Игра в жизнь

      Тим любит с горечью думать, что истинная свобода заключается именно в чувствах. Тех самых заурядных, человеческих и всеми порицаемых чувствах, что многие так старательно скрывают или подавляют. Смех делает человека разумным, живым, отличая от животных или столь любимых бароном мраморных статуй. Людям бывает горько и весело, больно и обидно, легко и счастливо.       Чувства — это диковинная палитра сотен тысяч оттенков, что окрашивает серую, по сути жизнь, яркими красками иль темными тонами. Чувства приносят с собою смех или слезы, горькую складку возле рта иль глубокую полосу морщины, просекающую лоб. Чувства — это жизнь; само воплощение свободы и даже больше.       И Тим рассеянно думает, что утратив своей смех, он потерял и нечто куда большее — способность продолжать жить, а не существовать подобно равнодушному ко всему изваянию. Его жизнью, его суть и сущностью дышит и смеется теперь барон Треч. Смех у него заливистый, с тонким серебром колокольчиков и переливами.       Тим должен бы ненавидеть его за один только этот смех, но отчего-то не выходит. Потеряв способность смеется, он, кажется, навеки лишился и иных своих чувств. Он потерял все, обретя взамен лишь томительную тоску на сердце. Он мог бы назвать это диковинное ощущение болью, но вот только и даже болью, такой, какой Тим ее помнил, это не было. Он словно просто был пуст. И это были ни плохо, ни хорошо, это просто было.       Он, не способный испытывать ни счастье, ни страх, ни даже гнев, оказался вдруг абсолютно пуст и полон лишь той звенящей тишины, что давит и ломает куда сильнее любых слов. Но вскоре с обычной теперь обреченной рассеянностью Тим заметил, что тишина самую каплю рассеивается, стоит только Чезаре Третчу оказаться рядом.       Третч, со своими холодными, голубыми глазами, полными чего-то куда большего, чем обычная пустота, — о, Тим успел понять, что пустоты как таковой не существует вовсе, — и заливистый, счастливым смехом с оглушительным грохотом разрушал его тишину, позволяя яростной волне копящихся чувств вырваться на свободу. И в такие моменты Тим мог ненавидеть его, считая ту тяжелую, черную ненависть величайшим из даров.       Это было жалко, унизительно и омерзительно, но Тиму было плевать. Когда барон со своим-чужим смехом был рядом, Тим мог ненавидеть и злиться, но стоило только ему уйти, как сил Талера не хватало и на каплю презрения к самому себе. То было сравни наркотику, и совсем скоро Тим с отрешенностью осознал, что покинуть Третча уже не способен. Даже на минуту, даже на мгновение. Ему просто необходимо было быть рядом, ощущая на себе призрачную тень настоящей, яркой жизни.       Тим давно уже не хотел уйти и сбежать не пытался, мечтая лишь об одном: свободе. Свободу он мог обрести лишь только вернув себе смех, то единственное, что человека делает человеком. Но оттого уйти он не был способен, да и не желал того давно уж. Он просто хотел быть рядом с бароном, ощущая призрачную тень своего смеха и случайные, робкие вспышки собственных чувств, что дарили странное, полузабытое ощущение свободы.       Пусть даже и свобода та на настоящую походила одним лишь названием, став Тиму тяжелой, золотой цепью, что только сильнее связала его с бароном. Он хотел быть рядом. Всегда.