Свидание

Разумеется, Мерет узнала все первой. В ее ТТХ входило все узнавать первой, хотя она была обычной медсестрой. Но в ее карму входило оказываться в нужное время в нужном месте, и поэтому если в кабинете главврача происходил какой угодно интересный разговор, а в двери образовывалась сколь угодно узкая щелочка (или окно было открыто, или из розетки что-то доносилось — что там еще в фильмах о Джеймсе Бонде за небылицы случались), то именно сестра Мерет оказывалась рядом. Она стояла в кухне, меланхолично глядя на кофе-машину, дожидаясь, когда кофейник наполнится, и дожевывала яблоко. Йонас открыл холодильник, взял из контейнера бутерброд, плечом толкнул дверцу и опустился на стул. Мерет без лишних слов сняла с полки еще одну кружку и поставила перед ним — Йонас только угукнул вместо благодарности. – Ты бы волосы поприличнее прибрал, – хитро прищурилась она. – Нас снимать будут. Йонас недоуменно посмотрел на нее и даже отодвинулся назад. – К нам телевидение приехало. Сейчас журналист с оператором у шефа сидят, скоро он поведет их по отделению, – торжествующе продолжила она. – Оператор просто такая лакомая булочка! Йонас даже жевать перестал. – Здесь? В ковидном? Журналист? Откуда? Сколько этот… из «Бильд» заплатил? Мерет не на шутку обиделась: – Какая «Бильд»?! Госканал, все прилично! Шеф бы никого из этих придурков и близко бы не пустил. Йонас меланхолично угукнул и зевнул, затем растер глаза и впихнул в себя бутерброд. Мерет налила кофе себе и ему и села на стул по другую сторону стола. – И что они здесь делают? Мало, что ли, наснимали, как там с балконов хлопают или еще что? – Документалку снимать будут. – Она пожала плечами и отпила кофе. Вздохнула и сказала: – Штефан взял больничный, с протрузией совсем беда. Наташа с детьми дома, у них школу закрыли на карантин. Возьмешь следующую смену? Йонас прикрыл глаза, медленно закрыл контейнер, приоткрыл левый глаз и взял кружку с кофе, чтобы не тянуться за ней совсем уж наощупь. – Спасибо! – с чувством произнесла Мерет, дотянулась и потрепала его по руке. Йонас заснул — ему показалось, что целых два часа продрых прямо на стуле, оказалось, что не больше пяти минут. Он содрогнулся, встрепенулся и уставился на Мерет: она стояла у раковины и ополаскивала кружки, свою и его. Йонас растер лицо, стянул резинку с волос, пальцами расчесал их и откинул голову назад, чтобы немного размять шею. За этим примитивным занятием их застукал шеф, которого на самом деле сопровождали совершенно незнакомые и, судя по поведению, совершенно новые в отделении люди. Один был чуть ниже шефа, если судить по покатым плечам и небольшому животу, родом из интеллектуалов — скорее всего, тот самый журналист с госканала. А Мерет, восхищаясь неземной привлекательностью оператора, имела в виду второго, стоявшего по другую от шефа сторону — высокого (хотя рядом с шефом это даже у Йонаса получалось — да что там, у Мерет… почти) мулата или кубинца или бербера или кого-то такого, с темной кожей, с удивительными черными меланхоличными глазами, с идеальной формы черепом, с телом такой степени совершенства, что даже фиолетовая роба, которую ему вручили, сидела на нем так, что его бы сейчас на подиум. Йонас приподнялся немного вместо приветствия, шеф махнул ему, мол, не дергайся, сиди, где сидишь, и начал рассказывать гостям: это наша кухня, тут вы можете пользоваться практически всем. Кофе — не обычный больничный, и его много: подарок родственника одного из пациентов, который умудрился покинуть отделение живым, и его должно хватить на добрые полгода. Мерет величественно сложила руки на груди, слушала шефа с подчеркнутым вниманием, время от времени кивая, а в конце подмигнула оператору. Тот улыбнулся — за маской не видно, но глаза прищурились недвусмысленно. А затем он переключил внимание на Йонаса, спрятавшего зевок в сгибе локтя, а затем снова принявшегося убирать волосы в хвост на макушке. Отчего-то получалось неловко: разумеется, после очень длинной смены, а не потому, что когда шеф повел их дальше, указывая на разные помещения, этот оператор оглянулся и внимательно посмотрел на него. Мерет аккуратно пнула Йонаса по ноге, тот встрепенулся, быстро справил прическу и негодующе посмотрел на нее. – Ну? Правда огонь парень? – торжествующе ухмыльнулась она. Йонас встал. Подумал немного: сопротивляться, говорить: нет, ничего особенного — во-первых, соврет, а во-вторых, она не поверит. Так что он послушно согласился: – Огонь. Мерет не развивала тему дальше, только наградила его тычком в плечо и пошла по своим обязанностям. Йонас натянул колпак на волосы, надвинул маску на рот и отправился заниматься отвратительно бытовыми, совершенно не почетными, но категорически необходимыми делами: вынести мусор, которого в их отделении собиралось очень много, мыть, чистить, снова вынести мусор, помочь с транспортировкой пациента на КТ, снова вынести мусор, вымыть пол, на котором накапало кровью, помочь перевернуть пациента, и так далее. К журналисту и оператору, кстати, привыкли почти сразу. Поначалу о них спотыкались: им, новичкам, не сразу удавалось заиметь те знания, которые позволяли отскакивать с пути за секунду до того, как на них рявкали: с дороги! Или они в силу цивильной привычки любили оказываться в местах сугубого скопления народа, а в их отделении подобное значило чаще всего чрезвычайную ситуацию, и присутствие журналиста со все записывающим оператором было не то чтобы нежелательно, но занимало место. Потом как-то все упорядочилось. С ними раззнакомились врачи и медработники, начали узнавать пациенты, если, разумеется, находились в сознании. Собственно, журналист, Йорг, оказался удивительно невозмутимым человеком, во многом походившим на шефа: говорил негромко и очень ровно, интонационные паттерны у него насчитывали, на первый взгляд, три-четыре образца, даже походкой они чем-то походили друг на друга — не ходили, а передвигались, почти не размахивая руками, почти неслышно, и за ними невозможно было угнаться. Оператор, Элиас, старался быть незаметным, но на него внимание обращали просто все. Мерет, разменявшая пятый десяток лет, с легкостью и не без гордости носившая на своих костях ИМТ, приближавшийся к 30, красившая волосы в бордовый цвет с черной подложкой — так в первую очередь, но и Эвелин, Хелена, Ларс, Вилли и Тоби оказывались рядом куда чаще, чем предполагали траектории их перемещения, предлагали ему кофе раз по пять и спрашивали чаще и участливее, как у него дела. Их вопросы были не так уж безосновательными. Шеф в одном из импровизированных интервью честно сказал Йоргу, что для него эффективность в пятьдесят процентов снова становится недостижимой мечтой. За две недели, пока Йорг с Элиасом осваивались в отделении, они стали свидетелями трех случаев прощания и отключения всех аппаратов — в первом Йорг продержался всего ничего и ушел, а Элиас остался, держал камеру относительно уверенно и что-то на ней юстировал. Когда умер второй пациент и Йонас, Кристиан и Малу убирали в палате, Элиас заглянул к ним и спросил, может ли сделать пару кадров. После третьего Йонас с молчаливого благословения Мерет взял две кружки кофе и пошел к служебному выходу из отделения. Погода на улице была гадкой, как и положено ноябрю на Балтике. Дул мерзкий ветер, дождь был до такой степени мелким, что, казалось, парил в сыром воздухе, еще и туман никак не растворялся. Элиас на самом деле стоял у двери, придерживал ее плечом. Разумная поза, отметил Йонас: дверь снаружи не откроешь, а обходить весь корпус — промокнешь насквозь, продрогнешь, да еще и проклянешь все на свете, потому что за углом никак не заканчивался ремонт и поэтому стояла стройтехника и с дорожек был снят асфальт, так что нужно обходить, перепрыгивать и лавировать. Йонас молча протянул кружку с кофе, проскользнул мимо него и вышел на крыльцо. – Сигарет нет, если что, – предупредил он. – Не курю, – отозвался Элиас, посмотрел на него своими большими, влажными черными глазами, от которых даже у какой-нибудь бездушной гипсовой Гигиеи случилась бы тахикардия, и вышел следом. Дверь закрылась с тихим щелчком, Элиас вздрогнул и посмотрел на нее, затем встал по другую сторону и охватил кружку обеими руками. Йонас прикидывал: начинать утешать, говорить что-нибудь общедидактическое, пытаться подбодрить, восторгаться его мужеством, или рассказать какой-нибудь забавный случай? Первое и второе он находил полностью бессмысленным и слегка циничным, а с третьим у него всегда возникали проблемы: остроумием, возможностью легко и непринужденно отпарировать атаку, мгновенно отозваться шуткой, принять пас и передать его больше он был не способен в принципе. В спорте у него была вполне неплохая реакция, в словесном поединке — отвратительная, обычно самый остроумный ответ приходил ему в голову, когда после завершения разговора проходило часа три. Сейчас он вроде понимал, что сам вызвался как-то поддержать цивильного типа, а как это сделать, не представлял совершенно, пусть даже и общался с местным психотерапевтом достаточно часто. По большому счету, Йонас еще меньше представлял, что скажет, когда Элиас обратится к нему с каким-нибудь бытовым вопросом. Рассказать историю отделения, его достижения, оснащение или что-нибудь в этом роде? Для этого есть врачи или средний медперсонал. Как именно сортируют и утилизируют мусор? Какое это может иметь значение для документального фильма о буднях ковидного отделения? Йонас допил свой кофе, перевернул кружку и задумчиво посмотрел на землю. Краем глаза он заметил движение рядом — Элиас сделал последний глоток и развернулся к нему. Йонас открыл дверь и сделал приглашающий жест рукой, Элиас просочился мимо и придержал дверь, Йонас в ответ благодарственно кивнул ему, и они пошли к отделению, где он понес кружки к кухне, а Элиас, не замедляя шага, направился к комнате, выделенной для них с Йоргом. Не получилось сделать вид, что ничего особенного не произошло, ни с кем особенным не получилось разделить эти пять минут: Йонас смотрел ему вслед, а затем долго вспоминал, с какой дивной грацией Элиас двигается — как вода, как ртуть, как какой-нибудь дикий кот. Танцами он занимался, что ли, или какими-нибудь боевыми искусствами? Новогоднюю смену Йонас предсказуемо проводил в отделении: деньги не лишние, одному дома коротать лишнюю ночь неохота, да и просто казалось, что работа отвлечет и развеет. Хотя ждать от очередной ночи, пусть даже с магической датой, чего-нибудь экстренного, когда само по себе отделение экстренное — это не скорая помощь в праздники. Они с Малу и Кристианом выдвинули в центр отделения елку, Мерет за час до полуночи раздала всем колпаки и набросила на шеи белые, желтые и голубые боа — врачам тоже, и они носили их с особенно гордым видом, и кто-то принес диски с новогодней музыкой, эти сладенькие кэролы, раздражавшие мещанской сентиментальностью все остальное время, а сейчас словно елей изливавшиеся на душу. Ночь начиналась, как все остальные, но где-то за двадцать минут до смены лет случилось чудо: Элиас собственной персоной стоял у елки с шестью коробками с пиццами, моментально окруженный доброй половиной смены, широко улыбался и извинялся, что не осмелился принести еще и шампанского. Ларс от имени остальных милостиво простил его, и Хелена тут же вручила пластиковый стаканчик с шампанским, потому что его-то как раз припасли для такого случая. Йонас стоял у двери в одну из палат, стараясь держаться вне поля зрения Элиаса и сам на себя злясь из-за этого желания, но охотно смеялся, когда доктор Паулина произносила тост, в котором желала здоровья и успехов, и отчего-то это не воспринималось как нечто неуместное. Затем Йонас и остальные прошлись по палатам, проверяя, как дела у пациентов, чтобы, если кто-то бодрствует, предложить шампанского им. Кое у чьих кроватей они задерживались, чтобы подержать за руку, подержать смартфон, дать возможность пообщаться с родными, а если кто-то был без сознания, то все равно направить камеру смартфона на него и хотя бы сказать, что их родственник без изменений, но это может быть и хорошей новостью. Элиас, уверявший поначалу, что приехал совершенно не для того, чтобы работать, все же невесть откуда достал камеру и следовал за ними. К концу января Йорг с Элиасом снова появились с пиццами и шампанским: они наснимали достаточно материала на несколько серий, так что теперь они удаляются в редакторскую. Возможно, вернутся, чтобы доснять что-нибудь или сделать еще одно интервью, но едва ли это будет что-то основательное. Йонас, услышав это, опустил голову, а чтобы скрыть дурацкую реакцию на ожидаемую, в общем-то, новость, принялся перевязывать хвост на макушке. Он почувствовал взгляд Элиаса — из тысяч других взглядов определил бы его, но когда осмелился взглянуть на него, Элиас оживленно болтал с Мерет. Йорг пришел в отделение через две недели, чтобы показать почти чистовую версию фильма. Он сказал, что решил остановиться на трех сериях по получасу, хотя и шесть серий смог бы оформить. Поинтересовался, что случилось с тем или иным пациентом, обрадовался, узнав, что двух собираются выписывать («если ничего не изменится, разумеется»), тут же пообещал явиться с Элиасом, отправился договариваться, вернулся, сияя от счастья. Через два дня, когда они должны были приехать на два часа, Йонас как раз был выходной. Он подумал было, можно ли поменяться с кем-нибудь, затем до самой среды тихо молился, чтобы Мерет подошла к нему и попросила вступить в смену, потому что кто-то вынужден остаться дома по тысяче разных причин, и — ничего. Потом Йонас прикидывал, как бы случайно оказаться поблизости от больницы: вдруг удастся… что именно, он не хотел думать, чтобы в очередной раз не показаться себе полным идиотом, но судьба решила развлечься с ним максимально жестоким образом: Йонас проспал ночь и день, проснулся только вечером, чертыхнулся, быстро натянул, что попало под руку, пригреб волосы и понесся в магазин, потому что содержимое холодильника оптимизма не внушало совершенно. Документалку транслировали по центральному каналу в девять, а по местному земельному в 22:15, и отделение с религиозным старанием дожидалось, а потом смотрело оба эфира. Телевизоры что в служебных помещениях, что в большинстве палат показывали именно эти каналы, и все, у кого выпадала свободная минута, оборачивались к ним. Мерет громко восклицала каждый раз, появляясь на экране, возмущалась, что ее прическа не дотягивала до оскара или что-нибудь этакое. Потом, правда, она вела себя непривычно молчаливо и даже украдкой подносила руку к глазам, явно не желая, чтобы кто-то видел ее слезы. Во второй серии Йонас увидел себя: он доставал из контейнера полный мешок, вставлял пустой, рассеянно оборачивался к камере, подхватывал мешки и исчезал в одной из дверей. Его как жаром окатило: было до глупого приятно видеть себя на экране, неловко и лестно одновременно. И как-то отчетливо стало: все. Середина марта знаменовалась грандиозными скандалами в бундестаге. Во-первых, скандалы с поставками масок: в их обсуждении не участвовал только ленивый, и почти все отделение клятвенно обещало ни в коем случае не голосовать за ХДС/ХСС, а только за зеленых или левых. Во-вторых, очередная эпопея с локдауном: закрывать — не закрывать, школы тоже или нет, парикмахерские оставлять открытыми или нет. Шеф согласился участвовать в ток-шоу, но после него ходил куда более мрачным, потому что кроме него и еще пары медиков пригласили политиков и одного публициста, известного правыми взглядами и с луженой глоткой — получилось громко, бестолково, бессмысленно. В-четвертых, земельный парламент по инициативе все тех же левых и зеленых начал обсуждать повышение тарифных сеток медработников. Согласовали повышение, и после этого в отделении воцарилось донельзя циничное настроение: повысили, а как же — на целых 0,8 %. После этого объявления Йонас молчаливо присутствовал при бурном обсуждении отпусков: Мальдивы или Сейшелы, или вообще Калифорния, как раз хватит этого повышения, как раз всем отделением и отправятся в отпуск. Потом, правда, тут запищал автомат, там двое человек отправились за больным, там нужно обрабатывать поверхности, и больше никто ни о чем таком не вспоминал. Погода, кстати, установилась ясная. И холодная. Йонас вышел из корпуса, глубоко вздохнул, подумал и решил, что прогуляется домой пешком. Солнце светило ярко, но пока не грело совершенно, так что и воздух к вечеру оставался по-мартовски свежим, ветер пробирался под куртку, но хоть зевать удалось перестать. Народа на улице было всего ничего. Йонас брел домой, смотрел на деревья, на дома на другой стороне улицы, на редкие облака, оглянулся на почти пустой трамвай, проверил время и попытался уговорить себя заглянуть в магазин. Рядом остановилась машина; он не обратил на это внимания, но его окликнули. Он присмотрелся: в машине за рулем сидел Элиас. Йонас вцепился в ремни рюкзака, совершенно не понимая, что делать и как реагировать, но когда тебе открывают дверь и предлагают подвезти, глупо отказываться. Он уселся, поставил рюкзак на колени и прижал к себе. Элиас спросил его адрес — Йонас долго смотрел на него, пытаясь не улыбаться слишком уж по-идиотски, и совершенно не понимал, чего от него хотят. – Тогда поедем ко мне, – решил Элиас и хитро прищурился. – Кускус есть, лепешки остались, пожарить мясо на гриле дело пяти минут. М, и слойки с фисташками остались. Он все делал с легкостью: менял темы, управлял машиной, даже когда на светофоре положил руку на рычаг, пальцев Йонаса он коснулся тоже легко. Можно было сделать вид, что ничего не заметил, только именно этого Йонас не хотел. Он затаил дыхание, прикрыл глаза, а затем глубоко вздохнул. У двери в подъезд Элиас спросил: – Когда тебе на работу? Йонас долго смотрел на него — Элиас даже начал хмуриться, – затем спохватился и полез за смартфоном. – Пока послезавтра утром, – убедившись, что от Мерет не пришло никаких сообщений. Элиас улыбнулся и поднял руку. Казалось: еще немного, и он коснется щеки Йонаса, да хоть за руку возьмет, но нет, спохватился, повернулся спиной, отпер дверь. Они поднимались молча, и потом никто не пытался возобновить разговор — Элиас молча указывал на ванную, молча протягивал полотенце, дожидался Йонаса и молча кивал: иди, мол, за мной, а затем так же без слов грел чайник и ставил перед ним крохотные пиалки. Затем, правда, спохватился: – У тебя же нет аллергии на мед? Я хотел сделать тебе мятный чай. Пока все остальное готовлю. Йонас молча покачал головой, пытаясь проглотить комок в горле. Элиас как-то ловко, как ртуть, оказался рядом, внимательно осмотрел его лицо своими обжигающими, ласковыми, алчными глазами, скупо улыбнулся, заправляя прядь волос Йонасу за ухо, и нагнулся — еще чуть-чуть, и поцелует ведь. Но нет, отступил. Правда начал делать чай. Йонас следил за его руками и вслушивался в дивную мелодию их жестов; ему не было нужды поднимать глаза — к чему, если он всегда знал, когда Элиас смотрел на него? После ужина он заснул. Элиас предложил расположиться на диване, собрался показать фотографии, которые наснимал в Южной Африке, Бразилии, еще в дюжине стран и, разумеется, в Магрибе, но прежде возжелал сделать еще чая, а вернулся, чтобы хмыкнуть и осторожно уложить его, накрыть пледом и выключить свет. Йонас не слышал ничего, даже будильник на своем мобильном, проснулся ближе к полудню и тут же попытался спрятаться от яркого солнца под пледом. – Просыпайся, – негромко позвал Элиас. – Я сделаю тебе кофе. Йонас помедлил и встал, затем стянул плед и подозрительно посмотрел на него. Элиас опустился на корточки перед диваном, обхватил его лицо в ладони и продолжил: – И завтрак. Ты будешь яичницу? Не о том он спрашивал, подумал Йонас и положил руки ему на запястья — ох и сильные, с восхищением отметил он и попытался улыбнуться. Элиас выдохнул с облегчением и поцеловал его. Совсем легко, хотя отстраниться потом вышло с большим трудом. Он встал и потянул Йонаса на себя, обнял и прижал к себе. Его сердце билось с такой силой, что Йонас дрожал в такт с ним. – Я думал, тебе нужно на работу, – прошептал Йонас. Разумеется, только и хватило, что на такую глупость. – Хоум-офис, – безмятежно пояснил Элиас и пожал плечами. – А даже если и нет, мы только что закончили отличный проект, отчего бы мне не поваляться на лаврах. – Нам очень понравилось, – честно признался Йонас. Элиас неожиданно посерьезнел и отступил. – Мы очень рады. Очень. Давай-ка в душ. Он погладил его волосы бережно, почти благоговейно. – Только фена у меня нет, – признался он. Йонас пожал плечами и блаженно улыбнулся, готовый смириться с таким мелким неудобством. Вечером, когда Йонас начал смену, Мерет смотрела на него с нарастающей подозрительностью. Она ходила вокруг, как лиса вокруг курятника, задавала такие и такие вопросы, пыталась вынюхать, отчего Йонас нет-нет, да и улыбнется своим мыслям, нет-нет, да и погрузится в счастливую дрему на пару секунд. После полуночи она не сдержалась и спросила прямо: – С кем у тебя было свидание? Йонас попятился. В считанные мгновения заполыхали его уши, за ними занялись щеки, а через несколько секунд покрылась румянцем шея. – Ага, – торжествующе произнесла Мерет и сложила на груди руки. – Он будет встречать тебя после смены? Он позорно сбежал. Мерет повторила этот вопрос еще раз, когда Йонас заканчивал смену. Он стыдливо кивнул. Мерет обхватила его за шею, прижала к себе и потрепала по голове. – Передавай ему привет, мальчик, – чмокнув Йонаса в макушку, прошептала она. – Ах, а ведь я бы могла… Она ушла. Йонас посмотрел ей вслед и хмыкнул. Проверил смартфон, снова покраснел, прочитав сообщение, схватил рюкзак и понесся к стоянке. От Мерет все же ничего не скроешь, старайся не старайся. К счастью, держать язык за зубами она умеет как бы не лучше.