ONLY THE GOOD DIE YOUNG (Полная версия)

Сраженная ужасной вестью Татьяна вместе с Ольгой и приемной дочерью Ниной перебралась снова к родителям, в Покой. Романовы жили там во дворце, в своей заповедной усадьбе, называемой в память об их прошлом доме – Царским Селом. Этот дворец был очень похож на тот, в котором они прожили почти всю свою жизнь. Вернее, это он и был, только более уютный. Снаружи выглядел так же, а внутри были только те комнаты, которые были им нужны и знакомы. Помещения для придворных, прислуги, и прочего лишнего исчезли. Зато в их личных покоях все было абсолютно по-прежнему. Две небольшие комнатки – по две складные кровати в каждой. Как раз такие, чтобы летом было удобно придвигать их к окну, а зимой к печке. Знакомые до последней щербинки старые письменные столы, на которых все то же, что и при жизни: иконы, книги, рисунки, гербарии из полевых цветов, роскошные альбомы-дневники и даже те дневники из простых тетрадей, которые они сожгли перед смертью. И парк за окнами был точно такой же, как в тот последний день, когда их увезли в ссылку. Весь тот день они бегали по саду, прощались с ним... Алексей даже умудрился столкнуть Ольгу в один из прудиков. Тогда думалось: они покидают свой дом навсегда, но вот – сад зеленеет по-прежнему, даже еще свежее и ярче. И все так же, как во времена своей юности, Татьяна, просыпаясь каждое утро, видела на соседней кровати Ольгу, а если не видела, значит, Ольга опять спозаранку убежала босиком в сад «встречать рассвет». Она и Татьяну пыталась вытащить туда не раз, еще когда они были подростками, но та твердо заявила, что: «я лучше закат встречу, все зарницы, луну и звезды, но только не рассвет!» Татьяна всегда следовала заведенному дома порядку подниматься ровно в восемь – не позже, но уж никак и НЕ РАНЬШЕ! И по-прежнему каждое утро мама приходила к ним проверить, встали ли они, особенно это касалось Анастасии, которая любила поспать. И по-прежнему отец каждое утро приходил к ним в маленькую столовую завтракать, и первую чашку чая ему наливала Ольга, а вторую - Мария. Все было по-прежнему. Кроме одного. Не было ее, прежней Татьяны. Не было той девочки, которой для счастья было достаточно уютного дома, любящих родителей, верных сестер и брата. Она уже успела познать в своей жизни другое счастье, настоящее, глубокое. Просыпаясь по утрам в своей постели, она на несколько мгновений забывала о своем горе, и ей казалось: все так, как должно быть. Казалось: она все еще молодая девушка, живущая в родительском доме, а ее супружество, да и вся ангельская жизнь ей просто приснились. Но эти мгновения проходили, и она вспоминала, кто она и что с ней. И словно холодная темная тяжесть наваливалась на нее сверху... И самое лучезарное утро меркло. Она вспоминала о том, как просыпалась рядом с мужем. Ему нравилось наблюдать за ней во сне, поэтому часто, открыв глаза, она видела его лицо прямо перед собой, его глаза полные глубокой нежности и легкой грусти смотрели на нее. Она улыбалась ему, а он приникал к ее губам поцелуем, и Татьяне казалось, что это и есть Вечное Блаженство. Поверить в то, что этого больше не будет никогда? Смириться с этим?.. И как бы ни упрекала она себя, что не это главное, что думать нужно не о себе, а о Генри, она не могла вспоминать о нем иначе. Не могла видеть его внутренним взором плененного, ослабленного, поруганного. Для нее он все так же оставался прекрасным и сияющим Архангелом, от улыбки которого ярче светило солнце, суровым и гордым воином, пред которым смирялись даже бури и молнии – он не мог быть иным! Самое простое и правильное было – внушить себе, что Генри уже мертв или все равно что мертв. Похоронить его в своих мыслях и оплакать, помолиться за него, внушить себе, что он уже достиг Света и попытаться жить дальше. Но она не могла ни плакать, ни молиться, тяжелые мысли одолевали ее, слова Маттиаса не давали покоя. Особенно в первые дни, пока она еще не вернулась к родителям. Зависть... Неужели Маттиас был прав, и Генри на самом деле так болезненно воспринимал ее превосходство? Но ничем не проявлял этого. Или проявлял, но она не видела? Или не хотела видеть? И... могло ли такое быть, что он на какой-то момент забыл свое обещание. Не захотел подумать о ней, не захотел возвращаться к ней, и это сыграло свою роковую роль? Неужели ее любовь и забота могли так его утомить? Да нет, это глупость, бред, она сама оскорбляет память Генри, если смеет думать о нем так. Память! Татьяна вздрагивала, как ужаленная. Но ведь Генри еще не погиб. Он где-то жив, и это самое страшное. Если бы они были на Земле, она могла бы оплакать и похоронить его тело, и это принесло бы ей облегчение. Но даже здесь, если бы можно было хотя бы плакать о нем, о том, что он покинул ее, от этого бы ей тоже стало легче. Но то, что она чувствовала сейчас, не давало пролиться ни одной слезе. Она вспоминала предание о Лютиэн. Значит, такое возможно, во имя любви и верности – дойти в самую цитадель врага и одержать над ним победу только затем, чтобы вырвать любимого из его рук. Было ли это правдой? Она знала, что было. И знала, что ничто не повторяется дважды. Но что с того? Если нельзя спасти Генри, то можно, по крайней мере, умереть вместе с ним. Ей казалось это единственное верное решение. - Он мой муж. Я должна быть рядом с ним. Должна разделить его судьбу. Ангелы не могут нарушить границу Ада своей волей, но супругов здесь разлучить невозможно. Если жена захочет оказаться рядом с мужем, она окажется рядом с ним, где бы он ни находился. Когда Татьяна сообщила о своем решении родным, мама упала в обморок, отец и сестры принялись ее отговаривать со слезами на глазах, Анастасия и Алексей просто ревели. Конечно, они все любили Генри, и скорбели о его судьбе, но потерять Татьяну – это было непредставимо! Но Татьяна была непреклонна. Тогда Ольга позвала Игнасио, чтобы переубедить ее. Татьяна уважала Игнасио еще с их первой встречи и всегда прислушивалась к его мнению. Игнасио, как ни странно, не уговаривал. Он упрекал. В том, что Татьяна слишком поддалась своему горю, забыла, кто она и за что борется. Он говорил с ней, как старший брат, которого у Татьяны никогда не было. - Неужели ты думаешь, что отдав дьяволу еще одну жизнь, ты хоть что-то изменишь к лучшему? – спрашивал он. - Неужели ты думаешь, что обрекая на скорбь своих друзей и близких, приумножая страдания, ты придешь к Свету? Это твой долг перед Творцом... И ты будь благоразумна. - Я слишком долго была благоразумна, - возразила Татьяна, – и слишком долго думала о долге. Но я не могу жить без Генри. Я хочу умереть рядом с ним. - Это грех говорить так... Отчаиваться грех. - Пусть! - Таня! Мария в отчаянии перевела взгляд на мужа, который молча слушал их разговор. - Джеймс, ну скажи хоть ты ей! Тебя-то она послушает! - Пусть идет, - сказал Николс, кусая губы. – Это ее право. Пусть! Татьяна взглянула на него с легким удивлением. Николс подошел к ней, положил ей руку на плечо, заглянул в глаза. - Если ты хочешь стать для него самой страшной пыткой, - сказал он. - Тогда иди. Если хочешь увеличить десятикратно его страдания, окончательно сломить его дух – иди. Татьяна отпрянула, закрыла лицо руками и неожиданно затряслась в рыданиях. Она впервые тогда плакала после того дня, когда Маттиас принес им страшную весть. Николс присел рядом с ней, обнял за плечи. - Прости, - сказал он. – Но я солдат. Я могу сказать только правду. Для меня, что бы со мной ни случилось, было бы единственным утешением знать, что мои близкие в безопасности. А для него... Я знаю Гарри лучше, чем ты, может быть, думаешь. Я знаю, что есть предел и его силам. Этого он бы точно не выдержал. Татьяна прижалась лбом к его плечу. - Я никогда не молилась о том, чтобы он вернулся. Никогда не молилась о том, чтобы его дождаться. Только о том, чтобы нам умереть вместе, а не порознь! Неужели и в этом нам будет отказано? За что? - Не спрашивай так. Не спрашивай за что, спрашивай – ради чего. Жизнью должны править не причины, а цели. Ради того, возможно, чтобы родные того мальчика, которого он успел выбросить из портала – дождались. Ради всех тех, кого он спас в тот день, ради их близких. - Но они сами-то хоть помнят о нем? – воскликнула Татьяна. – Хоть кто-нибудь, кроме меня, еще помнит? - Как ты можешь в этом сомневаться! Женевьева и ее юнцы готовы штурмовать Ад, чтобы спасти его, - грустно усмехнулся Джеймс. – Если б только это было возможно! Мне удалось их отговорить. Ведь тогда жертва Гарри оказалась бы напрасной. - Они тебе подчинились? – удивилась Ольга. - Я же все-таки капитан... И кроме того Гарри мой друг. «Он говорит «мой друг», а не «был моим другом», - отметила про себя Ольга. – Только ли потому, что не хочет ее еще больше ранить? Или в самом деле продолжает на что-то надеяться?» - Кто же теперь возглавит его полк? - спросила она. - Вот это трудный вопрос, - нахмурился Николс. - Многие из наших воинов не захотят подчиняться кому-то другому... Да и не всякий командир возьмется за такой непокорный полк... Он ведь большей частью состоит из тех мятежных душ, что Татьяна вызволяла из Чистилища... Из «нераскаявшихся», а в полку они искупали свои грехи. Гарри как-то умел с такими ладить, находил общий язык... Но для большинства других командиров они просто отребье. Кто за них возьмется? - А ты? – спросила Мария. - Я? – удивился Николс. - Я же не Архангел. И потом... Не уверен, что справлюсь. *** Николс вышел от сестер уже под вечер. На террасе, где еще совсем недавно они собирались все вместе для вечерних чаепитий, было непривычно темно и пусто. На перилах, свесив ноги в сад, сидела Лесли, приемная дочь Генри и Татьяны. - Как ты тут? - В порядке, - откликнулась Лесли. - А ты что, теперь будешь всех утешать? - Тебя-то уж утешать вряд ли придется. - Да, - Лесли встряхнула волосами. – Я и не собираюсь скорбеть. Радоваться же нужно, что он жив! - Дитя мое. Ты просто не знаешь, о чем говоришь. - Я знаю, - ответила Лесли упрямо. – Знаю все те ужасы, о которых вы не говорите, но думаете постоянно. А еще я знаю, что он вернется. Потому что мне не нужен какой-то там Свет. Мне нужен Гарри. Чтобы он, возвращаясь домой, трепал меня по голове и подмигивал. Как обычно. Нужно видеть его улыбку, слышать его голос. Мне нужен МОЙ ОТЕЦ, а не память о нем. - Из Ада не возвращаются. - Почему? – усмехнулась Лесли. – Невозможно? Или нельзя? - А есть разница? - Разница есть. Если просто невозможно – так моему отцу уже доводилась совершать невозможное. А если нельзя... Его здесь больше не примут? Николс потрясенно покачал головой. - Просто никто еще не возвращался... Впрочем, нет... Не знаю! Из Ада невозможно просто так взять и уйти. Просто так оттуда не выпускают. - Ага, - согласилась Лесли. – Зато из Рая выгоняют. За грехи. А потом удивляемся, почему их больше, и почему мы терпим поражения... - Девочка моя милая, - вздохнул Николс, – если бы все было так просто. Лесли прищурилась на него. - Ты ведь и сам не понимаешь, верно? Почему это произошло? Где здесь справедливость, и где Бог? - Лесли! - Ну что «Лесли»? Я при жизни не верила в Бога. Я и о Христе узнала незадолго до смерти. И просто подумала: какая удивительная история, какой удивительный человек! Человек, понимаешь? - Понимаю. Гарри тоже человек. И то, что он сделал... Пожертвовал собой ради других... Разве это не то же самое, что некогда Господь наш? И разве это не самое прекрасное, что может сделать в своей жизни человек или ангел? Помни об этом, гордись им... Он прожил прекрасную жизнь, и смерть его была не напрасной. - Он не умер! - крикнула Лесли так, что Николс отшатнулся. - Ты только зря себя терзаешь, - вздохнул он. - Все равно. Пока он жив, я не смирюсь. Не перестану надеяться. И ждать, что он вернется, что это возможно. Я именно ТАК верю в Бога. В то, что он всемогущ и добр. - Это так... Но ведь и невозможное можно совершить только с Божьей помощью. *** Татьяна все равно не оставила попыток пробиться к Генри хотя бы мысленно, коснуться его сознания своим, но это ей не удавалось. Он словно наглухо закрывался от нее. Не хотел причинять ей боль или просто не хотел ее слышать?.. Татьяна запрещала себе думать об этом. Только один раз ей удалось коснуться его. Она не видела самого Генри, но она почти увидела то, что видел он в тот момент. Во всяком случае, услышала. Холодный, бесчувственный голос. - Где твой Бог? Почему он оставил тебя? Почему не спасет тебя, не избавит от мук? Они всегда спрашивают об этом, подумала Татьяна с тоской. Всегда об одном и том же. Как будто всех праведников должно волновать именно это. И они еще нас, ангелов, упрекают в том, что мы примитивно мыслим. Она поняла, что Генри думает то же самое, что их мысли созвучны. Генри впервые за все время своего плена подумал о ней – почему? Наверно, ему просто пришло в голову, что не Бог для него главное сейчас. Вспомнил о ней. И это позволило ей коснуться его. - Мой Бог со мной, - услышала она голос Генри, чуть хрипловатый, но по-прежнему твердый и сильный. – И я не прошу его о спасении. Он и без моих просьб дает мне силу противостоять вам... Это ВЫ будете взывать о спасении, когда придет время! Любого демона этот дерзкий ответ заставил бы разгневаться. Но собеседник Генри был, казалось, удовлетворен. - Гордость, - прошептал он. – Это хорошо... Значит, есть, что ломать. Этот голос. Татьяна похолодела. Она знала этот голос. И он принадлежал не Ориасу. Она невольно подалась вперед в своем сознании, чтобы увидеть говорившего. И отпрянула, столкнувшись взором с пронзительно-голубыми глазами, мерцающими на бледном тонком лице, обрамленном черными волосами. Татьяна поспешно погасила свое сознание, охваченное тяжелыми мыслями. Было ли это все чудовищным совпадением или заранее разработанным кем-то планом? Лучше не думать. И больше не пытаться проникнуть в сознание Генри. Николс прав – этим она только причиняет ему лишние мучения. Нужно смириться. Смирилась же она со своей участью тогда, при жизни. Сначала с тем, что их лишили титулов и монарших почестей, потом свободы, потом – постепенно – почти всех бытовых удобств, а затем и жизни. Она все приняла и ни разу не позволила себе возроптать или усомниться... Хотя сомнения терзали ее, соблазняя предаться унынию. Она помнила, как зарывалась в книги религиозного содержания, ища в них помощи, совета, утешения. Когда уже не осталось сомнений в том, что их ждет смерть, тогда страх спорил с верой, но вера устояла. Выстоит она и теперь. Не будет роптать. Если Генри суждено испить свою чашу до дна, пусть так и будет! Ведь и Господь терпел. А потом он станет Светом, вернется в лоно Господне, и значит, он все-таки будет с ней, потому как Господь с ней всегда... Она будет в это верить, как и тогда. Только почему-то в этот раз верить было гораздо труднее. Тоска каменно сжимала ее изнутри, парализуя все мысли и чувства. Потому что она понимала, что Генри ей дороже любых титулов и почестей, и свободы, и самой жизни. Всего, кроме, разве что, сестер и спасения души. Да, Татьяна знала, что ангелы смертны, знала, что выходила замуж за воина, а значит, могла потерять Генри в любой момент. Знала и боялась, но никогда до конца не верила в это. Слишком уж она верила в то, что Свет вечен и охранит их от бед. Но она никогда раньше не думала о том, что будет делать, когда останется без Генри. Как жить? Она уже слишком привыкла поверять ему все свои мысли, делить с ним все события своей жизни, все свои чувства... И теперь, оставшись без него, она чувствовала себя какой-то... нецелой. С этим ощущением еще можно смириться, когда знаешь, что оно временно, но когда знаешь, что это навсегда... Татьяна словно замерла в своем горе, боялась думать, дышать, говорить... И главное – чувствовать. Оставаться в доме, где любая мелочь напоминала ей о Генри, она больше не могла, поэтому и вернулась к родителям в Царское Село. Что будет с ней дальше, она не знала, да и не хотела знать. Что бывает с ангелом, который не хочет больше жить? Самоубийство для них невозможно, это слишком великий грех, приводящий в то же небытие, куда попадали демоны после смерти... Чтобы стать Светом нужно умереть во Имя Божие. Но если ангел тоскует слишком тяжко и слишком долго, он может потерять свою ангельскую силу, лишиться воплощения, стать бесплотным духом, призраком, обреченным на вечное скитание между мирами. Татьяна знала о такой судьбе, но ей было все равно. Почти все равно. *** - Нам бы нужно поговорить, - сказала Ольга. Они с Игнасио последние дни почти не виделись, Ольга все свое время проводила с сестрой. Ольга и Игнасио не были еще женаты, не были связаны неразрывно, но от этого переносили разлуку не менее тяжело. Это у людей брак часто условность, а ангелы, вступая в него, связывают свои души навеки. Они предначертаны друг другу. Даже если еще не женаты, их связь уже подчиняет себе обоих. И разорвать ее невозможно. Вот почему Татьяна страдала так тяжко. Ольга уже всерьез беспокоилась за нее. За то, что будет с нею дальше. Конечно, никто не разжаловал бы Татьяну из Серафимов за скорбь по мужу. Относились с пониманием, ждали... чего? Что она оплачет его и исцелится? Но как оплакать того, кто еще жив? Ангел не может вечно тосковать и печалиться, основа его жизни горение, борьба... Особенно у Серафима. Если он не будет использовать свои силы по назначению, то утратит их. Возможно, думала Ольга, это еще не самое худшее. Татьяна ведь праведница. Может это и к лучшему – пусть она утратит крылья и останется навсегда здесь, в Покое, с родителями. И все же Ольга понимала, что такое вряд ли возможно. И Татьяна слишком сильно любит Генри. Она не сможет его забыть. К тому же то, что он, возможно, еще жив, не дает ей успокоиться. Ольга понимала, что если так будет продолжаться, то ее сестра просто истает от своих страданий. Эта судьба была ужасна и означала вечную разлуку с Генри, ведь тогда самой Татьяне уже никогда не стать Светом. Уже не говоря о том, что в своем горе Татьяна была способна на любой безумный поступок. - Я должна быть рядом с ней, - сказала Ольга. – Всегда. Каждую минуту. - Я понимаю, - кивнул Игнасио. - Не до конца понимаешь. Я хочу сказать, что не смогу... быть рядом с кем-то еще. И поэтому нам лучше расстаться. Игнасио вздрогнул. - Да, этого я и боялся. Но все же надеялся, что до этого не дойдет... Но ты уверена? - Да. Нам нужно расстаться, Игнасио. - Хорошо, если ты уверена... Игнасио глубоко вздохнул и понял, что не знает, что еще сказать. - Но я бы, может, мог... чем-нибудь помочь? – предложил он робко. – Татьяна ко мне хорошо относится. - Дело не в этом. У меня не может быть жениха теперь... Когда Таня осталась почти вдовой. Я не могу позволить себе личного счастья. Я должна снова стать ее второй половинкой, как было раньше. Я помню, как мне было тяжело, когда она вышла замуж. Так странно, хоть мы и жили по-прежнему в одном доме. Но я не отчаивалась. Знала, что рано или поздно встречу свою судьбу... И встретила тебя... И я благодарна Богу за то, что хоть недолго, но была с тобой так счастлива... - Погоди, погоди... Начо устало провел ладонью по лицу. - Я все-таки не совсем понимаю... Ты хочешь разорвать нашу помолвку? Ольга съежилась, но заставила себя посмотреть ему прямо в глаза. - Да, - сказала она. - Но это невозможно! - Мы ведь еще не женаты, Начо. - Да какая разница, все равно! Мы обручены, этот союз нельзя расторгнуть! Позволь мне хотя бы надеяться, что когда-нибудь... - Я не могу. Ведь у Татьяны нет такой надежды... Я не могу себе позволить быть хоть в чем-то счастливее ее! Игнасио посмотрел на нее с болью в глазах. - Эта жертва... Нужна ли она? - Это не жертва, Начо. Ты просто не знаешь, насколько мы с ней связаны. Если кто-то и сможет ее удержать, спасти, то только я. МЕНЯ она не покинет. Но для этого нужно, чтобы я отреклась от всего, кроме нее, жила только ее жизнью. И это не выбор, не жертва, не осознанное решение, просто я так устроена, иначе я поступить не могу. Игнасио кивнул. - Могу я изредка бывать у вас? – спросил он. - Но только изредка. - Я все понимаю, - вздохнул он. – Зря ты полагаешь, что нет. Но только я все равно... буду надеяться. Потому что не могу иначе. Просто так уж я устроен. И более того: я не теряю надежды, ни для Татьяны, ни для Генри... ни для кого из нас. Бог иногда способен на великие чудеса. Воскресил же он меня здесь! Хотя я этого и не достоин... - Ты достоин, - улыбнулась Ольга. – Ты знаешь, ведь мы с сестрами пересмотрели весь твой сериал... И даже Татьяна признала, что более достойного пребывания здесь человека не сыскать. Игнасио ласково взял ее лицо в ладони. - Mi todo eres tú, - сказал он. - Hasta el último momento. (Ты мое все. До последнего мига.) Могу ли я хотя бы поцеловать тебя на прощание? Но не на вечное. Ольга снова ему улыбнулась. - Я же сказала, что посмотрела весь твой сериал... Я помню фразу, произнесенную после твоей гибели: «Можно мне обнять вас сегодня? Ведь «завтра» может и не наступить». *** После того как Татьяна вернулась к родителям, в их с Генри доме стали жить Мария и Николс. Чтобы обитель не пришла в запустение. Вокруг дома образовалась бесконечная осень – то ветер, порывами срывающий с деревьев остатки листьев, то промозглый, все окутывающий туман, то мелкий серый дождь. В доме было еще хуже. Анастасия каждое утро и каждый вечер упрямо мыла полы, Мария ей в поддержку мужественно протирала окна и делала прочую уборку. Но это мало помогало. Лампы горели тускло, стекла мутнели, зеркала покрывались сероватым налетом, пыль лежала повсюду ровным слоем, а по углам и на люстрах отрастала паутина. И все же Мария и Анастасия ежедневно возобновляли свой сизифов труд по приборке. Ведь дом был частью души Татьяны, нельзя было просто бросить его. - Не понимаю, чего ради ты тут крутишься, - вздыхала Мария, наблюдая за сестрой. - А что дома? – отвечала Анастасия, сражаясь с половой тряпкой. – Я там не нужна особо. С ней Ольга... И мама. И потом мы там и так бываем каждый день. - Татьяна считай что вдова, - задумчиво проговорила Мария. – И Ольга расторгла помолвку. - Ты на что это намекаешь? – насторожилась Анастасия. - Разве это справедливо, если я останусь... - Вы с Джеймсом женаты, - отрезала Анастасия. - И это уже не изменить. Так что успокойся. А хотя... Как знаешь. Мне он тоже нравится. - Это еще что! – возмутилась Мария. - Ну пошутила я, пошутила! Не смешно? - Нет. - Я так и подумала, - мрачно сказала Анастасия и принялась ожесточенно тереть щеткой пол. – Скоро мы совсем разучимся смеяться. Неужели теперь все всегда будет плохо? Ничего уже не будет как раньше? - Бог милостив, Татьяна еще придет в себя. - Но так, как раньше, уже не будет... Как ты думаешь, - она понизила голос, - может ли это случиться, о чем говорил Маттиас? Могут ли они изменить Генри? Может он пасть? - Нет, - твердо ответила Мария. - Генри – никогда. - Но откуда-то же берутся Падшие! - Только не из таких, как Генри! - А он ведь не был праведником, на Земле, - вкрадчиво заметила Анастасия. – Маттиас ведь прав... Да не смотри на меня так, я просто рассуждаю. Абстрактно. Не о Генри, а вообще. Что может случиться, чтобы ангел пал? Ведь они же понимают, Падшие, что после того, как отдашь душу, впереди тебя уже ничего не ждет. И вечная гибель, все равно что вечная тюрьма, вечная разлука с теми, кто был дорог... Что может на такое толкнуть? Безумие? Разве что... - Послушай, - сказала Мария со всей возможной строгостью. – Рассуждай, сколько тебе вздумается, только где-нибудь... Не в этом доме. Я знаю, я всю свою жизнь шла у тебя на поводу и позволяла собой командовать. Но не в этот раз... Запомни, сейчас в этом доме Я ХОЗЯЙКА. И будь послушна. - Ну, - Анастасия выпрямилась и смахнула с лица влажные пряди рыжеватых волос. – Утешает меня одно. Хуже уже не будет. Потому что хуже некуда. Но она ошибалась.