интересуется журналистка. — А что так вежливо? Проникала бы сразу со взломом, как в прошлый раз. Ингрид сердито встряхивает головой, поднимаясь на ноги — последние пару часов она провела в борьбе с резко навалившейся сонливостью, а сейчас обнаружила что слова и движения собеседницы воспринимаются как в замедленной съёмке. Наверное, сидеть на продуваемых сквозняками ступенях было не лучшей идеей. Но с другой стороны — на улице было бы хуже. Холоднее. — Я тебе деньги принесла. За ремонт, — голос звучит сипло, словно у курильщицы со стажем. Гром морщится едва заметно — из-за больного горла сложно не только глотать, но и разговаривать. — Купила бы новый, но не помню какая марка. Так что чем могу. Пчелкина приподнимает брови. Сверлит ее каким-то странным, цепким, до подозрительности внимательным взглядом, под которым становится неуютно; но Гром сразу же отправляет это ощущение в игнор — она не для копания в эмоциональном соре сюда пришла. У нее дело. Важное дело. А потому плевать она хотела, что там о ней думает какая-то чернушная писака, главная цель которой по жизни — срубить сенсацию. — Хочу предложить сделку. Слова ощущаются странно. Ингрид не совсем уверена в том, существуют ли они. То есть, они, конечно, существуют, но почему-то мозг упорно отказывается поверить в такое существование. — Больная что-ли? У ее оппонентки волосы — ярко-красные, стриженные под каре. Ингрид не может развидеть ассоциацию с посмотренным когда-то давно Пятым элементом (по ее мнению — чрезмерно переоцененным, довольно посредственным продуктом кинематографа). И с Разумовским. Если бы у него была сестра, она бы примерно вот так и выглядела бы. А может… Да нет, не может. У этой то волосы точно крашеные. Но красивые. — Так просто быстрее будет. Мне нужно в обход структуры, потому что это долго. Я заплачу. Помоги, а? Собеседница смотрит на нее еще пару секунд, и забирает конверт с деньгами, а Гром с трудом удерживается от того, чтобы потереть закрывающиеся глаза руками. Вместо этого она старательно таращит их, мысленно жалея о невозможности вставить зубочистки прямо в глазные яблоки — придержать веки. — Не, ты точно больная, — Пчелкина протягивает руку, на долю секунды опуская свои прохладные мягкие пальцы на майорский лоб. — Может домой свалишь? Ингрид устало вздыхает, больше всего на свете мечтая забиться под одеяло. Да, Юля, сама того не зная попала в точку, но поговорить все равно надо. От простуды не умирают, а вот Волков будет чем дальше, тем менее адекватен. Нет никаких гарантий, что он не убьет или не покалечит своего лучшего друга. Нужно торопиться. К тому же, она так долго ее ждала… — Ты хотя бы выслушай. — Ладно, — хмыкает рыжая, демонстративно закатывая глаза. — Что там у тебя? Ингрид объясняет свою проблему так коротко, как только может, озвучивает что может предложить взамен… У Пчелкиной вид как у взявшей след ищейки, и это вроде как серьезный повод для радости, но вместо этого Гром вздыхает, жалея что не может сплюнуть скопившуюся во рту слюну, потому что перед оппоненткой неудобно. Приходится сглатывать, сделав над собой очередное усилие. — Это очень важно. Пожалуйста. У нее был дурацкий день. Она устала. Она чувствовала себя отвратительно и не имела никакого ресурса на полноценные дебаты, игры и вообще — вникание в психологические нюансы. — Я определенно заинтригована. — говорит наконец Юля, по прежнему не спуская с нее глаз. — Но если хочешь заинтересовать по настоящему — повтори все это потом, на свежую голову. Мою. Окей? — Ладно. Гром выдавливает из себя улыбку, стараясь не показать, насколько расстроена. Она потеряла несколько драгоценных часов — и всё в пустую! Подавляет острое желание топнуть ногой и потребовать сделать так, как ей хочется, сейчас же. Чувствует себя капризной маленькой девочкой, но ничего не может с собой поделать. Ей так хочется получить прогресс по делу, ну хоть какому-то! Молча поворачивается спиной к собеседнице и спускается вниз, но на последней ступеньке оступается и поспешно хватается за перила, чтобы не навернуться — она слишком погрузилась в собственные размышления, а лампочка в парадной горит через жопу. Ее поменять бы, но коммунальным службам судя по всему привычно плевать, как и жильцам. — Может тебе такси вызвать? — доносится до нее с лестничной клетки голос Юли. На долю секунды Ингрид кажется, что она улавливает в нем обеспокоенные нотки, но сразу же осаживает себя. С чего бы журналистке беспокоиться о посторонней, повинной, к тому же, к преждевременной гибели ноутбука? — Спасибо, я сама. Она останавливается на лестнице, доставая из куртки телефон, но звонить в таксопарк не спешит, осознав, что понятия не имеет, куда поехать, потому что помимо серьёзных подозрений, что даже проверенного временем будильника на старой нокии не хватит, чтобы подняться вовремя (несколько бессонных ночей подряд давали о себе знать, наложившись на так невовремя случившуюся простуду), а также нежелания навязываться и беспокоить; существует одна большая, чисто питерская проблема. Мосты. Потому что и квартира, и изолятор, и Прокопенко, и Разумовский остались по ту сторону мостов, перебраться через которые раньше, чем они сойдутся обратно, не было ни единой возможности. В принципе, можно было бы конечно переночевать на какой-нибудь заброшке, либо скамейке. В крайнем случае — в подвале, на чердаке, либо прямиком в парадной. У нее уже имелся подобный опыт, но сейчас всё осложнялось все тем же страхом не услышать будильник. К тому же холодно… А это значило, что оставалось только одно место, откуда ее совершенно точно не прогонят, разбудят и не пошутят отвратных шуток… …Вся возня с вызовом и ожиданием такси занимает минут пятнадцать. Ингрид мысленно готовит себя к ещё одной порции неадеквата — на всякий случай, но поездка проходит на удивление приятно. Молодой таксист южной внешности вопреки всем ее опасениям даже не думает подкатывать, а заметив, что пассажирка испытывает определенные сложности со здоровьем лезет в карман утеплённой серой толстовки и протягивает блистер с зелёными круглыми таблетками. — Шалфей, — поясняет он, опередив невысказанный вопрос. — Я его так ем, потому что вкусно, но при болезни он горло обволакивает, лучше становится. Меня мама этому учила, моя мама фигни не скажет. Ингрид благодарно кивает и сразу отправляет в рот парочку штук. У таблеток приятный сладковато-травяной привкус, а вскоре она понимает, что сглатывать действительно стало легче. — Спасибо. — Вы бы писали вместо того, чтобы говорить. Так легче будет, сам практиковал. Хотите музыку выключу? Ингрид мотает головой, прикрывая глаза — задорные мотивы откуда-то из явно родственных ему краев ни капельки не мешают. С ними даже лучше, потому что лишний источник для мозговой активности: ей совсем не хочется заснуть до конца поездки. — Вам бы в больницу, девушка, — снова подаёт голос таксист, после затянувшегося молчания. Ингрид мотает головой ещё раз, недовольно поморщившись — только больницы ей сейчас для полного счастья и не хватало. Остаток пути проходит в тишине, а когда машина тормозит перед нужным адресом, Гром поспешно вытаскивает из кармана тысячу — ей не жалко за качественно выполненную услугу, слишком редко встречающуюся в последнее время в данной сфере. — Много, — мотает головой юноша, но она уже выскакивает наружу, не сдержав улыбку, услышав встревоженное (он, наконец-то понял, куда приехал): — Девушка стойте, это же морг! Вам рано сюда, давайте я вас в больницу закину, бесплатно! Она разворачивается, с улыбкой машет рукой, показывая, что все в порядке, и направляется дальше — ко входу, облегчённо вздохнув от звука поспешно пришедших в движение машинных шин. Через несколько минут дежурный санитар открывает дверь. Молча смотрит на нее пару мгновений, а услышав, что именно от него нужно, испускает очень тяжелый вздох. — Ты же понимаешь, что я обязан прогнать тебя? — Мне только одну ночь, — говорит майор с вымученной улыбкой, покаянно наклонив голову. — Я не успела к разводу мостов, и… — Прости, подруга. Не по уставу. Где-то позади него слышится особенно громкий в ночной тишине морга женский смех, а через мгновение из ближайшей подсобной двери выныривает полураздетая красотка с растрёпанными светлыми волосами. — Сенечка, ну это же безобразие, оставлять даму в одиночестве! — Ну, в общем, — торопливо говорит санитар, моментально потеряв всяческие остатки интереса к персоне нежданной гостьи. — Не серчай, Младшенькая. Не пущу. Все, иди отсюда. — Но… Ответом ей был стук закрывшейся двери. Ингрид молча кивнула, на автомате, отбрасывая в игнор подступившую к горлу обиду и чувство, как будто ее только что предали. От того, что она сейчас расклеится, легче не станет. Сейчас гораздо важнее было понять, куда податься до опускания мостов, раз уж с моргом не получилось. Ингрид сунула руку в карман, повинуясь запоздалой, но все равно своевременной мысли про гостиницу или хостел, но обнаружила, что потеряла кошелек. Последний раз она доставала его в такси, когда платила за поездку. Наверное сунула мимо кармана и не заметила. А значит… Девушка на всякий случай проверила другие карманы, но кошелька не было, а это значит — оставалось только подобие бомжевания. Не к Пчелкиной же ей проситься в конце концов. Ингрид на всякий случай убеждается, что паспорт, ксива, ключи от квартиры и телефон никуда не делись, и тихо радуется, что потеряла только кошелек. Заебалась бы восстанавливать. Остаток ночи она бесцельно перемещается с одной лавочки на другую — сначала она проникла было на чердак, но спустя полчаса вернулись облюбовавшие его бомжи, и прогнали её (точнее, Ингрид сама ушла, впечатлившись исходящим от них запахом); а от долгого сидения на ступеньках быстро затекали спина и шея. В подвал проникнуть не получилось, а спать в продуваемом всеми ветрами доме, предназначенном под снос со дня на день, она не рискнула. Оставались лавочки. Она садилась и дремала до тех пор, пока холод не начинал брать своё. Приходилось подниматься и идти искать следующую «точку приземления», потому что движение хоть немного, но согревало. В Управление майор приезжает сразу, как только появляется возможность — удается поймать попутку; вынеся перед этим большую банку энергетика в рукаве куртки из маленького круглосуточного магазинчика. Нехорошо конечно, но лучше поддержать немногочисленный запас бодрости хотя бы чем-то, ведь мелочь на кофе из автомата осталась в потерянном кошельке. Она занесет им деньги позже. Обязательно. В принципе, общая сумма сна получилась даже больше, чем за прошедшие пару ночей, но отдохнувшей Гром себя совсем не чувствовала. Скорее наоборот. Ее ломало, ей было жарко, у нее кружилась голова, у нее болело горло, ей было совершенно нечем дышать… — Доброе утро, майор. Ингрид оборачивается на голос и с улыбкой кивает Декабристу, который размашистым шагом прошел к своему столу напевая что-то себе под нос. — Доброе утро, майор. Ты сегодня рано. — А это чтобы с Палочником не встре… Что у тебя с голосом? — Кто такой Палочник? — вот только от него она нотаций про свое состояние ещё не слышала. Сначала Дубин, потом Разумовский, а теперь ещё и этот. Откуда они все повыползали вообще? А самое главное — какого лешего… — Стрелков конечно. Потому что палки всем в колеса ставит. А то при дамах неудобно называть его пидором, простите, гнидой, — весело скалясь сообщает Рылеев, подходя к ней, но сразу же серьезнеет. — Но если вы, Ингрид Константиновна, считаете, что Олег Рылеев поведется на подобный прием, вы меня даже обидите. Что с голосом? — Простудилась, — констатирует очевидное Гром, и, словно в подтверждение своих слов заходится кашлем — «подарком» от проведенной на улице ночи. — Уууу… — теплая мозолистая ладонь опускается ей на лоб и Ингрид сердито мотает головой, сбрасывая её. Нет, Рылеев конечно был в своем репертуаре, но это не значило, что она собиралась постоянно ему подыгрывать. Одно дело — принимать из его рук только что купленный в автомате стаканчик с кофе или позволить ему единоразово подвезти себя из точки А в точку Б или укрыть курткой; а совсем другое — позволять вот так вот бесцеремонно вторгаться в личное пространство прикосновениями и вопросами о здоровье. — Ты в курсе, что у тебя температура? — Тебя это не касается. — У тебя хоть лекарства есть? Те две пачки жаропонижающего, которые у нее были, она допила ещё вчера. Конечно, дома была аптечка, вероятнее всего просроченная, но туда она попадет только вечером… — Нету, — абсолютно правильно расшифровал ее молчание Декабрист. — Шалфей есть, — поспешно возразила Ингрид, которая внезапно почувствовала себя нашкодившим подростком под суровым взглядом отца. Она поспешно достала блистер с единственной оставшейся там таблеткой и сунула под нос собеседнику. — Вот. — Ох, Инечка, глаз да глаз за тобой нужен, как я погляжу. — Отъебись. — Тебе на больничный бы на пару дней. Ингрид посмотрела на него самым мрачным из своих взглядов. — Нахуй пошел. Рылеев в притворном ужасе поднял руки, демонстрируя, что сдается, и ушёл не сказав ни слова. Но спустя некоторое время вернулся, осторожно поставив на ее заваленный бумагами стол пакет из ближайшей аптеки 24/7, в котором, помимо еще нескольких упаковок шалфея, обнаружилось жаропонижающее, спрей для горла, липовый чай и капли в нос. Поставил, подмигнул с лукавой улыбкой и отошёл обратно к себе, словно это не его она послала в пешее эротическое совсем недавно. — Спасибо, — бросила Гром ему в спину, отчаянно заливаясь краской. — Я верну де… — Во, — отозвался коллега, разворачиваясь и демонстрируя ей кулак. — Боевых товарищей бросать не принято. Лучше скажи мне — как твое новое дело? — А как твои холодильники? — А их, Инечка, собственноручно директор изъял. У него недосдача была, вот он и не придумал ничего лучше чем сымитировать ограбление. Правда пьяный был, вот и накололся. — тут он заметил ее удивленное лицо и довольно улыбнулся. — Что я, дурак что-ли снимать с себя такое идеальное прикрытие? Копии дел у меня есть, а значит можно спокойно вести их дальше и не заморачиваться, пока Палочник уверен в своем злодействе. Так что там с усилением преступности? — Ничего. У меня два серийщика и огнестрелы, помимо прочего. Срать я хотела на пидорские пустышки. Рылеев снова подошел к ней и уселся прямо на стол с невероятно серьезным видом. Ингрид ожидала какой-нибудь очередной шутки-минутки, но ошиблась. — У меня брательник двоюродный работает участковым по Кировскому району, — сказал он, понизив голос. — Судя по его рассказам, люди в последние восемь месяцев как будто с ума сошли. И еще, что странно — прямо перед началом всей этой вакханалии, там следователь один с собой покончил, после того как у него пропало несколько документов. Они это не афишируют, но связи — великая вещь. — Так, — Ингрид закинула себе в рот сразу три таблетки шалфея, чувствуя, как не представляющий интереса приказ начинает перерастать в реальную причину начать расследование. — Три уголовных дела, если точнее. Каких — не знаю. Могу устроить вам встречу и тогда ты сама его спросишь. Я думал заняться этим сам, но раз уж Палочник поручил это тебе… Кажись, он так стремился тебе нагадить, что лоханулся и случайно подсунул что-то действительно очень важное. — Если честно, то он мне даже ориентиров не дал, — Ингрид не удивлялась его осведомленности точно также, как он не удивился ее осведомленности об эксгумированной старушке. — Просто сказал: в одном из районов выросла преступность, найди причину. — Значит, даже если он имел ввиду что-то другое, он будет сам виноват, а ты — героиней. В очередной-то раз. — Сгинь с моего стола, — Гром не выдержала и расплылась в улыбке. Это была особая черта Декабриста — находясь рядом с ним, даже самый не настроенный на это человек в конце концов начинал улыбаться. Если этот человек не был преступником, разумеется. — Да, ваше величество, — Декабрист отвесил ей шутливый поклон и поднялся на ноги. — Так что насчет встречи? Ингрид нахмурилась, взвешивая все «за» и «против». — Ладно, — признала она спустя пару минут. — Это имеет смысл. Передай, что я загляну к нему сегодня днем. … Но ее планам было не суждено сбыться. Ингрид привычно заглянула в кабинет к Федору Ивановичу, чтобы поздороваться, и тот, едва услышав новую манеру говорить, и обнаружив наличие температуры, не слушая никаких возражений отправил ее туда, куда уже отправляли. На больничный. *** Еще четыре дня — и на работу. Собственная квартира — последнее место, где Ингрид хотелось бы находиться, но после того, как Прокопенко поручил Рылееву, как единственному, кто находился в Управлении помимо них (стоило признать: вариант приходить еще раньше чем обычно, чтобы Стрелков не испортил хотя бы утро имел огромную привлекательность. И как она только раньше до него не додумалась?) отвезти ее к врачу, а затем домой; у нее не осталось другого выбора. — И учти, я найду способ тебя проверить, так что сбежать по расследованиям не получится. — Но мне работать нужно! — Гром! — Ну что? — Я ничего не желаю об этом слышать! И хотя в глубине души Ингрид надеялась, что Стрелков, из стремления напакостить, наложит на приказ Федора Ивановича свое вето, надежды не оправдались — если он не сделал этого сразу, значит и не сделает. Мудак хренов. А ведь еще нужно, чтобы врач ее выписал по истечению этих четырех дней… ууу сука! Ингрид со злостью долбанула все еще прислоненную к стене боксерскую грушу и закрыла руками лицо, пытаясь понять — а дальше что? Копии дел у нее были. Двоюродного брата Декабрист обещал привезти прямо сюда, когда Прокопенко пошлет его чтобы ее проверить. Интернет на стареньком компьютере, купленном еще папой у нее был, хоть и медленный. Ну, должен был быть. По идее. По крайней мере был пару лет назад, когда ее выперли на больничный в прошлый раз. И тоже — летом. Проклятое время года, не иначе. Ингрид попробовала заснуть, но безуспешно — соседи за стеной затеяли ремонт. По крайней мере, это логически выходило из того, что они с какой-то остервенелой яростью сверлили стенку шуруповертом. Шуруповерт напомнил о бензопиле, а бензопила — о Каштановом Человеке и его четвертой жертве. Надежда Александровна Титова. Двадцать семь лет, зарабатывала на жизнь тем, что вела блог о путешествиях с ребенком. Никогда не была замужем, воспитывала девочку четырех лет. Родилась седьмого апреля. Умерла от болевого шока… Сосредоточиться не получалось также упорно, как и заснуть. — У тебя что в голове, опилки вместо мозгов? Неужели так сложно подумать? Или ты тупая? Ингрид поморщилась и мотнула головой, отгоняя неприятные воспоминания в сторону — мама преподавала биологию в школе и считала, что есть только две оценки — «отлично» и «все остальное», причем «все остальное» было оценкой для тупых. Разумеется, она не была в восторге, когда дочь резко скатилась по успеваемости безо всякой на то причины. Причина, конечно же была — та дурацкая история с шахматами, но Ингрид не сочла нужным посвятить в это родителей. Для них шахматы просто ей надоели. Это не было нонсенсом — она часто бросала что-либо не доводя до конца, поэтому мама с папой не удивились. Только разочаровались. По крайней мере мама — Ингрид отчетливо видела это в ее глазах. Лучше бы она тогда на нее кричала. Может быть тогда Ингрид нашла бы в себе силы рассказать о случившемся, и получила бы поддержку, а не волны неудовольствия, накатывающие на нее одна за другой, когда оценки в школе снизились до минимальных. Сейчас мама наверное сказала бы что-то в похожем духе. У тебя людей убивают, а ты расклеилась как половая тряпка. Почему ты ловишь ворон, когда перед тобой стоит такая важная задача? А демонстрировать результаты будет кто, Пушкин? И в кого ты такая тупица, подумать только. Ингрид тряхнула головой еще раз, прогоняя назойливые, совершенно непрошенные в ее голове мысли. Мама никогда не считала ее тупицей на самом деле. Она просто злилась, что у ее дочери не получается быть идеальной. Да, она могла сказать порой очень неприятные вещи, но ведь это были не более чем эмоции. Она всегда оказывала поддержку, когда Ингрид нуждалась в ней. Мама любила ее. Эмоции — не то, что стоит принимать во внимание. Это просто часть человеческого характера, которую нужно всегда держать под контролем, особенно если ты — майор полиции. Просто нужно сесть и заставить себя подумать. Сосредоточиться. Отыскать что-нибудь важное, что-то, что подсказало бы ей ключ ко всему происходящему… Бесполезно. Звук шуруповерта ввинчивался в мозг подобно игле. Ингрид постучала по батарее. Ноль эффекта. — Пиздец. Пришлось идти и ругаться — безуспешно. Она попробовала занять себя уборкой, но залипла на альбомы с фотографиями и в итоге развела еще больший бардак чем поначалу. А как только, ближе к вечеру, получилось наконец-то заснуть, в дверь постучали — это Дубин решил проверить, как она тут и принести апельсинов, но в итоге нарвался на грубость. — Я просто… проверить, что все хорошо. Я беспокоился. — Проверил? А теперь пиздуй отсюда! — рявкнула в ответ Гром, и с силой хлопнула дверью у него перед носом. Правда, практически сразу же распахнула обратно, узнать новости, но Дубина на площадке уже не было, только пакет апельсинов покачивался на ручке двери. После визита Дубина Ингрид залила в себя жаропонижающее и зачем-то набрала Разумовскому, но вызов остался неотвеченым и она вздохнула с облегчением — теперь ей не придется оправдываться как последней дуре, что она задумалась о цели звонка только после того, как нажала на кнопку вызова. *** Еще три дня и на работу. Утром второго дня майор Гром все-таки доходит до того, чтобы собрать разлетевшиеся по квартире части стула, собственноручно разбитого о стену в вечер знакомства со Стрелковым. Она чувствует себя лучше, чем вчера (это была ее отличительная особенность — тяжело болеть в самом начале, но практически сразу же начинать идти на поправку), но находиться в квартире по прежнему некомфортно. Она вообще старалась делать это как можно меньше после того, как родителей окончательно не стало. Благо сначала учеба, а потом и работа позволяли это в полной мере. В полдень раздается стук в дверь. Ингрид ожидает Дубина, или еще кого-то из коллег, но это оказывается тетя Лена, невероятно уютная в своей желто-черной, собственноручно связанной длинной жилетке. Она привозит большую охапку мяты с дачи, тяжело вздыхает на бардак и, не слушая возражений укладывает Гром обратно на диван, отыскав где-то в недрах шкафа тяжёлое зимнее одеяло. — Ела когда? — деловито спрашивает она, подтыкая одеяло точно также, как делала всякий раз, когда Ингрид приезжала к ним на дачу, либо просто оставалась в гостях с ночевкой; совершенно не заботясь о том, что перед ней больше не маленькая девочка, дочь друзей, а взрослая, самостоятельная, служащая в правоохранительной структуре женщина. Ингрид пожимает плечами, старательно разглядывая свои руки. Последней ее едой были позавчерашние потуги съесть шаверму перед тем, как Стрелков забрал у нее дела. Потом ей просто не хотелось, да и к тому же горло… Одно дело энергетик, или горячая жидкость, а так… — Ой, горе ты луковое, — вздыхает женщина, проверяя наличие температуры. — И как только лекарств догадалась купить, удивительно. Ингрид не стала разгонять ее заблуждения — она и без того чувствовала себя маленькой девочкой, и это ощущение ей не нравилось. Впрочем, тетя Лена и сама каким-то образом догадалась. — Не ты, да? — она присела на край дивана и тяжело вздохнула, ласковым жестом отведя за уши кучерявые пряди и с ласковым укором в глазах поцеловав «подопечную» в лоб. — Девочка моя, ну разве можно так к себе относиться? Ты у себя одна. И у нас с Федором ты одна. Ну что это такое? Ингрид недовольно заворчала и уткнулась ей в плечо, жалея, что забитый нос не дает почувствовать ставший родным за много лет запах: теплого хлеба, яблочных духов, уюта. Дома. — Милая моя девочка, — тетя Лена обняла ее в ответ и начала осторожно раскачиваться туда-сюда, убаюкивая совсем как в детстве. — Ну нельзя так жить, понимаешь? Все время одна, в квартире разор, за здоровьем не следишь. Может всё-таки переедешь к нам? Ингрид протестующе помотала головой изо всех сил пряча усмешку. Все время одна. Да в последнее время людей в ее жизни развелось как тараканов! К тому же, ей совсем не хотелось никого стеснять или доставлять проблемы своим присутствием. Ей и одной было совершено чудесно. Периодических визитов было более чем достаточно. Одиночество было ее осознанной жизненной стратегией, в конце концов. — Нужно поесть, — переключается на деловитый тон тетя Лена, решительно укладывая ее обратно. И снова тяжело вздыхает, стоит ей увидеть пустой холодильник — Ингрид так и не нашла времени сходить в магазин. — И как ты только до своих лет дожила, удивительно. Ингрид не отвечает, только ворчит и прячет лицо в подушку, пытаясь игнорировать ломоту. А ещё как назло какая-то очередная хуйня с атмосферным давлением — она точно знает это по фантомной боли в старых, полученных во время задержаний шрамах. Она ожидала, что их прибавится после Мессии, но и рука, и лоб, оказались порезаны весьма поверхностно. И какой был смысл окружающим так параноить от их наличия? В конце концов у нее бывало и хуже. Ингрид погружается в дремоту на грани бодрствования, и этого времени тете Лене вполне хватает, чтобы сходить в магазин, сварить бульон и заварить мятный чай. Ингрид слышит сквозь сон как она шебуршит в квартире — возится у плиты, устраняет разведённый хозяйкой хаос, что-то напевает себе под нос. Думает о том, что никогда не благодарила эту женщину так, как она этого заслуживает. Она, если подумать, и Разумовского никогда толком не благодарила за его доброту, слишком зациклившись на расследованиях и работе. А вдруг он решил, что она его использует и больше не хочет иметь с ней никаких дел? Неудивительно, что он перестал реагировать на ее звонки. Да, она звонила ему только один раз, вчера, но ведь и этого может оказаться более чем достаточно… Это было бы даже логично. Примерно этим все и должно было закончиться, потому что они слишком разные. Их пути вообще не должны были пересекаться… Ингрид поморщилась, поспешно вытерла увлажнившиеся глаза и, оставив попытки выспаться, решительным тоном попросила передать ей папки с делами. …мне действительно очень важно, чтобы ты присутствовала в моей жизни. Ингрид со вздохом встряхивает головой и замирает, осененная откровением. Четвертая жертва родилась в апреле. Апрель был четвертым месяцем… Она поспешно открыла бумаги по Майе Котовой. Девушка родилась двадцать третьего марта. Елена Климанская родилась пятого февраля, а а самая первая жертва… — Твою мать! Ингрид вскакивает с места, готовая рвануть сама пока не очень понимая куда, но тетя Лена непререкаемым жестом укладывает ее обратно и пихает в руки кружку с бульоном. Гром пытается спорить, но терпит сокрушительное поражение. Приходится подчиниться. — Это дело нужно назвать не «Каштановый человек», — хрипит она, отпив бульон и поморщившись от того, что он оказался совсем горячим. — Это дело следует обозвать «Шестая жертва». *** Тетя Лена уходит от нее в восемь вечера, а в полдевятого Ингрид не выдерживает и выбирается из-под одеяла, наматывая круги по квартире — она говорила с подругой Струминой позавчера, сразу после допроса агентши и посещения морга, но теперь боится, что могла что-то упустить. Что-то очень важное. Она прокручивает в голове оба допроса. Снова и снова, и снова, и снова. Интуиция советует обратить внимание на агентшу — статную, роскошную, ослепительно красивую даму лет пятидесяти. Ингрид вбивает ее в поисковике, но ничего интересного не находит — только то, что касается работы, а это ей и так известно чуть более, чем полностью. Хотя, может это она не умеет искать? Особенно если учесть, что она в принципе не слишком то понимает, что собирается найти. Ингрид пишет смс-ку Дубину, с просьбой прошерстить Александру Лаврентьевну в соцсетях. Получает в ответ короткое «ок» и со вздохом садится обратно на одеяло, не зная чем ещё себя занять. Наличия копий дел недостаточно. Она не может говорить с фигурантами по телефону, их нужно видеть. Она не может поехать в морг, чтобы ещё раз осмотреть тела. Она не может съездить и изучить улики, или осмотреть место происшествия ещё раз. Она не может даже качественно прошерстить интернет, потому что технологии никогда не были ее стихией. Она абсолютно бесполезна. И к своему ужасу не имела ни малейшей возможности исправить это. *** Ещё два дня и на работу. Ингрид просыпается абсолютно разбитой, не смотря на то, что визит тети Лены сильно улучшил ее самочувствие, и без того начавшее возвращаться обратно в норму. Ей впервые за долгое время снились родители. Они улыбались, и тянули к ней руки, зовя к себе, но у Ингрид никак не получалось догнать их. А когда, наконец, почти получилось, за ее спиной возник Разумовский и с силой дернул ее к себе, сразу же зарывшись лицом в волосы и привычно воняя апельсинами. — Никогда больше так не делай. Ингрид недовольно ворчит и зачем-то набирает ему ещё раз, но ответа так и не получает. Откидывается назад на подушку, бездумно уставившись в потолок. Приходит к выводу, что он просто занят работой и перезвонит как только сможет. Вылезает из кровати и достает из тайника финансовую нычку на черный день. Интересно, сколько нужно будет заплатить врачу, чтобы больше было не нужно сидеть без дела? Взятка конечно, но ведь благого дела ради… Во второй половине дня до нее наконец-то добирается Декабрист. Его брат неуловимо похож на него, но ниже ростом, худее и уже в плечах. Ингрид заваривает им мятный чай, а Дмитрий Евгеньевич (так звали Рылеева номер два) то и дело порывается помочь ей, и вообще выглядит как-то странно. Но это неважно, главное, что информацию даёт максимально подробно, и не ведет себя как утырок. — Может быть вам нужно чем-то помочь? Олег говорил, вы на больничном. Я могу привезти лекарств, или продуктов, хотите? — спрашивает он спустя пару часов, когда они, обсудив с ней все, что позволяло состояние дела на данный момент, собираются уходить. — Или у вас есть кому… — У меня есть, спасибо, — отзывается Ингрид, имея ввиду семью Прокопенко. — Простите, глупо было спрашивать, — сникает участковый и поспешно прощается, пробормотав что-то про то, что ему было безумно приятно познакомиться и что он всегда рад помочь. — Он чего? — удивляется Гром, недоуменно хлопнув глазами. Декабрист в ответ только разражается хохотом и отправляется вниз, следом за родственником, помахав рукой напоследок. — Придурки, — фыркает Ингрид, запирая за посетителями дверь, и сразу же выбрасывая их существование из головы. Следователь отравился цианидом. Так просто цианид достать нельзя — чтобы он был достаточно эффективным, нужна нераспечатанная ампула. Такие бывают на заводе-изготовителе и это определенно не то место, куда можно просто так зайти по пути за хлебом. И эти пропавшие дела… Кража джинс и два самоубийства. Странный выбор. И как их достали из сейфа? Сам достал? Хотел спрятать? Или отдать? Но кому? А может быть у этого неизвестного был доступ, и тогда в системе завелся очередной оборотень в погонах? Но тогда очевидно, что два из трёх дел — прикрытие. Но какие? Нет, с одним все понятно — никто не будет так рисковать из-за банальной кражи. Значит, с одним из двух самоубийств что-то не так… Ингрид делает себе пометку — сразу после того как ее выпишут заехать к Лавровичу — именно он тогда расследовал отравление. Перелистывает дело следователя, любезно оставленное Рылеевами. Звонит на завод, чьей продукцией было совершено самоубийство. Узнает, что партия, которая ее интересует, была куплена Институтом Аналитического Приборостроения. Делает ещё одну пометку — побывать там. К тому же, ей в голову приходит мысль о том, что огнеметы Чумного Доктора вполне могли выйти из этих стен. Более того — тамошние сотрудники вполне могли мастерски обращаться с интернетом. Это слабо вязалось с личностями убитых, но ведь проверить всё равно стоило. Последнюю папку она откладывает в сторону не открывая. Там фотографии с мест происшествий за последние восемь месяцев и одного просмотра ей было более чем достаточно. В чем бы ни оказался источник подобных зверств, она обязательно его отыщет. И обезвредит. *** Ещё один день и на работу. Ей уже гораздо лучше чем поначалу — кризис миновал, и то, что она непроизвольно засыпала гораздо раньше, чем обычно, не могло не сыграть свою роль. Ингрид даже заставила себя поесть — горло до сих пор болело, но не было и таких острых, как раньше, ощущений. Этот день кажется ещё более бесконечным, чем предыдущие. Настолько бесконечным, что она даже вытаскивает из самого дальнего угла коробку с шахматами, будучи не в силах сосредоточиться на работе и не зная, чем ещё можно убить время. Расставляет их на доске, старательно отгоняя от себя болезненные флешбеки. Звонит Пчелкиной, в надежде назначить встречу, но журналистка сбрасывает вызов, и Гром, в приступе раздражения, сшибает доску на пол, флегматично наблюдая за рассыпавшимися по полу фигурами. Вынимает из тайника табельное оружие, проверяет его на заряженность и готовность к стрельбе, но почти сразу же закидывает обратно — ей не слишком то приятно прикосновение к таким вещам. Неугомонные соседи снова включают шуруповёрт и майор поспешно захлопывает тайник — на всякий случай. Пытается читать книгу, но ловит себя на том, что уже три раза перечитывает одно и то же место и со стоном роняет голову на руки, окончательно решая, что если врач не выпишет ее так, то она ему заплатит. Она больше не могла сидеть в четырех стенах. Ее то и дело посещали ненужные мысли. Пробуждались старательно похороненные воспоминания и отогнанные за ненужностью эмоции. Она сходила с ума от невозможности полноценно функционировать. Ей нужно было работать… От нечего делать залезает в интернет и вбивает в поисковик имя фамилию Разумовского. С интересом отмечает, что в сети нет ни единой личной фотографии — сплошной официоз, в основном — с каких-то мероприятий. Он совсем не похож на себя на этих снимках — слишком отстранённый, слишком холодный. Она бы даже могла назвать его «суровым» и «высокомерным», не смотря на то, что может отыскать признаки волнения — она общалась с ним достаточно долго, чтобы отследить подсознательные сигналы тела. А ещё он пьян на половине фотографий. Это видно по чрезмерной развязности и характерному блеску в глазах. И везде один. Но это конечно не показатель — он может просто не приглашать свою девушку с собой на рауты, ограждая ее от мерзостей светской жизни. Не то чтобы ей было какое-то дело до его личной жизни…но интересно же. Впрочем, статьи ничем ей не помогли. — большая их часть освещала его рабочую и благотворительную деятельность, а те, что касались личности… Сергей Разумовский — главный гей России? — Пиздец, — сообщила Ингрид пустой квартире, поспешно закрывая писанину с идиотским заглавием. — С меня хватит. Она набирает ему ещё раз, но сразу же отменяет звонок, чувствуя себя навязчивой до невозможности. А спустя ещё несколько часов, рыжий основатель социальной сети Vmeste, гений, миллиардер, филантроп оказывается на пороге ее квартиры, с таким видом, словно пережил войну, не меньше. Он бледен, его трясет, он шепчет что-то невнятное, загребая ее к себе в объятия даже не переступив толком порог, зарывается лицом в волосы, отстраняется, прижимается лбом ко лбу, дышит судорожно как не слишком хорошо подготовленный спортсмен на городском кроссе… — Ебнулся, да? — ворчит Гром, слишком ошарашенная чтобы понимать как она к этому относится. — Заходи, я чай сделаю. Разумовский кивает, поспешно входя в квартиру и закрывая за собой дверь. Ингрид отмечает чрезмерно официальный вид, перекинутую через плечо сумку для ноутбука и синяки под глазами. Старые, поношенные кеды смотрятся в этом обрамлении ещё более странно, чем обычно, но одновременно с этим придают виду своего рода изюминку. — Ты извини, — говорит он, присаживаясь на край дивана. — Это была очень важная конференция. Мне пришлось… — Случается, — как можно более небрежно машет рукой майор, чувствуя внутри невообразимое облегчение безо всякой на то причины. — Как прошло? Он морщится, подходит к ней со спины и утыкается лбом в плечо. Ингрид невольно улыбается и разворачивается к нему лицом, запуская пальцы в рыжие волосы. Он судорожно вздыхает и ластится под ее руки словно кот, бормоча что-то про то, что ненавидит журналистов и их стремление сунуть везде свой длинный нос и всё изгадить; что безумно скучал по ней все это время… — Заразишься, придурошный, — беззлобно ворчит Гром в ответ на его откровения, по большей части исключительно для того, чтобы скрыть собственное смущение. — Ты чё думаешь я тут торчу сейчас? Я на больничном. А то сидеть бы тебе опять на лестнице… — Что-то серьезное? — кажется, его совсем не испугала эта новость. — Простуда, — она не стала уточнять, что заболела во время их последней прогулки. — Тебе нужно что-то? Лекарства, или… — У меня все есть. Сядь уже, пожалуйста, куда-нибудь, я чай поставлю. Она надеется, что это не прозвучало слишком уж раздражённо. Отвратительный человек. Неужели так сложно было позвонить хотя бы за пять минут? Это, правда, мало что поменяло бы, но по крайней мере она была бы готова… К чему? — Я кстати получил твою посылку. Позавчера вечером, — сказал он, усаживаясь обратно на диван и совершенно по птичьи подбирая под себя ноги. — Спасибо. Она очень помогла мне пережить всю эту хуйню. Мат в его исполнении смотрелся странно, хотя как человек, выросший в детдоме, он наверняка умел виртуозно материться. Видимо контролировал себя, точно также как она старалась выбирать слова подлиннее в его присутствии, чтобы не казаться совсем уж быдлом. Ингрид отщипнула от принесенного тетей Леной букета мяты несколько листочков и поставила чайник под струю из крана, чтобы долить воды. — Я ничего не посылала. — Но… — у него на лице отражается такая растерянность, что она на долю секунды начинает сомневаться в себе. Вдруг действительно отправила что-то и забыла? Нет, это совершенно исключено. Или всё-таки нет? — Тот курьер… — Какой курьер? — Не помню, — он запускает пальцы себе в волосы и потеряно смотрит на нее. — Он не узнал меня. Мне пришлось поехать на встречу и он столкнулся со мной внизу… Сказал, что это за поддержку правильного майора. И у него ещё был красный шарф… — Так. — что-то начинало шевелиться в глубинах памяти. — Там ириски были, — прошептал Сергей, заливаясь краской. — И шейки раковые. И пакет с чебуреками от какой-то тети из Чебоксар… — Ох бля-я-я… — тянет Гром, а потом, неожиданно для самой себя заходится хохотом. Видишь, Инечка, даже миллиардер-меценат почуял, что тут какая-то фигня с тем, что дело ведешь не ты. Неожиданно конечно, но достойно. Я потом ему конфеток передам, в благодарность. А ведь она была уверена, что Рылеев шутил! А он говорил серьезно. Охренеть! — Нет, это не я, — выдавливает она сквозь смех, заметив как вытянулось лицо собеседника. — Но я знаю кто это. Это я ему содержимое посоветовала. Кроме чебуреков, конечно. Я думала, что он дурачится… Сзади послышался характерный плеск, означающий, что вода переполнила чайник и полилась на столешницу и дальше — на пол. — Просто он за меня заступился перед Стрелковым. Тот был зол, что не смог обсудить с тобой Чумного Доктора, — Ингрид внезапно почувствовала, что краснеет. — Спасибо, кстати. — У тебя там… — Что? — ей понадобилось пару секунд, чтобы осознать надвигающийся потоп. — Ой. Она поспешно выключила кран и обтерла краем рубашки дно чайника. Подумала, что ее пояснение про Рылеева выглядит неоднозначно, словно она обсуждает их отношения со всеми подряд. — Я никому не говорила… про нас. — Это прозвучало ещё более неоднозначно. — Он просто выяснил почему Пидорская Улыбка такой злой, и сказал, что пошлет тебе конфет, потому что его порадовало то, что ты не пустил Стрелкова в башню. — Я ведь сказал, что он в ней не появится, — улыбнулся Сергей, и сразу же смущённо потупил взор. — Можно тебя обнять? Пожалуйста. Ингрид удивлённо приподняла брови, но возражать не стала, молча опустившись на диван подле него. Разумовский пробурчал что-то себе под нос и поспешно обвил ее руками, уткнувшись лбом в основание шеи. По телу пробежала волна мурашек, но ощущение было скорее приятное, чем нет. На самом деле ей даже не хватало таких обнимашек. И его тоже. Все эти дни. Абсурд конечно, но она, кажется, слишком привыкла к его почти постоянному присутствию в своей жизни. — Заболеешь, дурак. Представляешь, какой материал будет для журналистов, если с тобой что-то случится? Самая проблемная полицейская города угробила гениального миллиардера. Гениальный миллиардер тихо рассмеялся даже не подумав ослабить хватку. И сразу же тяжело вздохнул. — Ненавижу журналистов, — он отстранился от нее, но ровно за тем, чтобы принять лежачее положение, сжавшись в клубок и примостив голову ей на колени. — И людей. Большинство людей отвратительно. — Ты даже не представляешь, насколько я с тобой согласна. Хотя… — она со вздохом запустила пальцы в рыжие волосы. — Не могу сказать, что это прям ненависть. Просто со временем автоматически привыкаешь изначально ожидать худшего. Чтобы не разочаровываться. 99,9% оправдывают ожидания, хотя порою все равно удивляют. Не так, как хотелось бы. К сожалению. Какое-то время они молчали. — Почему ты пошла в полицию? Тишину нарушил свист закипевшего чайника. Пришлось подниматься и идти разливать кипяток по кружкам, непроизвольно залипнув на плавающие по поверхности воды листочки мяты. — Ну, в десять лет я пообещала однокласснику, что я вырасту и посажу его, — веселая усмешка сползла на нет также внезапно, как и возникла. — Три года назад я исполнила свое обещание. Ему дали год за изнасилование своей сотрудницы, но уже спустя пять месяцев выпустили по УДО. Не могу сказать, что меня порадовал хотя бы один из пунктов в этой истории. — Он откупился? — Откупился? — Ингрид почесала лоб, заторможенно наблюдая за тем, как Разумовский сползает с дивана и забирает себе одну из кружек. — Да нет. На самом деле насильников в принципе почти невозможно посадить, чтобы там не вопили ущемленные самим существованием женщин мужские особи. — Почему? — Потому что скрепы. Стереотипы. Лояльность общества, готового оправдать насильника и заклевать жертву. Потому что в лучшем случае один процент пострадавших от насилия решается донести заявление до полиции и ещё меньше не ломается под давлением и противодействием системы. Про побои и домашнее насилие я вообще молчу, особенно после ебаной декриминализации… — она в бессильной злости долбанула кулаком по столу. — А единственное, что волнует вышестоящих — Чумной Доктор. Она ощутила осторожное прикосновение к плечу, и, мысленно послав все нахер, спрятала лицо в складках дорогущего пиджака. — А отвечая на твой вопрос, — Ингрид старалась максимально отстраниться от ощущения собственной уязвимости, приходившей к ней каждый раз, когда она позволяла ему обнять себя. — Я действительно с десяти лет знала, куда пойду. Наверное даже раньше, просто не сразу осознала это. Слушала папины рассказы о несовершенстве общества и системы. Мечтала сделать мир лучше. Чище. Нести справедливость. Потом к этому прибавилось желание возглавить систему и наконец-то перекроить ее, чтобы работала как следует. Хотя я понимаю, что последнее никогда не случится, потому что меня никто никогда не пустит к власти. Это не значит, что я не буду пытаться, но… О последнем она никогда никому не говорила. Ей было немножко стыдно от того, что желания просто нести справедливость со временем стало недостаточно, но прогнать назойливые мысли не получались — с чем большим количеством проволочек и несовершенств в системе она встречалась, тем сильнее ей хотелось изменить это. — Разочарован, да? — Вовсе нет. — она почувствовала как ее поцеловали в макушку и улыбнулась. — Но наверху тебе все равно будут противодействовать. Возможно даже яростнее, чем если бы ты была внизу. Никому не нужны перемены к лучшему. — В семнадцатом году это привело к революции. — И это — слуга закона. От смеси наигранного ужаса и негодования в его голосе девушка не могла удержаться от смеха. — Только не закладывайте, пожалуйста, меня властям, господин предприниматель. — Никогда, — Разумовский резко посерьёзнел, взял ее за плечи и, отстранив от себя, посмотрел ей прямо в глаза. — Если с тобою что-то и случится в моем присутствии, то только через мой труп.