Вопрос

            За что?       Как в бреду или полусне судья смотрел на стены, забившись в угол комнаты. Он сломлен и ему уже нет дела ни до чего. Хотелось волком выть от давящего и душащего одиночества. Юрий просто потерянный и брошенный всеми ребенок. Таким он ощущал себя в глубине души. Таковым он и являлся сейчас, несмотря на пройденный пару лет назад рубеж тридцатки. Это для всего Штернбилда он стальная стена с косматой проволокой под напряжением, человеческое воплощение справедливости, печальный и прекрасный ангел с вырванными крыльями и потемневшими от недосыпа глазами. А для матери...             За что?       ...выродок, которому не следовало вообще рождаться. Чудовище. Дьявол из машины. Ведь если бы не он, папа был бы жив. Все могло бы еще измениться. Их семья могла бы быть счастливой. Это же Легенда, величайший герой всех времен! Неужели он бы не справился?.. Ведь он и правда был идеален: сильный, добрый, идеальный. А Юрий лишил их этого счастья. Его по праву называли...             За что?       ...ужасным человеком. Но это правильно, ведь Юрий являлся одним из тех людей, который в порошок сотрет всякого, кто встанет у него на пути и не согласится с его идеями справедливого мира. Он жесток и беспристрастен, как судья. Он жесток и беспристрастен, как искалеченный гражданин Штернбилда. Мама тоже его так часто называла, особенно когда Юрий хмурился: тогда ей чудилось, что он ее вот-вот отправит вслед за сгоревшим заживо супругом. А в глазах сын читает: лучше отправься ты сам. Ведь тебе там самое место, на танцполе из собственного огня, в музыкальном клубе из собственных криков. Нехотя Юрий мысленно соглашается с этой идеей. Но у него есть дела поважнее. Так он думает. А в глубине души он надеется...             За что?       ...что однажды настанет день, когда мама очнется от безумной ненависти. Сегодня ему на мгновение показался такой день. Слишком тихий день. Мама сидела у окна с блаженной улыбкой, такой мягкой-мягкой, нежной-нежной, как легкие солнечные лучики после дождливых туч. Мама уже много лет так не улыбалась. На появление Юрия она никак не среагировала. Что происходит? Сердце чует неладное. Обычно мама разговаривала сама с собой — или с отцом? — и с легкой озабоченностью обсуждала школьную успеваемость Юрия. Да, у него постоянно были проблемы с химией. Вдобавок и с одноклассниками отношения не строились. Конечно, маму, как заботливую родительницу, это волновало. Но не должно волновать сейчас — Юрий уже давно не подросток в расцвете гормональной юношеской бури. Юрий не должен слышать что-то про школу, не должен слышать разговоры с мертвыми, не должен вообще жить так. А он живет изо дня в день, волоча существование, подпитывая себя идеей, в которую вроде как верит всем хтоническим началом, пробужденным в нем Танатосом. Слишком тихий день. Мама улыбалась, не видя Юрия. Она шептала...             За что?       ...что-то про его смерть. Что-то про счастье. Что-то про свободу. Сердце не просто замирает в ужасе — некая сила вырывает его из груди, еще жалобно трепещущее, умоляющее, всхлипывающее. Мама не должна такое говорить. Никто так не делает. А она делает: наслаждается воображаемым одиночеством, воображаемой свободой от проблемы, которую терпела годы, просто вычеркнув ее источник из жизни. Чего не существует, того она не видит, разве нет? Она не говорит его имя, словно забыв его. Она припоминает: был какой-то образ сына, очень гадкого и плохого сына, да еще так отвратительно похожего на мать... а теперь его нет. А чего нет, того не было. Никогда не было. Юрий стеклянными глазами смотрел на нее. Дети не должны слышать известия о собственной смерти из уст матерей. Дети не должны видеть счастье в их глазах от таких слов. Дети не должны... а Юрий должен. Он ведь давно не ребенок. Но почему тогда слезы текут по впалым щекам? Почему он полушепотом задает один и тот же вопрос, который терзает его из года в год?             За что?       За что ты со мной так, мама? Почему ты меня ненавидишь? Почему ты не можешь меня простить? Почему ты не можешь принять меня? Мне так одиноко и страшно, мама, бороться со злом и тьмой, поселившемся в любимом нами с тобой городе... Я хотел быть героем, как папа. Я видел в нем героя, правда! Я защитил тебя, как настоящий герой. Тогда почему ты возненавидела меня, когда я искоренил маленькое зло, как всегда говорил мне делать Легенда? Тогда почему ты радуешься, что меня больше нет? Разве это правильно? Разве это справедливость? Разве я заслуживаю всего этого? Разве ты не хотела видеть во мне защитника Штернбилда? Разве ты не хочешь ответить на мой вопрос?             За что?       Юрий тяжело выдохнул, отрывая лицо от колен. Боль растворялась в сером тумане, исчезая и становясь такой же легкой неосязаемой дымкой. Огонь мягким северным сиянием из десятков языков окутал его, не обжигая, не калеча, не уродуя. Глас что-то молвил, что-то шептал, пытался успокоить, как отец, будто даже пытался коснуться волос, погладить по голове, обнять за плечи, взять за руки, посмотреть в глаза, утешить... Конечно, Юрий это все чувствовал. И все равно одиноко. Даже тошно. Зачем это все? Он ведь ужасный человек, убийца с кровавым пеплом на ладонях, просто монстр в человеческой коже и маской вежливости на лице. Это только на публику он играет идеального человека, идеального судью, идеального куратора, идеального сына идеального героя. Неужели даже Танатос этого не понимает?             За что?       На полу сидеть холодно. Это Юрий вспомнил не сразу, и слегка вслепую он рукой дотянулся до пледа и закутался в него. Стало немного теплее. Боль отступила, оставив запах уныния и высохшей серой травы. Теперь он просто невидимка для собственной матери. Оболочка, облекающая пустоту, где когда-то была личность. Юрий горько усмехнулся: хоть так смог осчастливить мать. Он действительно ужасный человек. Это только так он умеет проявлять любовь к близким? Он вообще может хоть что-то светлое из себя выдавить? Что-то хорошее, теплое, радостное, а не ослепительно-выжигающее, как яростная солнечная буря, как рев лунного дракона с бирюзово-серой чешуей? Как часто он вспоминает людей, которые помогли ему от чистого сердца? Хотя бы иногда он видит их во сне? Неужели у него сердца нет? За что ты так со всеми, Юрий?             За что?