Реставрация

Игорь впервые слышит о диагнозе Разумовского, когда они с Юлей сидят в редкий безветренный вечер на крыше. Мажет взглядом по экрану, который она демонстрирует. Там — картинки, варианты заставки её нового ролика. «Избегает тюрьмы или действительно сумасшедший? Подробности дела о Чумном Докторе» — гласит один из кадров. На нём — Юля, разделяющая собой два изображения: справа — мило улыбающаяся рыжая голова Разумовского, слева — то же лицо, но отфотошопленное до неузнаваемых дьявольских черт, с улыбкой-оскалом и жёлтыми глазами. — Ну и что, — тянет Гром, — в итоге-то? Косит? Когда ролик выйдет, он не будет его смотреть — знает, что где-то внутри него есть жалость, есть понимание, симпатия к тому человеку, что справа. Что дал ему свой номер и предложил любую помощь. Гром не хочет узнавать, что эти две личности действительно разные. — Я взломала базу той клиники, где его держат, — делится Пчёлкина. — Это может быть безупречной подделкой, идеальной, но… — она хмурится, — скину тебе, почитай на досуге. Юля забирает из его рук так и не откусанную шаверму, а Гром отдаёт — есть уже не хочется почему-то. На следующий день он разбирает почту на рабочем компьютере и снова вспоминает о Разумовском. Письмо, что отправила Пчёлкина, мигает непрочитанным, и это раздражает. Но быстро находятся другие дела — или Игорь их быстро находит, оттягивая неизбежное. Вечером, когда все уже расходятся, Прокопенко зовёт его в гости. Действительно, давно не заходил. Гром косится на открытую вкладку с одним входящим и, вздыхая, отказывается. Он выходит из здания полиции в ночной Питер через несколько часов. На улицах так же пусто, как у него внутри. Перед глазами — печатные строчки на бесконечных страницах истории болезни. Игоря тошнит. Он гуляет по городу, проветривает мозги. Угрюмо идёт мимо баров, хотя напиться очень хочется. То, что он прочитал, не уложится в трезвую голову. Едва светает, Гром едет в клинику. Здание жутковатое, напоминает что-то, но Игорь слишком нервничает, чтобы анализировать это. Усатый доктор пересказывает кусками то, что Игорь недавно штудировал сам. Врач старается говорить на русском, не на медицинском, и становится понятнее, хотя далеко не легче. После десятков страниц описания ужасов в сознании пациента странно слышать, что «лечимся, потихоньку вылезаем из этой ямы». Игорь не верит. Мешкает секунду и… просит показать. Слова не соотносятся с картинкой: Гром смотрит в скрываемом ужасе сквозь стекло на мелко дрожащее тело — бледное и худое, сидящее прямо на полу. — Вы его кормите вообще? — спрашивает Игорь тихо. — Кормим, — терпеливо отвечает доктор. — Но ест он мало. Много сил уходит на то, чтобы бороться… с птицей. Так он нам описал свою болезнь. В сознании всплывают детские рисунки. И Гром понимает, что всё здание клиники ему напоминает своим интерьером тот детский дом. Если ему так некомфортно, то каково вот этому — за стеклом? — При мне он называл её Олегом. Врач хмыкает. — Галлюцинации часто принимают облик знакомых и друзей. Олег Волков — его друг детства… — Олег Волков мёртв, — отрезает Игорь. Сжимает челюсти. И задаёт тот вопрос, ради которого сюда и приехал: — Когда он узнал это… ему тогда и стало хуже? Док смотрит внимательно, изучает майора. — Сложно сказать. Это могло стать толчком к срыву. У Игоря голова кружится. От недосыпа, количества информации и медленного осознания, что это он не углядел в Разумовском раздвоения. Что это он… толкнул его в яму. Гром бьётся лбом о стекло двери, и пациент за ней вдруг перестаёт дрожать. Всё так же сидит на полу, обнимает себя, но неподвижно. Игорь сам с ума съехал. Ему бы остаться в этих стенах, сидеть с другими психами, в домино играть. Но идея, плотно зацепившись за что-то внутри, никакими разумными доводами не изгоняется. Он всегда так: что-то задумал — всё. Сам себя не переубедит. — Так ему лучше? — шепчет он, дыханием замутняя стекло перед глазами. — Да, как я и сказал. Лечение дорогостоящее, но помогает. Господин Разумовский может себе это позволить. Что скажут на работе? Что Юля скажет? Что Гром двинулся, точно. Но разве это хоть раз останавливало? — Когда его можно будет забрать? Рыжая голова за стеклом резко поднимается, глаза вскидываются прямо на Игоря. Жуть берёт, потому что он никак не мог слышать их. Точно нет. — Что, простите? — шелестит доктор. Гром смотрит через дверь и хочет верить, что это те глаза, которые с правой картинки Юлиного видео.

***

Выкладывать ролик Юля не спешит. Она не задаёт лишних вопросов, ездит в клинику с Игорем, разговаривает с врачами, всё записывает, даже Дубина подключает иногда. На ней вообще всё, и Гром напоминает себе ценить её ещё больше. Пчёлкина увлечённо занимается всеми документами, опекой, общается с юристами. Следит за финансами Разумовского. Требует от главврача максимального содействия, с улыбкой намекая на то, что может одним видеорасследованием разрушить репутацию больницы. Потихоньку выбираемся из ямы за несколько месяцев становится полноценным можно забрать домой. Игорь даже не думает о башне с экраном и механическим голосом, он везёт Разумовского в свою квартиру. Отдаёт свою спальню, свой гардероб, прячет всё острое и снимает с окон ручки. А Серёжа молчит. Пугается любого звука, мало ест, плохо спит и не говорит ни слова. Игорю приходится брать отпуск, чтобы следить за новым соседом, контролировать приём лекарств и готовить. Кулинар из него такой себе. Шавермой из палатки Разумовского не покормишь, и Гром изворачивается как может, звонит Юле, спрашивая, как варить картошку. И всегда с беззвучными извинениями ставит перед скованным Серёжей тарелку. Через неделю его марафона готовки Игорь просыпается из-за запаха чего-то жареного — не горелого, как до этого всегда было. Он подрывается с дивана и спотыкается на ровном месте, увидев на кухонной зоне замершего Сергея с деревянной лопаткой в руке. Тот сжимается весь ещё сильнее, втягивает голову в плечи, ожидая ругани — к огню ведь полез без присмотра! — но Гром лишь с облегчением садится за стол, трёт глаза и улыбается. — Что ж ты всё это время мои шедевры терпел? Серёжа молчит, как и всегда до этого, но отмирает — разрешили. К середине отпуска он не только во всю готовит, но даже сидит с Игорем иногда на диване по вечерам — на другом его конце, конечно, но всё-таки, — и поглядывает на экран, где крутят обычно детективные сериалы. Во время сцен с перестрелками или драками Игорь делает тише — но не выключает. Серёжа наблюдает с интересом, цепляясь за обивку дивана в напряжённые моменты и расслабляя плечи, когда они кончаются. Пусть, думается Игорю, хоть так жизнь посмотрит. Благодаря этим сериалам Разумовский перестаёт шарахаться от любого звука громче голоса Грома. Однако он всё ещё молчит. Пошла третья неделя, Игорь уже привык с ним болтать, не получая ответа.

***

Когда Прокопенко, которому так и не объяснили причины внезапного отпуска Грома, чуть ли не выбивает из Дубина информацию и заявляется вместе с женой, пирогом и благими намерениями знакомиться, Игорь в бешенстве. Ругаться шёпотом в коридоре, чтоб Сергей на кухне не услышал, сложно. Он отчитывает своего начальника, не пускает в квартиру. Боится, что Разумовский увидит полицейскую форму и не пойми что подумает, снова закроется. Поэтому, когда он чувствует прикосновение к пояснице, сердце обрывается. Серёжа сам приходит, выглядывает из-за спины Грома, в футболку вцепившись. Все молчат, Игорь вообще еле дышит, а тот медленно руки протягивает и забирает у Прокопенко форму с пирогом. Смотрит на Игоря — испуганно, но открыто — и идёт на кухню ставить чайник. Весь вечер Разумовский сидит с ногами на диване — очень близко к Игорю, чуть ли не за спину ему залез. Молчит, руки о чужую спину греет. Гром за разговором даже не замечает, как перехватывает холодные ладони и сжимает в своих, растирает, отдавая тепло. А Прокопенко с женой замечают — мягко улыбаются. Перед уходом генеральша тихонько спрашивает, понравился ли пирог, не суховат ли. Серёжа отвечает подобием улыбки — губы поджал, уголок рта приподнял всего лишь на секунду. А у Игоря от такого прогресса всё внутри загорается. Он в порыве благодарности обнимает гостей и шёпотом извиняется за ругань.

***

Отпуск заканчивается, и Гром нервничает, будто ребёнка годовалого предстоит оставить одного дома. Вызванивает Юлю, просит посидеть с ним. Проводит инструктаж, пока тот самый ребёнок вместе с Пчёлкиной почти глаза закатывает на каждое «не забудь покормить», «дверь никому не открывать», «глупостей не делать». Приём таблеток Игорь этим двоим не доверяет. Следит, как Разумовский, морщась, проглатывает свою положенную горсть, и только после уходит на работу, обещая звонить. Серёжа к Юле уже привык, она часто приходила в клинику вместе с Игорем. С ней спокойно, она не ругается, когда он залезает на широкий низкий подоконник — Игорь бы уже стаскивал его с рычанием. Она достаёт из сумки кучу шоколадок и не заставляет есть «нормальную» еду по расписанию, пока Разумовскому самому не захочется. Они сидят на кухне с каким-то включённым на планшете сериалом — тоже детективный, но не про полицию, а журналистов. Серёжа слушает вполуха и собирает странную игрушку из киндера, а Юля красит ногти в ярко-красный, как её волосы. Серёжа залипает на изящные встряхивания ладонью, чтобы лак высох быстрее. Пчёлкина замечает и легко, будто это абсолютно нормально, предлагает ему тоже покрасить ногти. Разумовский становится таким же красным, опускает голову и хмурится. Юлю это не смущает, она осторожно лезет в сумку, достаёт из косметички кучу разноцветных скляночек и улыбается: выбирай. Серёже стыдно, но идея захватывает его. Он откладывает так и не собранную игрушку и робко цепляет пальцами чёрный лак. Смотрит, как глянцевая жижа переливается внутри, и ждёт реакции. Юля довольно обещает, что ему пойдёт. Восторг от преображения сходит на нет в тот миг, когда в замке поворачивается ключ. Тут же тревога бьёт в голове: Игорь и его без глупостей. Разумовский прячет под столом пальцы, пока Пчёлкина спешит в коридор и о чём-то с Игорем говорит назидательным тоном. Пока тот раздевается, продукты по холодильнику раскладывает, Юля собирает вещи, рассказывает о прошедшем дне. О ногтях умалчивает. Серёжа с ума сходит и жалеет, что не сбежал в спальню сразу. Его на прощание тихонько обнимают со спины — он замирает и видит, что Игорь, облокотившись о раковину, отзеркаливает ступор. Юлино мягкое «всё будет хорошо» шёпотом оседает на его лохматой макушке. Разумовский не верит. Он сидит в той же позе, и сердце стучит сильнее с каждым звуком. Шаги до двери, благодарность Игоря, прощание, щелчок замка. Шаги обратно, до кухни. Страшно. Серёжа сжимает кулаки под столом, чтоб ногти даже так видно не было. Жалеет. Это же цвет его, ну, его другого. Вдруг Игорь подумает, что ему стало хуже? Что таблетки не помогают? Что нужно снова в больницу? Серёжа трясётся. — Ну, показывай, — просит слегка небрежно Игорь. Не давит, просто говорит. Тот не шевелится. — Эй, — мягко зовёт Гром. — Как Юлю обнимать, так это ты с радостью. А как со мной поделиться… я сейчас обижусь. Серёжа вскидывает голову: ничего он не с радостью! Ну, то есть… да чёрт с ним. Вытаскивает руки на стол, а сам отворачивается. Дрожит, ждёт. Игорь молчит немного, смотрит. Берёт одну ладонь, проводит по тонким пальцам своими, гладит крашеную пластину. Насмотревшись, не отпускает, накрывает полностью своей большой пятернёй. — Мне нравится. Сам или Юля? У Серёжи что-то щемит внутри, горит по краям бешено бьющегося сердца. Он поворачивается, недоверчиво смотрит, брови изломаны, губы поджаты. — Ну, что? Думаешь, я стал бы ругаться? — тянет Игорь и улыбается. — Это же ты. Можешь делать что хочешь, если не во вред. Серёжа приходит в себя спустя время, всё в той же позе за столом. Игоря нет, слышится шум воды в душе. У Разумовского внутри что-то бушует, трепещет. Это же ты. Нужно что-то сделать! Сейчас! Он бежит к ванной, нервно стучит, а тот не слышит. Не заперто. Серёжа делает вещь, абсолютно для себя не логичную — лезет в ванну к голому Грому, чуть не падает, запутавшись в занавеске. Игорь его, конечно, ловит. — Что такое? Ты чего? А Серёжа, вымокая под горячей водой в своей — Игоря, вообще-то, — домашней одежде, его обнимает. Сам. Обвивает шею, утыкается в горячую ключицу. Мажет губами по мокрой коже, и так ему бьёт в голову этим ощущением, что думает: мало. Вслепую под напором душа тянется выше — задевает щетину, ещё выше — и замирает, ткнувшись в уголок губ. Игорь, по инерции поддерживая, обнимает в ответ, крепко цепляется за поясницу. Он догадывается выключить душ, кое-как нащупывает смеситель. И Серёжу будто тоже выключили, стоит, зажмурившись. Понял, что натворил. Гром думает, как лучше: отступить, чтоб смог сбежать, если передумал, или самому навстречу шагнуть, показать, что не против. Неправильный выбор может стоить ему всех этих недель сближения. Игорь идёт на компромисс: руки опускает — отпускает — но при этом голову чуть поворачивает, прижимается губами к губам. Серёже плевать на руки, он жмётся ближе и целует глубже — сам. Впрочем, Игорь тут же руки кладет обратно. Они целуются, пока не начинают мёрзнуть. Гром на несколько секунд отрывается от чужого лица, чтобы снова включить воду, а Серёжа тут же хнычет, тянется за ним. Игорь помогает ему снять футболку, прилипшие от влаги спортивные штаны. Не смущает, смотрит только на открытое, обрамлённое мокрыми потемневшими прядями лицо. Любуется: губы красные, щёки горят, взгляд нетерпеливый — сам тянется за ещё поцелуем. Оба быстро возбуждаются, но Игорь боится трогать его в этом смысле — здесь уже компромиссами не обойдёшься. А Серёжа ёрзает, вертится и, конечно, сам задевает Игоря бедром. Замирает. И Игорь тоже. Ну? Не убежит же? — Мы не должны ничего… — начинает Гром, но давится хриплым выдохом, когда Серёжа обхватывает его член и уверенно, потираясь о ключицу носом, трогает, сжимает, тянет. Игорь пялится на потолочные разводы и наконец вспоминает, что Разумовский — не ребёнок, а взрослый парень, который уж точно знает, что такое секс. Знает и тихонько трётся Игорю в бедро, в такт толчкам касаясь его внизу. За всё время их совместного проживания от Серёжи не было слышно ничего, кроме испуганных вздохов. Сейчас, когда Гром рискует и осторожно обхватывает Разумовского у основания, он слышит полноценный стон. Громкий, резкий, отскакивающий от мокрого кафеля, как по бокалу вилкой ударили. И Игорь весь мурашками покрывается, несмотря на то, что на них хлещет сверху горячая вода. Их пальцы сталкиваются в поспешной друг другу дрочке. Серёжа стонет тише, смущённый своим возгласом, а потом и вовсе затыкается поцелуем и мычит. Игорь чувствует, что от всего этого — ожидания, внезапности, чужой трепетности и отзывчивости, долго они не протянут. Не разрывая поцелуй, он убирает их руки, прижимает Разумовского к кафелю и обхватывает ладонью их обоих. Долго это и правда не длится — Игорь чувствует, что Серёжа вот-вот, когда он начинает хныкать обрывочно, когда не хватает сил сомкнуть губы в поцелуе, только прижиматься, соскользнув на линию челюсти. Игорь двигает рукой быстрее, сам хаотично целует Серёжу — попадая в щёки, нос — окружает собой, прижимает грудью к стене сильнее. Разумовский замирает с растерянным хриплым «Игорь?», и Гром кончает от этого звука, только потом понимая, что Серёжа заговорил. Хочется уснуть прямо в ванной, но Игорь может позволить это только Серёже, не себе. Да, Разумовский не ребёнок — выяснено опытным путём — но ответственность за него никуда не делась. Гром помогает ему, полусонному, вылезти из ванны, вытирает, касаясь мягко, и не может сдержать такой же мягкой улыбки. Умиротворение длится недолго, потому что сразу же топит мыслями: как не нарушить границ, не спугнуть и при этом показать, что он нужен, что им не воспользовались. На автомате Гром ведёт его до спальни, укладывает, целует в макушку и планирует выпить прежде, чем самому уснуть на привычном диване в гостиной. Надо подумать. Но Серёжа, будто думая за него, не отпускает. — Останешься? — шепчет он, и Игоря снова прошибает от его голоса. Конечно, останется.