***
— Я нормальный! Как ты не понимаешь! — Старскрим устал повторять эту фразу сначала внутри себя, теперь уже в слух, во вне. Голос дребезжит от напряжения и сдерживаемого гнева. — Я имела ввиду не это, ты действительно хороший мех, но это твоя проблема. Она на многое влияет. Ты был бы гармоничнее и счастливее… — Виндблейд настойчиво сострадательна. — Счастливее?! От чего? От того что мою искру окружает другое железо?! — Да! Ты был бы тем кем она, твоя искра, хотела тебя сделать, ты был бы собой! Ты был бы тем, кем должен быть. — Я и так кем хочу быть! Я выгляжу как хочу, веду себя как хочу и делаю то что хочу! — Тебе бы было легче… — Легче? Легче что? Легче добиваться своих целей в мире, где обшивка важнее содержания? Ты же понимаешь, что если бы не было дискриминации по типу корпуса, то мне и не пришлось ничего преодолевать! — Но твой корпус тюрьма — он не под искру! — Почему же? Я меняю его дизайн так как захочу. То есть я выгляжу настолько «собой», на сколько это возможно! Мои корпуса чувствуют столько сенсоров сколько я захотел, выглядят так, как я хочу и обладают апгрейдами, как я хочу. Дал бы мне Сигма-конвейер такую пластичность выбора? Никто не знает. А вот потом, после создания, уже нет. Мой сборный корпус, в отличии от кованого, легко заменить и это не повредит искру. Разве это не свобода? У моих братьев с такими же сборными корпусами проявились их аутлайтерские способности — значит сборка их не ограничивает. Мы сражались на равных или лучше кованых моделей — значит мы им равны. И то что у нас были собранные корпуса и при этом мы были лучшими, только говорит в нашу пользу. Мы настолько хороши, что даже предрассудки нашего общества не стали нам преградой для нашей самореализации, что уж там какой-то корпус, что не имеет даже технических отличий. Говоря что я бы был лучше в другом теле, ты отрицаешь мои заслуги, мою борьбу за равенство. Я не хочу другой корпус, я хочу чтоб этот считали нормальным. Чтобы мне чтоб быть «достойным» нужно было быть именно качественно таким, а не принадлежать физически к какой-либо касте. Если бы ты сейчас предложила мне легкий способ сменить тело на то что ты считаешь правильным — я бы не согласился, ведь тогда бы получилось, что моя жизнь, смысл которой буквально было доказать, что я не хуже других не смотря на сборку, и сборка не уродство, а вариант жизни, не имеет смысла — ведь ее вершина это переход в ту касту с превосходством которой мы боролись. Все мы. Можно было перекраситься, замаскироваться. Но я хотел, чтоб это было не нужно изначально. Чтоб то насколько ты хорош говорили твои дела, а не тело. Ты обесцениваешь мою позицию. Виндблейд не стала возражать, она молча дослушала вдохновленную гневную речь Старскрима. Перед его ногой лежал маленький круглый голопроектор и его лучи складывались в приятную мужественную округло- широкую фигуру мощного шаттла сдержанных гармоничных цветов. А перед ней сидел угловато тощий, будто собранный из треугольников и пёстрый, будто сделанный из частей разных мехов джет. Озлобленный, нервозный, несчастный. Проектор она забирать не стала, Старскрим видимо был еще в стадии отрицания, потому не мог еще осознать о какой личной потере она говорит. Ей было его жалко — запутавшегося, воспринимающего свою увечность как достоинство, а уязвимость как смелость. И может быть она бы его даже обняла, если бы не знала наверняка, что он не оценит и взбесится только больше. Отчего-то джет не терпел заботы и ласки к себе. — Ты такой злой потому что другие причиняли тебе вред. Они были не правы. Потому не продолжай их цепь ненависти и перестань бороться с миром. Он не такой враждебный как ты думаешь. Все что загнало тебя в тупик — твои же собственные действия. Ты сам совершил эти ужасные вещи, ты сам злил своих врагов и накручивал подчиненных, ты лгал, убивал и причинял боль — и твое нынешнее положение этому не оправдание. Ты не можешь после всего этого считать себя жертвой! — А я и не считаю! Я не жертва! Я тот кто пожертвовал своим «благополучием» ради следующих, чтоб они не пережили ту же дискриминацию что и я, что и мы с моими братьями. Это осознанный шаг. Я знал, что в случае проигрыша я буду чудовищем, а не мучеником, потому мои поступки по настоящему самоотвержен! — Ты просто эгоистичный злодей, Старскрим. — Пусть так. Тогда прошу тебя, не приходи ко мне. Мне не нужна твоя высокомерная жалость. — О нет. Это не жалость, меня тоже многое не устраивает. Ты упиваешься своим наказанием, а должен раскаивается. Иначе оно не имеет смысл. Ты думаешь, что ты здесь за то что борешься с жестоким миром, а на самом деле потому что вредишь другим! — Мне не важно что ты скажешь. Я не сделаю тебе одолжение, даже обманчивое. Если ты считаешь что я плохой из-за корпуса или что это меня ограничивает, или что таких как я не должно быть — ты просто ханжа и функционалистка, не готовая принять мою природу. Тебе легче думать, что я калека, чем то что я такой как есть — это нормально. А я хочу не кованый корпус, я хочу чтоб такой как у меня считали нормальным! Думаешь ты первая кто сует меня носом в эту позицию? Когда-то у меня был еще один друг — ханжа. Он говорил что мы лучшие друзья, говорил что мы братья, что никогда не предаст меня и что любит меня. А на самом деле он просто хотел выглядеть хорошо и не ущемлять по его мнению инвалида. Кажется он даже брезговал мной. Он делал вид, что не замечает моего отличия, а должен был его не видеть. Если бы он был чужим и не говорил мне все время все эти пронзительные слова, то я бы просто игнорировал его отношение ко мне, ведь таких мехов было пол Кибертрона и мне не нужно было цапаться с каждым из них. Проблема была в том, что он меня не признавал идентичным себе, равным, а только не показывал виду. И как только стал вопрос между привилегиями его класса и моим обществом — он выбрал привилегии своего класса, так как не хотел бороться за себя как делал я, или за меня. Или просто не понимал, что это такое вообще. Он считал, что если поддерживает тех, кто подчеркивает второсортность собранных, но при этом не унижает лично меня — то мне этого достаточно. Он думал, что если как только пошло разделение — перейдет официально на сторону «сильных», то я это должен принять, так как ему так лучше. И я бы все это принял, точнее воспринял бы как само собой разумеющееся и не стал бы заострять внимание, если бы не его постоянные слова о верности. Как будто он нарабатывал баллы доверия для копилки, как будто его внезапные излияния этих слов маскировали какие-то оскорбительные вещи у меня за спиной от его лица. Так вот, если ты считаешь меня второсортным, больным, изуродованным — прошу тебя, не смей говорить, что ты мой друг, и пытаясь исправить меня, не замазываешь пятно моего происхождения. Я не хуже вас. Проблема не исчезнет если даже всем собранным дать кованые тела — просто кованые станут еще менее терпимы к существам другого устройства. Дальше какое тело станет «ненормальным», «низким», «оскорбительным», «неполноценным»? Колонисты? Фемботы? Звероконы? Не транспортные альтмоды? Зачем придумывать эти деления и слова для бытового пользования? Они вынуждают делить! Только заслуги должны определять отношение к меху. Не должно быть границ для этого исходя из происхождения корпуса. Только реальные возможности. — Я поняла, ты ненавидишь кованых и считаешь их злодеями. И чем ты тогда лучше? — Я не считаю их злодеями — я не считаю их эталоном. То есть я считаю, что чтобы быть нормальным мехом не обязательно быть кованым. А поскольку они исторически более ранние, то они меряют всех по себе. И ведут отсчет «нормы» по степени формальной схожести с собой. То есть мне не нравятся не они, а то как они думают и поступают. Я могу предположить, что не все такие, это правда, но по опыту большая вероятность того, что они носители такого отношения к собранным. И это говорит мне опасаться их.***
Это был еще один из визитов доброй воли от Императрицы к осужденному на пожизненное заключение.