Корнеев груб

Корнеев груб. В НИИЧАВО это знает каждый, даже те счастливцы, которые не сталкиваются с Витькой каждый день. Слава Витьки-грубияна бежит впереди него, стучит в запертые двери лабораторий и с хохотом убегает дальше по коридорам. Витька никогда не делает ничего наполовину, он человек такой — цельный, крепкий, уверенный. У него без полумер: если эксперименты, то до победного, если награды, то за первые места... если уж грубит, то всем и каждому. В том числе и Эдику Амперяну, но он, в отличие от многих, уже давно научился принимать Витьку таким, какой он есть. А еще научился читать, что на самом деле скрывается за внешней Витькиной неприглядностью. *** Витька вваливается в лабораторию к Эдику, злой и неповоротливый — ну чисто медведь. От него исходит морозный парок и чистейшая ярость. И кое-что ещё... — Выбегалло! — рычит Витька, срывая с себя полушубок и хватаясь за полотенце. На подоле, на рукавах и сапогах у него — останки очередного гениального прожекта. — Идиотина! Клоун цирковой! Экс-спер-р-риментатор!.. Эдик хмыкает и, прикинув наскоро векторы, щелчком пальцев очищает Витькину одежду и получает в благодарность короткий рассеянный кивок. — Я же тебе говорил: не ходи пока через левое крыло, — напоминает Эдик. Витька топчется в закутке, шумно ворчит и никак не может вскипятить чайник: когда он нервничает, все навыки словно улетучиваются. — Еще мне маршрут перестраивать... — начинает было грубиян Корнеев, но Эдик насмешливо поднимает брови, и Витька тут же сдувается: — Да я так и ходил. А потом вынес меня черт на улицу, под окнами побродить... Надо было. Кто ж знал, что на меня сверху... Расхохотавшись, Эдик еще раз щелкает пальцами — вскипятить воду в большом медном чайнике, и еще один — запереть дверь в лабораторию, чтобы Витька перебесился без свидетелей и случайных жертв. Корнеев, конечно, груб, но это не повод страдать невинным. *** — Ну и дубина наш Сашка, сил нет! — кипятится Витька, нарезая круги по комнате Эдика. — Дитя малое, неумное, неученое! Откуда только такие берутся, а? Вот ты — знаешь? Эдик осторожно отводит в сторону наставленный на него палец и вздыхает. Насколько ему удалось понять из Корнеевского сумбура, проблема яйца выеденного не стоит. Романа, который взялся обучить Привалова азам магии, на две недели сдернули в командировку, и продолжать занятия он не мог, но и останавливаться не хотел. Привалов, конечно, молодец, сметливый, на лету схватывал, да и лодырничать не стал бы, но магия — это вам не терфиз, её самостоятельно практиковать бывает опасно. Вот Роман и пошел по общаге, всех и каждого умоляя позаниматься «с мальчиком». Кто-то соглашался на часок, на два, кто-то находил причину уклониться, а Витька почему-то решил сыграть ва-банк. — Махнемся не глядя? — предложил он Роману. — Ты мне свои машинные часы на время поездки, а я по вечерам с твоим Сашкой позанимаюсь материализацией. — И дублированием, — быстро докинул Ойра-Ойра. — И хорошо бы проекциями. Витька крякнул, но согласился, и теперь все дни пропадал в машинном зале, а по вечерам мучил несчастного Привалова теориями векторного и статического М-поля и типичными флуктуациями. Эдик Сашке очень сочувствовал — Корнеев в больших количествах нормальным людям был противопоказан, да и ненормальным, пожалуй, тоже, — но помочь ничем не мог. Тяжело в ученьи, как говорится, а в бою еще тяжелее. Одним словом, надо. После занятий Корнеев приходит к Эдику и начинает ворчать. Мол, Привалов — бестолочь, неуч и недоросль, даром что программист! Как таких земля-то держит?.. — Ты лучше вспомни себя в его ситуации, — напоминает Эдик. — Да, ты был помладше Сашки лет на десять, и я, и Володя, и Роман, и опыта у нас у всех на эти десять лет больше. Вот и вся разница. Никто магом не родился, у всех дубли получались с ушами на пятках и груши со вкусом гудрона. — Да фиг с ними, с ушами, — тихо говорит Корнеев, прекращая ворчать. — А вдруг он однажды Выбегаллиного кадавра неудовлетворенного повторит и не сможет справиться? Или призовёт какую-нибудь хтоническую сущность? А? Эдик качает головой, представляя, что Витька мог наговорить Привалову в порыве дружеской заботы. Наверняка ведь всю охоту к магии отбил, курилка. *** — У тебя, Эдик, вообще голова только для того, чтобы ею есть, — цедит сквозь зубы Витька. Задыхается, дышит хрипло (это Эдик не предполагает, это он знает наверняка — слышит, как в глотке у Корнеева клокочет), чуть не бежит по лестницам и коридорам, а всё равно смолчать не может. — А руки у тебя — только чтобы ими блестяшки хватать. Сорока ты тупоголовая, а не кандидат магических. Эдик хочет съязвить в ответ, но сил не хватает, да и тряска красноречию не способствует. Конь из Витьки аховый. — Не отвалились еще? — Витька пинком распахивает дверь своей лаборатории, зажигает свет полуволевым усилием и сгружает Эдика на пол у дивана. Эдик скрипит зубами и на выдохе пропускает через обрубленные запястья пучок силы. Слишком мало, чтобы прирастить, но достаточно, чтобы остановить некроз. Безжизненные ладони он прижимает коленями — чудом не потерял по дороге, чу-дом. Витька запускает руку в диван, что-то быстро поворачивает, и окунь в ванночке, все так же стоящей на диване, оживает. — Ну, этого-то точно с лихвой, — бормочет Витька, подхватывает Эдика и помогает ему опустить руки в Живую Воду. Сила втекает в вены горячим потоком, мышцы на руках сначала покалывает, потом скручивает судорогой, но спустя секунду отпускает — и Эдик чувствует под подушечками пальцев скользкую чешую несчастной рыбы. — Вот теперь вынимай, — разрешает Витька. Эдик осторожно вытаскивает руки из воды. Всё на месте, пальцы шевелятся, ладони холодит — словно и не было той острой, мучительной боли и ужасной неправдоподобной картины: ладони внутри пентаграммы, а Эдик — снаружи. — Как же я рад, что ты ко мне на вызов завалился. — Я же знал, что тебя одного нельзя к такому важному делу подпускать, — бурчит Витька и стискивает Эдика в мощных объятиях. Эдик чувствует, как сковывает рёбра и перехватывает дыхание. Ему приятно и надежно, и не хочется из Витькиных объятий выбираться. — Потому что ты — бестолочь, — тихо шепчет Витька ему в макушку. — Ну куда ты руками-то, а? Эдик вздыхает. Он пока не понял, была ли это случайность или его оплошность. Он выяснит это потом, восстановит происшествие секунда за секундой. А пока он щелкает пальцами — живыми, родными! — и запирает дверь, чтобы никто не вошел и не застал их с Витькой вдвоем. Эдик точно знает: Корнеев груб. Особенно груб, когда волнуется за друзей — и за Эдика. Такой вот он, Витька.