ONLY THE GOOD DIE YOUNG (Полная версия)

Свет был таким ослепительным, что проникал даже сквозь плотно сомкнутые веки. Свет был единственным, осязаемым и реальным, кроме него ничего не было. Николс понимал, что это бред, галлюцинация, помутнение рассудка, но никак не мог заставить себя открыть глаза и убедиться в этом. Со стыдом признаваясь сам себе, что просто боится. Боится открыть глаза и понять, что вокруг ничего нет. А потом сквозь свет стали пробиваться звуки. Голоса. Кто-то разговаривал рядом с ним. Вернее над ним. Два голоса. Оба женские. - ...Как же ты на это решилась?.. - Сама не знаю. Он такой молодой... Это несправедливо. - Ничего не поделаешь... Война... - Я не об этом. Несправедливо! Такие, когда попадают сюда, они ошеломлены, растеряны... Они не верят в то, что случилось, и не понимают, что происходит. А ТЕ этим пользуются. Разве это правильно? Почему я не могу - хоть раз! - спасти кого-то в обход каких-то правил? - Не «кого-то»... А молодого и красивого... - Он просто очень хороший. Я это знаю. И смелый. - Да ты просто валькирия... Носишься по полю битвы и подбираешь души павших воинов. Не ожидала я от тебя. - Я сама от себя не ожидала. Но один раз можно ведь. - Это ничего не изменит. Все только от него зависит. Ты не сможешь его удержать, если ему не суждено здесь находиться... Ему удалось на мгновение разлепить веки, и он увидел лицо склонившейся к нему девушки. Оно виделось размытым, как сквозь туман, но на самом деле это был не туман, а свет. Отчетливо можно было разглядеть только глаза, огромные, синие, они казались почти идеально круглыми. Она пристально вглядывалась в него. Это ангел, подумал Джеймс отстраненно, снова смыкая глаза, ангел пришел забрать мою душу... И этот свет вокруг... На Земле не может быть такого света... Да, именно так меня и учили в детстве... Он почти рассмеялся про себя. Вот именно. Все это детские сказки. Не бывает ангелов. И не бывает света после смерти, смерть это одиночество и тьма... Но он ведь еще жив? Жив, раз может думать об этом. Но откуда эта слабость, эта пустота и необычная легкость во всем теле?.. Ведь он ранен, тогда почему не чувствует боли? И этот не то свет, не то туман, застилающий все вокруг... Стало страшно. А вдруг, потеряв сознание, он уже не придет в себя? Может, он уже умирает, прямо сейчас. Нет, нет. Этого просто не может быть. Я хочу жить, подумал Николс. Все равно как. Не важно, где я, и что со мной будет – главное выжить. Раньше ему казалось, что лучше смерть, чем плен, но теперь, будучи при смерти, он думал совершенно противоположное. Сейчас он был согласен провести остаток жизни где-нибудь в подвале, лишенный дневного света и свежего воздуха – лишь бы чувствовать себя живым! - Ты все равно ничего не изменишь. Голоса отдалялись, делались все глуше. Николс пытался вслушиваться, пытался ухватиться за эти звуки, как за свидетельство того, что он еще жив. Но как пелена перед глазами делалась все непроницаемее, так и тишина обволакивала и давила все сильнее, заглушая последние слова. - ...я его не отдам... *** Если это и была смерть, то какая-то очень странная. А если жизнь, то становилось ясно, что такая жизнь хуже смерти. Неужели он и в самом деле в минуту слабости мог пожелать себе такого? Николс даже не мог с уверенностью сказать, сколько времени прошло. Каждый раз, просыпаясь, он не мог понять – первое ли это его пробуждение в темнице или же сотое. Сон не приносил отдохновения, и каждое новое пробуждение было страшнее предыдущих. Потому что во сне с ним каждый раз происходило что-то страшное: что именно, он не помнил, пробудившись. Но каждый раз во сне это было, как наяву, и Николс долго приходил в себя от необъяснимого ужаса и отголосков невыносимой боли во всем теле. Самое мучительное было то, что он не мог вспомнить ничего. Явь же была если не страшнее, то тягостнее снов, если можно, конечно, назвать явью безликое существование в полной темноте. Темноте настолько черной, что она казалась бесконечной, но он знал – стоит только протянуть руку и он коснется каменных стен, которые окружали его. Темнота не была беззвучной, то и дело до него доносились странные шорохи, будто что-то мелкое и неуловимое копошилось поблизости. Возможно, крысы. Он не мог понять, реально ли все то, что с ним происходит, или же это продолжение бреда. Если все происходит на самом деле, то сколько же прошло времени, и почему он еще не умер от холода, голода и жажды? Как он вообще оказался здесь? Как будто он был здесь всегда. Если же все это бред, почему он так ясно все осознает? Иногда ему казалось – или НЕ казалось? – что кто-то подходит и садится рядом с ним. Он не мог видеть своего посетителя, но мог говорить с ним. - Где я? – спрашивал он. – Что со мной? - Я с тобой, - отвечал голос. – Пока еще с тобой. - Они говорят, что мне отсюда не выйти. Никогда. Что им от меня нужно? - Им нужен ты. - Они говорят – это кара. За что? - Возможно, за то, что ты позволил себе оказаться здесь. - Я хочу отсюда уйти. - Хочешь – так уйдешь. Но ты ведь жив? Разве ты не этого хотел? - Это не жизнь... - Но если теперь возможно только это? Это или смерть? А смерть - это тьма, пустота, холод... - Значит, я уже умер. - Ты мыслишь, чувствуешь, сожалеешь... как ты можешь быть мертв? - Тогда я хочу умереть! Хочу небытия... Покоя. Не думать, не чувствовать, не знать... - Смерть – совсем рядом. За этой дверью всего лишь. Легко говорить – я хочу умереть. Но знать, что смерть – вот она, в двух шагах – это совсем другое. Как же это трудно – встать и сделать несколько шагов до двери. И еще труднее – толкнуть ее. Боясь, что она не откроется. И еще больше боясь, что откроется. Потому что там, за ней, небытие. То, чего хочется больше всего сейчас. Но сейчас оно уже не кажется тождественным смерти, потому что в глубине души кажется, что смерть – это нечто другое. ЧТО? Николс не успел додумать эту мысль, сделав шаг из темноты наружу. Вокруг, куда хватало глаз, простиралась пустыня – черная и каменистая, свинцово-серое небо почти вплотную прижималось к земле, холодный жесткий воздух казался горьким на вкус. Он безнадежно огляделся вокруг. Он не знал, куда идти, хотя понимал, что идти некуда. Отсюда нет выхода, нет пути. Значит, он все-таки умер. Лишь одно еще осталось, что как-то связывало его с жизнью, странное ощущение, словно прикосновение чьих-то пальцев к его руке. Словно кто-то где-то – где-то очень далеко – еще держал его за руку. Но это ощущение нетрудно было отбросить. Лишь взмахнуть рукой. Но он боялся сделать это, как будто потеряв эту последнюю эфемерную связь с жизнью, он и сам мог исчезнуть, рассыпаться, словно пепел... Но не все ли равно теперь? Странный свет разлился над пустыней впереди него. Совсем не похожий на тот теплый и сияющий, что он видел до этого. Нет, этот свет был холодным, бесцветным и пустым. Он ничего не освещал, а словно пронизывал до костей. Николс машинально сделал шаг в сторону этого света. Какая разница, куда идти. «Не туда, - раздался в его сознании настойчивый голос. – Не туда...» Голос казался смутно знакомым. Но свет притягивал, как магнит. Против воли, вопреки здравому смыслу. Николс сделал шаг. Потом еще один. Свет разросся, не становясь ярче, не разгораясь, а словно протягивая к нему длинные цепкие щупальца. Его внезапно рвануло и потащило туда, по направлению к свету, и от него уже ничего не зависело. И земля, и небо исчезли, теперь он видел только тьму, рассеченную мертвенно-серебристыми молниями, и прямо перед ним тьма разверзлась, словно пасть, зияя все тем же призрачным светом. Осознание все же пришло, наконец, накрыло его словно ледяной волной. Он вспомнил совершенно отчетливо тот момент, как выбрасывая его из седла – и из жизни! – пули прошили его тело. - ЗНАЧИТ, ПРАВДА? Я МЕРТВ? Вот почему он здесь, а все, что было ДО этого – этого и не было вовсе, это была просто агония, секунды, растянувшиеся в бесконечность, а теперь – вот оно, настоящее то, что его ожидает. Он почувствовал жар, словно кто-то с силой сжал его руку, чьи-то пальцы, слишком тонкие и нежные для мужских, но слишком сильные для женских... и это ощущение напомнило ему о том, что было что-то еще... Да, было... Свет, пронизывающий веки, голоса над ним, смутный лик сквозь туман, ослепительно-синие глаза. Ведь было же, было! Он машинально сжал невидимую руку, силясь удержаться на границе света, ведущего во тьму. - Не поддавайся, Джеймс! Не может это быть то, во что ты верил! Неужели всю свою жизнь ты думал, что смерть – это пустота? Неужели внутри себя ты пуст? Неужели с утратой оболочки, ты утратил – все? Ты сам говорил, что любишь Бога, почему ты не доверяешь ему? - Легко любить и доверять, пока ты жив, и все в твоих руках... Но здесь, в пустоте, во тьме... - Так в чьих ты руках теперь? Только тебе решать! - Но если Бог есть, откуда эта тьма... - Ты прав. Если Бог есть, Тьмы быть не может. Но и Бог, и Тьма не вовне – внутри тебя! Посмотри, Джеймс. ЧТО ты видишь? Перед глазами была все та же мертвенная чуть трепещущая пелена и более ничего. - Посмотри! Этот призыв звучал так отчаянно, но что он мог поделать?.. Может, и правда ему не суждено ничего другого? Не суждено? Но кто и когда успел осудить его? Кто смеет судить, кроме... Он зажмурился, для того только, чтобы не видеть зияющую пустоту перед собой, зажмурился, и на мгновение тьма сомкнулась вокруг него, но ведь и тогда, вспомнил он, глаза у меня были закрыты, но свет пробивался сквозь веки... Но когда я открыл их на несколько секунд, вокруг был туман, и не было никакого света. Значит, не извне проникал этот свет. Значит... Слова, сотни раз слышанные им в жизни, пришли на ум, но только теперь это были не просто слова. Это было единственное важное и необходимое сейчас. Успеть произнести их – только это имело сейчас значение. И тогда – что бы ни случилось потом, это будет правильно и заслуженно. Он еще крепче зажмурился, чувствуя, как что-то словно жжет глаза изнутри. У него не было силы говорить вслух, но в мыслях его голос прозвучал ясно и отчетливо. - Отче! В руки Твои предаю дух Мой! Свет вспыхнул ослепительно, заполняя его изнутри, горячая рука, сжимавшая его руку, крепче сомкнула пальцы и потянула к себе сильно и настойчиво... *** Николс открыл глаза, спасаясь от невыносимо слепящего света, и рывком сел на постели. То есть попытался сесть – чьи-то руки, нежные, но уверенные и сильные удержали его и уложили обратно. Хотя он и так бы упал, это внезапное резкое движение, казалось, отняло у него все силы. Несколько минут он просто лежал, осознавая, что с ним и где он находится. Он лежал в обычной кровати, в обычной комнате, и вокруг не было ничего сверхъестественного или странного. Все только что пережитое таяло в сознании, словно сон, неистово бьющееся сердце постепенно успокаивалось. На лбу выступила испарина, но теперь это казалось почти смешным, так переживать из-за снов. Чья-то рука коснулась его лба и чем-то прохладным отерла пот. Он повернул голову, окончательно приходя в себя. Рядом с ним сидела молодая девушка в белом наряде сиделки. Симпатичная, даже хорошенькая, только немножко полная. Из-под косынки выбивались пушистые каштановые волосы. На округлом румяном личике сияли большие голубые глаза, те самые, которые он видел сквозь сон. Он почти целую минуту молча смотрел на нее, прежде чем понял, что держит ее за руку. Он смущенно разжал пальцы и увидел на тыльной стороне ее кисти алые отпечатки. Значит, он неосознанно сжимал ее руку так сильно. Ему стало и вовсе неловко. - Где я? – спросил он. - В безопасности, - ответила девушка. Она говорила по-английски с едва уловимым, незнакомым ему акцентом. – Успокойтесь. Самое страшное позади. Она снова наклонилась к нему и отерла лоб смоченной в воде тряпицей. - Как вы себя чувствуете? – спросила она участливо. - Хорошо, - ответил он, и это была правда. - Дать вам воды? Или... что-нибудь? - Нет, благодарю. Он, действительно, чувствовал себя до странности хорошо. Ни слабости, ни боли. Только сонливость. Так не может чувствовать себя тяжелораненый. Или прошло уже столько времени... - Давно я здесь? – спросил он. Девушка приложила палец к губам. - Все потом. Завтра. Сейчас вам нужно отдохнуть. Наверно, она была права, сейчас он все равно соображал слабо. Глаза закрывались сами собой. Однако он все же сумел оглядеться. Он лежал в просторной светлой комнате, чисто убранной и обставленной почти роскошно. Это явно был не госпиталь, скорее, чей-то частный дом. Возможно, здешние хозяева подобрали его на поле боя и принесли сюда. Бог наградит их за доброту... Он улыбнулся своей сиделке, и она в ответ улыбнулась светло и радостно. - Знаете, - сказал Джеймс. – А я видел вас... Когда на минуту приходил в себя... Я вас принял за ангела. Решил, что, наверно, уже умер и попал на Небеса. Она снова улыбнулась ему, но как-то странно, - губы ее чуть дрогнули, а взгляд прекрасных голубых глаз стал тревожным. Наверно, она решила, что у него начинается бред. - Хотя, - добавил он, закрывая глаза. – Такие, как я, после смерти не ангелов перед собой видят, а чертей... Произнеся эти слова, он вдруг вспомнил все свои недавние кошмары, и ему стало безумно страшно засыпать с мыслью о том, что он снова к ним вернется. Нет, успокоил он себя. Это были всего лишь сны. Горячечный бред. Это все позади. Он жив, он дышит, он мыслит, чувствует... Значит, все будет хорошо. Что-то еще мешало ему провалиться в блаженный сон, ощущение того, что он чего-то не сделал... Николс снова заставил себя открыть глаза. - Как вас зовут? – спросил он девушку. Она ласково коснулась его лица, и все страхи окончательно развеялись, а душа наполнилась покоем. - Мария, - ответила она.