Яша, добрый вечер

Яков стоял и смотрел в окно на вечернюю Москву. Всё же, город был действительно прекрасен. Огоньки фонарей на улице и светящиеся вывески придавали столице ещё более чарующий и роскошный вид. Находясь на гастролях в группе, тут особо не погуляешь, пока надо выступать, но зато потом следует разгул. Сейчас Цвиркунов ждал концерта, который должен быть буквально через пару часов. Далеко ехать не надо, поэтому никто не спешит выходить. Некоторые даже решили поспать. Как, например, Балунов. Ну а Князь с другими где-то ходят, что-то ищут… Не суть. Один лишь Горшок никуда не уходил, он занимался обычными делами и не знал, чем себя занять до выступления. Собственно, как и Яша. Несмотря на то, что сам гитарист в группе всего чуть больше пары лет, Михаил оказывал ему особое и довольно необычное внимание. Яков был только «за», потому что Горшенёв покорил его, можно сказать, при первой встрече. Хоть Горшок и критиковал его «не-панковскую» внешность, сам Яша, оставаясь с ним наедине, слышал только комплименты и оправдания. Чьи-то руки вдруг обняли задумавшегося гитариста за пояс и немного резко, но, пытаясь в нежность, прижали к себе. Расслабленное, слегка прерывистое дыхание коснулось шеи. — Яша, добрый вечер, — с заигрывающей улыбкой прошептал Миша. Он был не пьян. Цвиркунов учуял только запах сигарет. — Привет, Горшок, — довольно проговорил Яков и погладил музыканта по голове, боковым зрением наблюдая, как Горшенёв довольно прищурился и улыбнулся. — Ты можешь звать меня Мишей, — вновь раздался бархатный шёпот, который заставил гитариста вздрогнуть. — Хорошо, Миш, — с улыбкой прошептал Яша и прижался, но вдруг почувствовал, что наткнулся на бугор на мешковатых штанах вокалиста. Немного покраснел, однако улыбнулся. — Яша, я тебе уже говорил, что ты не по-панковски милый? — шептал Горшок и поднялся от шеи к уху мужчины. Взялся зубами за серьгу-кольцо и легонько, чтобы не причинить Цвиркунову боль, потянул, а потом и вовсе, взяв это кольцо в рот, начал будто бы облизывать его языком, порой задевая само ухо гитариста, который стоял с бешено колотящимся сердцем и чувствовал, что щеки горят от смущения, а возбуждение постепенно нарастает. Вкус металла от серьги прошёлся по языку Михаила, пощипывая, но это не помешало Горшенёву шептать на ухо Яше то, что сам бы постеснялся сказать вслух. Слушая эти обольстительные речи, Яков сильно краснел и ещё больше возбуждался. Он уже каждой клеткой своего тела хотел, чтобы его взяли прямо здесь, перед подоконником. И плевать, если кто-то увидит. Подумаешь, привыкнут, если что. — Миш, прекращай, — сбивчиво дыша, шептал гитарист и демонстративно поставил одну из рук на подоконник, а другой продолжил обнимать вокалиста за шею, и выгнулся, пытаясь языком тела показать свои желания. И это сработало. Горшок с одобрительной похотливой улыбкой провел левой рукой по спине любимого снизу вверх, по плечу, по руке и, положив свою ладонь на его, сжал в замок, наклоняясь от такого положения вперёд, поэтому дыша в затылок Якова. Тот чувствовал каждый миллиметр тела Михаила, что заводило ещё больше. Намного. Почему-то хотелось стонать только от одной лишь позиции, в которой он находится. Правая рука вокалиста вдруг спустилась чуть ниже и начала массировать ему между ног, заставляя дышать ещё чаще и сбивчивее. Горшок ласкал Цвиркунова до тех пор, пока тот не простонал. Яша чувствовал, как мужчина расстегивает ремень на его брюках, а чуть позже этот элемент одежды был снят, как и белье. Гитарист прикрыл глаза и прикусил губу, чтобы хоть как-то держать себя в руках и очередным постаныванием не разбудить Сашу Балунова, спящего в номере за стенкой. Свободная рука Михаила обхватила возбужденный член Цвиркунова и начала нежно, но по-своему дерзко, ласкать поступательными движениями вверх-вниз, иногда останавливаясь на головке и массируя её большим пальцем. Уже спустя несколько минут Яков не стал сдерживаться и его приятные стоны сначала медленно, а потом чуть быстрее заполняли комнату. Дрожащий от возбуждения вокалист, после того, как Яша ещё больше выгнулся, аккуратно вошёл. Очередной стон гитариста, сопровождаемый томным «Миша…», но ему пришлось немного повысить голос ненадолго. Рука Горшка стала двигаться чуть медленнее и нежнее, будто успокаивая. Цвиркунов поставил руку, которой до этого обнимал Мишу, на подоконник, чтобы укрепить опору. Михаил продолжал играть языком с ухом и серьгой мужчины, но в это же время не останавливал движения своего тела и руки. Он видел, какое удовольствие доставлял любимому, поэтому никогда не хотел останавливаться. — Миша, быстрее… — стонал Яша, запрокинув голову назад, но неожиданный поцелуй в макушку удивил его. Горшенёв зарылся носом в его кудрявые волосы и, двигаясь, стонал в них. Довольная улыбка появилась на лице Цвиркунова, а скорость движений вокалиста действительно усилилась. Снизу вверх гитарист смотрел в окно на ночной город, на улице заметно потемнело. Яков мог видеть в отражении окна свое краснеющее лицо с приоткрытым ртом и томным взглядом, а также Михаила, вернее, его прическу «колючки», которая виделась за головой самого Цвиркунова. Опустив взгляд ниже, мужчина увидел отражение своих рук, а поверх них руки Горшенёва, кисти которых сжаты в замок. Видя в отражении свое лицо во время стона, Яша вроде и смутился, но в то же время завёлся ещё сильнее. Тяжёлое дыхание Горшка привлекло его внимание. Вокалист, выйдя, кончил гитаристу на рубашку со спины. Его тяжёлое и местами усталое дыхание согревало затылок Якова. — А ты неугомонный, — поняв, что Цвиркунов ещё возбужден, прошептал Миша, игриво усмехнувшись. Тот покраснел ещё немного и уже начал думать, что сказать, как вдруг Горшок, отпустив его руки, ласково развернул мужчину лицом к себе. Яша поставил руки на подоконник и упёрся спиной в перекладину чуть ниже. Что Горшенёв хотел сделать? Нет, гитарист, конечно, догадывался, но требовалось подтверждение теории. И правда… Михаил неожиданно опустился на колени перед Цвиркуновым, с прищуром и игривым вызовом смотря на Якова снизу. Мужчина часто задышал, потому что никогда в жизни не думал, что увидит этого самодовольного и местами эгоистичного, но весёлого и приятного панка перед собой в таком положении. — «Неужели…?» — пронеслось в его голове, но Яша уже почувствовал прикосновения губ и то, как мастерски, вернее, приятно Михаил водил языком. Видимо, крепкая у него не только печень и…ну, кое что ещё, но ещё и язык. Цвиркунов стонал и дрожал, он постепенно осознавал, что приближается знакомое напряжение. Почему то хотелось перейти на крик. «Миша!». Просто, без причины. В этот момент Яков брался за «колючки» в причёске Горшка и, сжимая их, запрокидывал свою голову назад, закрывая глаза и открывая рот. — Мишааа… — не сдерживался и стонал гитарист. Ещё чуть чуть, ещё совсем немного до того блаженного ощущения, которое будет и возбуждающим и расслабляющим одновременно. В какой-то момент, когда Цвиркунов даже не успел опомниться и сильно сжал «колючку» на причёске, с его губ сорвался финальный стон. Тяжело дыша, Яков слышал возмущённое бормотание Горшка. — Мог бы и подольше, — слышалось с доброй усмешкой, после чего Михаил положил руку на бедро гитариста и сжал. Яша вздрогнул, — Извини, — снова добро произнёс Горшок, встав. — Надо бы переодеться, — осматривая свою любимую рубашку с черепами, которая уже была испачканной, проговорил Горшок, как вдруг за дверью послышались шаги и недовольный голос Андрея Князева. Михаил, одевшись, нервно оглянулся на Яшу, который, натянув брюки, схватил первую попавшуюся рубашку, голубую с чёрными полосками, и начал переодеваться. Горшок в это время пошёл в ванну или куда-то ещё, чтобы Князь, увидев их с гитаристом вместе в одной комнате, не начал ничего шутить. Стоило Якову выйти из комнаты, как в номер ворвался нервный Андрей. Цвиркунов надеялся, что бэк-вокалист не знает всех рубашек фронтмена и ничего не заподозрит. — Яш, здорова, где Горшок, мы уже все в сборе… И кстати, где твоя гитара? Давайте побыстрее! — волновался мужчина, бегая глазами по комнате. — Да иду я уже, иду! — раздался недовольный голос из кухни, — Че, даже пожрать нельзя? — дерзил Горшенёв. Яков в это время собрал аппаратуру для гитары, часть которой пришлось нести Балунову, разбуженному недовольным ором Князя.