Так мало

«Возвращая мне пропуск, Хранитель — тот, который с персиковыми усами, — склоняется, пытаясь заглянуть мне в лицо. Я поднимаю голову, помогаю ему, и он видит мои глаза, а я его, и он вспыхивает. Длинная скорбная физиономия, будто овечья, но с большими собачьими глазами — спаниеля, не терьера. Кожа бледная, на вид нездорова нежная, будто под струпьями. И все равно я думаю, как прикоснулась бы ладонью к нему, к этому оголенному лицу. Первым отворачивается он. Это событие, крохотное ослушание, такое крохотное, что неразличимое, но подобные мгновения — моя награда, я храню их, будто конфету, что копила в детстве в глубине ящика стола.» (М. Э. Этвуд) Оно дает почти неразличимое тепло внутри, которое помогает хоть на краткий миг не думать об острых углах. Я хочу замереть, смаковать, пробовать на вкус эту маленькую радость. Я представляю, будто Хранитель до сих пор смотрит на меня, но теперь в его глазах спокойное понимание. Он смотрит долго, грустно, давая мне возможность насладиться вниманием к своей боли, которую он чувствует каким-то волшебным образом. Внутри разливается то самое радостное тепло, такое сладкое, запретное и до того желанное, что его появление причиняет боль. Меня понимаю. Не жалеют, не скорбят со мной об утратах — за меня искренне огорчаются. Усатый направляется к калитке, чтобы открыть ее для нас с Гленовой. Я опускаю голову и украдкой наблюдаю за ним. Времени мало, я должна успеть насладиться фантазиями и получить силы, возможно, что-то похожее на счастье. Я хочу, чтобы Хранитель протянул руку и снял с меня крылышки, цепляюсь за этот образ: как он берется за край и медленно, словно давая мне привыкнуть, снимает их, обнажая мое лицо, допуская преступление. Он смотрит, он кажется надежным и уверенным, оттого тревога уходит. Я так хочу, чтобы он прикоснулся к моему лицу. Всего одно прикосновение, мягкое, осторожное, полное чувств. Я почти ощущаю его теплые пальцы, чуть шероховатые, твердые, как они скользят по щеке, что он ласкает меня просто так, просто показывая, что я не одна. Я бы повернула голову и коснулась губами его пальцев, нежно поцеловала бы их, тоже просто так. Мне нужно, чтобы Хранитель замер и принял мою ласку, позволил выплеснуть ее всю, ведь ее скопилось так много. Калитка открывается, и мы с Гленовой идем дальше. Я опускаю голову и улыбаюсь огрызку счастья. Много мечтать нельзя, иначе реальность покажется невыносимой. По чуть-чуть, по капле, позволяю себе мгновения слабости — только так получиться не броситься под колеса тяжелого фургона Очей. Нельзя, но я не сдерживаюсь и начинаю покачивать бедрами — вдруг Хранитель увидит. Я знаю, что его мысли совсем не те, которых я жажду. Мне не нужен этот Хранитель, мне нужен Люк — его теплота и ласка, его забота, и я хочу возвращать ЕМУ все это. Но Люка нет, пусть хоть Хранитель испытает ко мне теплоту, хоть немного подумает обо мне не как о двуногой утробе, священным сосудом на службе Господа и Галаада, а как о женщине. Я так хочу снова быть женщиной; пылкой, страстной, отдающей себя без остатка, хочу таких мелких проявлений эмоций, чтобы чувствовать себя живой. Но миг забвения заканчивается. Мечтать больше нельзя, иначе возвращение в действительность станет слишком болезненным, и я не знаю, сколько еще так смогу. А я хочу выжить.