***
Отец редко присутствовал в семейной жизни. Долгие разговоры за бокалами вина, игры в карты и шахматы — всё это было уделом матушки, Огюста, а затем и Лорана. Простое веселье было частью его жизни очень долгое время. И всё-таки Огюст начал понимать Алерона уже спустя много лет после рождения Лорана, когда заботы о королевстве начали ложиться и на его плечи. Здоровый сон начинал становиться привилегией. Постоянные волнения не давали принцу сидеть на месте и предаваться простым развлечениям. Он понял довольно скоро, что семья была чем-то далёким для короля и в ужасе думал о своём будущем — о том, как ему придётся забыть о счастье ради королевства. Детские мечты о большой и любящей семье начали постепенно погибать, пока на их месте не осталось лишь понимание долга. А королевская семья была частью долга, не безопасной гаванью.***
Когда Огюсту исполнилось двадцать четыре, у него наконец появилась невеста. Она была одной из младших дочерей императрицы Васка, и звали её Анарой. Они никогда не виделись. Огюст знал, что Анаре было двадцать лет отроду, что перед ней шло ещё двое дочерей, а за ней — двое сыновей, и что больше всего на свете та любила стрелять из лука. Поэтому при следующей же удобной возможности Огюст отправил ей мастерски изготовленный лук и стрелы с наконечниками из лучшего металла, за которые заплатил добрую сумму, а вместе с подарком отослал и письмо, в котором, кроме пожеланий наилучшего здоровья ей и всей её семье, довольно неловко спросил, не будет ли она против начать переписку. Анара против не была, и скоро он разузнал о ней довольно многое (а она о нём, из-за появляющейся при волнении у Огюста болтливости, ещё больше) — например, что она никогда не бывала за пределами Васка, что её любимую лошадь в переводе на вирийский можно было назвать Овсяной Кашей, а из всех сестёр и братьев Амара была ближе с младшим братом. По вечерам Огюст любил рассматривать письма, исписанные широким, округлым почерком, и мечтать о будущем.***
Всё началось, когда мать унесла болезнь. Королева никогда не была слабой, но в этот раз болезнь была сильнее. Месяц слабости, две ночи агонии — и её не стало. Огюст держал её руку в последние секунды, а затем обнимал трясущегося брата ещё много часов, прежде чем смог рухнуть в свою постель, и там, в уединении, выплакать все слёзы, которые смог найти. Кемпт был безжалостен. Стоило только Виру оповестить соседей о смерти королевы, кемптские ворота для них закрылись, как будто никогда открытыми и не были. Как будто эти страны не считались сёстрами испокон веку. Дядя, их посол, вернулся домой почти что со слезами на глазах и долго на коленях просил прощения, а потом обнимал Алерона и Огюста, обещая им, что они справятся и без помощи предательского Кемпта. Хотя бы во снах мир был прекрасен. Огюсту часто снилось, что он пастух. Он лежал в широких полях, бродил по холмам, и овцы следовали за ним и его женой, и мир был прекрасен. Он мало что знал о жизни простого народа, но пастухи в сказках Лорана жили вольно и беззаботно. По ночам, когда он мог забыть самого себя, мечтать об этом было приятно. С утра, когда солнце светило в распахнутые окна, и не было больше спасительной тьмы, Огюст с отвращением смотрел на своё отражение и думал о том, как приятно было бы со всей силы ударить зеркало и почувствовать, как немеют окровавленные костяшки рук. Ещё приятнее было бы перестать видеть себя. Останавливало только осознание того, что пришлось бы потом объяснять, зачем принцу надо было разбивать зеркало.***
Надвигающаяся война была похожа на грозовую тучу, виднеющуюся на горизонте. Только что синева неба была бесконечной, и вот, с единственным дуновением прохладного ветерка, чёрное облако мчалось на них с ужасной скоростью. Сначала являвшееся лишь сплетней, теперь сражение с Акилосом было неизбежным. Они требовали Дельфьёр. Дельфьёр принадлежал Виру. У проблемы не было мирного решения. Лоран волновался, бедный мальчик. Огюст грустно улыбался ему, в глубине души немного радуясь, что Лорану идти в битву ещё не придётся. Лоран начал присутствовать на советах. Он по большей части молчал, высказывая своё мнение только в самые удобные моменты и тем самым постепенно завоёвывая уважение. Гордость расцветала в груди Огюста. Гордость, но с ней и волнение — впервые отец смотрел на Лорана не как на недоразумение, но как на возможность. С приближающейся войной Огюст начинал беспокоиться, как бы Лоран не окунулся в реальность слишком рано. Успокаивал его дядя. «Взгляни на меня! Я в боях сражаюсь не силой, но умом. Поверь, Алерон знает каждому его цену. Лоран поможет, как и я, и с мечом его в поле не отправят», — говорил он, и Огюст соглашался. Отец знал всем цену.***
В ночь перед боем, когда весь лагерь затих, в палатку к Огюсту прокрался Лоран — взъерошенный, красный, как свекла, и дрожащий. Огюст вздохнул, обнял его, а наутро разбудил и сам одел в броню, вручив под конец меч. Лоран выглядел и нелепо, и хорошо одновременно. Огюст улыбнулся ему, обнял ещё разок и отправился к королю. Если всё будет хорошо, они ещё увидятся.