Любить Билла

Рон Уизли, сколько себя помнил, хотел быть Биллом. Билл был высоким. У Билла были длинные волосы и серьга в ухе. Волосы Рон отрастил, а купить серьгу не решился. Он знал, что с серьгой будет похож не на Билла, а на придурка. А еще боялся, что его будут дразнить. Поддразнивать. Дружески подтрунивать. Рон ненавидел дружеские подтрунивания — на них было не принято отвечать Ступефаем, над ними полагалось смеяться вместе с теми, кто подтрунивал. Вместе с теми, кто находил в тебе что-то смешное. Рон не любил быть смешным. Билл не подтрунивал над ним в детстве — он был уже слишком большим для этого. Или Рон был для него слишком маленьким. Подтрунивал Чарли. И близнецы — вдвое обиднее, потому что хором, потому что с секретом в глазах — одним на двоих, потому что один на один существовала хоть какая-то иллюзия равновесия сил, но защищаться от двоих, когда ты младше, совершенно невозможно. Перси тоже подтрунивал — по-своему, занудно, тягостно, будто обмазывая младшего противной липкой дрянью. А Джинни просто пользовалась тем, что девчонка и что младших обижать нельзя. Наоборот — другое дело. А главное, Билл был независимым. Абсолютно. Не потому, что был высоким или одевался как хотел — хотя и поэтому тоже. А потому, что не спорил с мамой из-за своей серьги или девушки. Билл просто улыбался и делал так, как считал нужным. Рон тоже пробовал. Не получалось. Может быть, Рон любил брата. А может быть, завидовал ему. Но, когда все вокруг мечтали стать чемпионами школы, или новыми Викторами Крамами, или главной занозой в заднице у Амбридж, он мечтал, что станет Биллом. Хотя и притворялся, что, как и все, мечтает быть Крамом. Или Поттером. Все рассыпалось в один день, как пересохший лист в руках. Рон смотрел на страшные шрамы на лице Билла с интересом, представляя, каково это — касаться едва подживших рубцов и понимать, что вот это воспаленное, обнаженное, вспухшее — ты. Ему тоже хотелось их потрогать, убедиться, что Билл стал другим, что к нему можно прикасаться с сочувствием, что у него осталась только одна девушка, на которой он теперь не сможет не жениться, что его жизнь отныне может зависеть от — смешно сказать — луны за окном, что он изменился, совсем изменился. Что, возможно, сейчас уже Билл захочет быть Роном. Рону было пусто и хорошо. Он трогал звезды в Черном озере и думал, что теперь жизнь пойдет совсем по-другому. Жизнь пошла по-другому, но совсем не в ту сторону, где ждал ее Рон. Он больше не хотел быть Биллом, хотя Билл остался прежним, даже приобретя любовь к слабо прожаренным бифштексам. Но теперь он был еще и волком — немного, едва заметно, но все же был. А Рон волком быть не хотел. Получалось, он вообще не знает, чего хочет. При этом все вокруг были настолько целеустремленными, что Рон чувствовал себя как белая ворона, как кукушонок в гнезде, как волк в овечьем стаде. То есть наоборот — ведь волки обычно обитали не в «Норе», а по другую сторону двери. А по эту — один только Билл. Хотя нет, не один. — Профессор Люпин, а вот если я хотел быть человеком, а теперь получается, что волком, тогда как? — спросил он у оборотня Люпина, в конце июля прибывшего на свадьбу. — Я ведь уже не профессор, Рон, — как всегда, зачем-то напомнил Люпин. — Ты не можешь хотеть быть волком. Никто не может… — и замолчал. — Чего? — спросил Рон. Ему требовалось разобраться. — Никто не может хотеть быть волком или хотеть быть с волком, — рассеянно-напряженно сказал Люпин, глядя на Билла с Флер. — Флер хочет, — возразил Рон. — Вон как радуется. — Да, конечно, — торопливо согласился Люпин. — Да, конечно. И ушел. А Рон как-то в один момент понял, почему у них с Тонкс не складывалось. Никто не хочет быть с волком. Тонкс считала, что Люпин просто вбил себе это в голову. Вот только она оборотнем не была. А Люпин был. И если признать, что он знает, о чем говорит, и, следовательно, прав… «Моей красоты хватит на двоих», — сказала тогда Флер. Потому что она считает себя совершенством, понял сейчас Рон. Все зависело от точки зрения, и если уж он соглашался видеть в Билле оборотня, то и Флер следовало рассматривать как вейлу. Совершенное создание, на фоне которого остальные настолько неидеальны, что шрамом больше, шрамом меньше — роли уже не играет. Рон был склонен назвать это равнодушием, а не любовью. А по отношению к Биллу — огромной несправедливостью. Он так разволновался от своего открытия, что пошел рассказывать обо всем брату, несмотря на поздний час. Вообще-то днем он и не рискнул бы. Билл не сидел на подоконнике и не выл на луну, чего втайне опасался Рон. Он спал, и жидкий свет умирающего месяца стекал из окна на его лицо, спотыкаясь на рытвинах шрамов. Целители обещали, что со временем они станут не так заметны. Рон был уверен — врут. Очень осторожно он протянул руку и коснулся щеки Билла. Было так горячо, что Рон едва не отдернул руку. А потом понял, что это не Билл сгорает заживо. Это у него самого слишком холодные пальцы. И он снова провел по бугристому, обжигающему шву, содрогаясь и задыхаясь, будто трогал самого Билла, вывернутого наизнанку. А потом — в одно мгновение — его запястье сжало, словно тисками. Раньше Билл не был так стремителен и насторожен. — Что ты здесь делаешь? — спросил он совершенно ясным голосом, будто и не спал. Рон понимал, что нужно бы что-то ответить, но был занят: вспоминал, когда и, главное, почему решил, будто Билл-оборотень перестанет быть прежним Биллом. Может быть, днем Билла и терзали сомнения насчет своей сущности. Может быть, днем его задевали сочувственные взгляды. Но сейчас, в лунном свете, он был прежним. А шрамы притягивали взгляд похлеще, чем серьга или длинные волосы. Рон решил, что, будь он девушкой, проклял бы любого, кто посмеет подойти к Биллу ближе пяти футов. До вейловской самоуверенности ему далеко, так что пришлось бы действовать примитивными методами: чарами и заклинаниями. Но он бы отстоял право быть с Биллом. Жаль, что он не девушка. Билл смотрел так, словно мысли читал. А может, и впрямь читал — мало ли чему он там у гоблинов научился. Рон понимал, что пора идти, но его запястье по-прежнему цепко удерживали, а он не хотел выдергивать руку. Только на секунду прикрыл глаза, когда пальцы Билла соскользнули ниже, к локтю. Наверное, и правда, чертовы гоблины научили того легилименции. А приходить в спальню Билла Рону уж точно не стоило. И трогать шрамы не стоило. И хотеть его не стоило — ведь нельзя же, дважды нельзя. Трижды. Четырежды. Рон и подумать не мог, что Билл умеет так трахаться. А если бы думал, то давно пришел бы. — Я утром сдохну со стыда, — сказал он после третьего раза. Голос был смешной, как и слова. Билл замер. — Могу стереть память, — сдержанно предложил он. Рон отчаянно замотал головой. — Не вздумай! — Длинные волосы, не то свои, отросшие в последнее время, не то Билла, лезли в рот и мешали говорить. — Я не хочу. — Предпочитаешь сдохнуть со стыда? — серьезно спросил Билл. Рон кивнул ему в плечо, тоже серьезно. Он и правда предпочитал что угодно потере воспоминаний об этой ночи, был уверен — дыра все равно останется и будет болеть. Как шрамы. Уж лучше стыдно, чем больно. Не хотел терять память о Билле — таком. Да и вообще не хотел его терять. Понимание ударило, будто Ступефай. — Как же так? — зашептал он. — Это только сегодня, да? А завтра ты женишься, как ни в чем не бывало? А я? — А ты мой брат. — Тень оконной рамы заслоняла лицо Билла, мешая понимать смысл его слов. — Считаешь, это у нас братские отношения? — Рон прижался к колючему влажному бедру. Тело откликнулось мгновенно, словно и не было предыдущих часов. В голове — нет, в гулкой пустоте на ее месте — одиноко бродила мысль: «Не уйду». Если Билл действительно был хорошим легилиментом, он не мог этого не слышать. — Ты прав. — Билл перевернулся и навис над ним. Рон облизал губы в предвкушении. Он уже забыл про все вопросы. — Ты — Рональд Уизли, вот что я хотел сказать. — Билл смотрел на него лунными глазами — по серебряному серпу в каждом. И вдруг исчез из виду, длинные волосы мазнули по груди, губы обнаружились где-то возле пупка и быстро спускались все ниже. Рону стало плевать на то, кто он и где, гораздо раньше, чем он успел задуматься над словами Билла. «Флер такого точно никогда не испытать», — мелькнуло в голове, пока Билл губами и языком вынимал из него душу через совсем не для этого предназначенное место. После минета Рон окончательно перестал смущаться и бояться сделать что-то не так, лишь торопился получить как можно больше за оставшиеся считанные минуты: осторожно изучал губами неровности шрамов, безуспешно расчесывал пятерней рыжие пряди, мял задницу, пытаясь незаметно сунуть палец поглубже. А потом, оказавшись на четвереньках, прогибался в спине, уткнувшись лицом в подушку, кусал ее, даже прихватил ладонь Билла, за что тот шутливо, но чувствительно выкрутил ухо. «Вот так и стираются острые углы», — подумал Рон и фыркнул. Билл не обиделся — видимо, и не думал принимать смех брата на свой счет, только сильнее сжал его бедра и засадил как-то особенно глубоко. Рон всхлипнул и кончил, забрызгав и без того липкую, вконец измятую простыню. В дверь постучали, и он, не успев ничего понять, скатился на пол, больно ударившись локтем, и в мгновение ока оказался под кроватью. Там было прохладно, и пыль неприятно липла к разгоряченной, влажной коже. Он лег боком, оперся на нетронутый локоть и прислушался. — Все в порядке? — глухо спросил из-за двери в меру встревоженный голос Чарли. Билл снял Коллопортус, скрипнули петли. — Все хорошо, — ответил он. Рон затих. Что Билл, что спальня одинаково красноречиво свидетельствовали: сегодня здесь занимались чем угодно, кроме сна. — Отлично, — согласился Чарли с отчетливой насмешкой. Рон изо всех сил понадеялся, что тот считает, будто Билл прячет от него Флер. Дверь мягко захлопнулась, и Рон вылез из своего укрытия. — Не буду больше завидовать Гарри, — сказал он, безуспешно отряхиваясь. — Чулан с паутиной и пылью — не лучшее место для жизни. Небрежно подоткнутая простыня грозила вот-вот свалиться с бедер Билла. — Я пойду, — сказал Рон. — Скоро все начнут просыпаться. Билл был как Билл, когда он еще раз поцеловал его, шрамы как шрамы, губы как губы. Рону больше ничего не хотелось, разве что повторения. Стыд бесследно потерялся еще в середине ночи, когда Рон отсасывал Биллу, надеваясь на его пальцы. Ничего лишнего в тот момент в Роне не помещалось. Но сначала нужно было отпраздновать свадьбу. — …всей моей семье и особенно моему любимому младшему братишке. — Билл нашел его взглядом среди гостей, улыбнулся. Рон со своего места салютнул ему шампанским. Серьга-клык тяжело качнулась в ухе. — Ты все равно не похож на Билла, — мимоходом поддела Джинни. Рон посмотрел на нее, попробовал шампанское. Оно кислило на языке и освежало. А клык в серьге был не драконий, а волчий. Но Джинни было простительно не знать таких тонкостей. — Да какая разница, сестренка. — Он качнул серьгу в ухе, потом шутливо щелкнул Джинни по носу. — Мне просто нравится.