Bad girl

— Ты долго собираешься там сидеть?! — сдерживая свой гнев, шипит Каллисто. — Столько, сколько пожелаю. — Пенелопа машет ему с люстры, на которую залезла десять минут назад. Сейчас в банкетном зале они одни. Потому что все остальные убежали, увидев Кронпринца чуть ли не убивающим Императрицу и её сосунка. Просто, они уже далеко зашли в своих шутках. — Ты поражаешь меня, принцесса… — в его глазах горят злые огоньки, и он кровожадно улыбается, сильнее сжимая рукоять меча, — …Но это интригует! В ровно одну секунду, он поднимается на стол и идёт по нему, плавно увеличивая шаг, к своей цели. К своей добыче. По банкетному залу разносятся эхом его шаги в тяжёлых башмаках и раздражающий скрип качающейся люстры. — Вы же не собираетесь меня убивать этим некрасивым куском металла? — Пенелопа заливается задорным смехом. Ей смешно. И смеётся она, уж точно, не как воспитанная леди. Пенелопа разжигает в нём искру, которая заполняет пламенем всё пространство. Она не ожидала такого, когда вела себя как обычно, а точнее совсем не обычно, но для неё как всегда. Похоже, на своей войне Каллисто не встречал таких девушек, как она. Сумасшедших. Когда он проткнул мечом трон, принадлежащий Императору, чуть не отрезав голову своему младшему брату, она поднялась на стол и прокричала: — Свистать всех наверх! Мы начинаем бунт! И все разбежались кто-куда в панических криках. — Принцесса, мне кажется, слухи надо немного скорректировать… — Мм…? — она засовывает в рот пряник, который держала до этого в руке, и начинает его жевать, заинтересовано смотря на Каллисто. — … Вместо бешеной собачки, обезьянка — подходит куда лучше. Между ними расстояние поменьше метра. Он замахивается своим громадным мечом и ждёт её реакции. — Но не этим куском металла… — разочарованно, ещё не полностью прожевав, будто жалуется, она закрывает глаза и не так сильно сжимает основание люстры, как до этого. И он усмехается. Пенелопа не боится смерти. Каллисто засовывает свой меч в ножны и уже спокойно подходит к Пенелопе ближе. Она приоткрывает один глаз, чтобы убедиться в том, что что-то идёт не так, и немного растерянно смотрит в красные рубины, в которых уже не горит жажда крови, и продолжает дожёвывать пряник. — Знаете, очень вкусно. Советую попробовать. — она абсолютно искренне, или с мастерским враньём, показывает ему большой палец вверх. Он аккуратно, сначала кончиками пальцев, а затем и всей ладонью, хватает её за щиколотку и начинает нежно поглаживать, будто приручая. — В следующий раз. А сейчас, слезай. — более глубоким и низким, словно соблазняющим, голосом Каллисто пытается ослабить её бдительность, чтобы затем напасть. Но даже сам не понимает, что ей безразличен его голос, так же, как и он сам. Поднимает руку чуть выше и сжимает её икры, ожидая очевидную реакцию. Но она лишь смотрит на него, а точнее, было бы сказать, через него. — Восходящее солнце Империи Ёка не может трогать грязную шавку, очерняя честь своего рода. — она произносит это без запинки, без какого-либо стеснения, видимо, полностью приняв своё положение и себя саму. — Юная герцогиня, о чём это вы? — его резкое изменение отношения является смущающим, но… — А-ха-ха-ха-а — она взрывается смехом — Вы такой смешной! — махнув на него рукой, она щурит глаза — Из вас вышел бы прекрасный шут для Императрицы. Теперь он уже с силой сжимает её ногу, но она и бровью не ведёт. Пенелопа знала, что задевает его и знала, что её ждут последствия. А одной ссадиной больше-меньше не имеет значения, на её теле их сотни. — Принцесса, похоже, это мне стоит вас бояться. — Каллисто впечатлён её поведением — Слезайте. — он мягко массирует место, которое начало темнеть после его сжатия. — Зачем? — она обнимает люстру, показывая, что не собирается делать того, что он хочет. — Я обещаю, что вы не пожалеете… — его грубо перебивают, не давая закончить. — Дураку поверишь, сам в дураках останешься! — она отворачивается от него, а он хрипло смеётся. Пенелопа рассмешила его, что является само по себе странным и одновременно пугающим. — Ну, неужели я являюсь дураком? — Каллисто поднимает самый близко стоящий стул и ставит его так, что бы Пенелопа могла наступить на него и спокойно спуститься на стол. Но она ничего не делает, как сидела на люстре, прижавшись к ней, так и сидит — Что мне нужно сделать, чтобы ты с неё слезла? — ему немного поднадоели эти сюсюканья и уговоры. — Эм… Оставить меня в покое? — Какая жалость, что ты не слезешь сама. — он сам встаёт на этот стул, одной рукой берёт её за талию, а другой пытается разомкнуть её ноги, которые обвились вокруг этой несчастной люстры, и, потеряв терпение, рывком тянет её на себя. А она, до этого не сопротивлявшаяся, вскрикивает и хватается за шею Каллисто, как за единственную опору. Не знаю, как он это сделал, но теперь ноги юной герцогини обвиты именно вокруг его талии, а на лице красуется оскал. Он придерживает её за ягодицы, полностью игнорируя пышную юбку. — А-ха-ха-ха-а — она снова истерично смеётся. Сам Кронпринц! Не только оставил её живой, но и заинтересовался ею! Она этому не верит. Поматросит и бросит — всё. Если и будет что-то большее, то только статус фаворитки-любовницы, а ей это не нужно. Ей вообще ничего не нужно. — Ваше Высочество, милостиво прошу вас опустить меня на пол, где мне и место, как родившейся ползучей тварью! — она гордо возвышает голову, смотря на потолок, и поднимает палец вверх. — Твоё место сейчас в моей спальне, туда мы и направляемся. — размеренными, но большими шагами, он идёт поворачивая то влево, то вправо по дворцовым коридорам. Для Пенелопы это был целый лабиринт, из которого у неё не получится найти выход. — Вы хотите воспользоваться своей властью, что бы затащить меня в постель? — она немного поёрзала с непривычки, не каждый день её вот так держат, а Кронпринц в свою очередь лишь сильнее сжал пальцы, надавливая на её мягкую и упругую плоть. — А даже если и так, то что? — Я многого ожидала от вас, но не этого… — Пенелопа задумчиво уставилась на его красную накидку. Но продолжать думать ей никто не позволит, ибо дверь в комнату Каллисто уже открыта. И он захлопывает её ногой с треском, чуть ли не ломая. Восходящее солнце империи ещё никогда не ожидало чего-то с таким трепетом, как сейчас. Они оба в обуви, украшениях, не говоря уже об одежде. Не хотя цокая, он сажает её на край кровати и нетерпеливо начинает снимать с себя всё лишнее и кидать на пол, не заботясь о целости и не отводя глаз от Пенелопы. На побег ей не дают даже шанса. Она спокойно принимает ситуацию и снимает с себя серьги, колье, кольца, шпильки и тоже бросает на пол, как и он. Сбрасывает обувь. Немного приподнимается, что бы снять платье, и Каллисто бесцеремонно разрывает его. Впивается в её губы, страстно сминая их, ласкает языком, надавливает на подбородок, открывая ей рот и исследует его изнутри надавливая на нёбо. Ему нравится эта ситуация. Но больше, ему нравится она. Под его напором Пенелопа ложится на кровать, держась только на локтях, а он накрывает её собой, подминая под себя. Его руки сильно и резко сжимают её талию, на что она не одобряюще мычит ему в губы. С трудом разрывает поцелуй и предлагает всё-таки снять с неё корсет, а то ей больно. На пол летит и он. Теперь ему ничего не мешает наслаждаться её телом. — Чувствую, вы опытны в таких делах, только вот, в чём девушки от вас уходили? — хоть Пенелопа и не в самом выгодном положении сейчас, но возвращаться в дом Эккартов в порванном платье — не самая лучшая идея. — Не беспокойся. Позже решим этот вопрос. — Каллисто отвечает так, что бы она успокоилась. Не стоит ей сейчас знать о том, что ни сегодня, ни завтра, никогда она не уйдет от него. Он, как одержимый, вдыхает её аромат и напряжённо прикрывает глаза. Её сорочка полностью просвечивала тело своей хозяйки при лунном свете, оголяя его. Каллисто был в почти расстёгнутой рубашке и брюках, но даже они ему мешали. Он не находит в себе сил, что бы оторваться от её тела и снять их. Тот, кого все боятся, сейчас ласкает ту, над кем все издеваются. Немыслимое зрелище. Водя мокрым языком по её коже, обжигая участки, которых касается, он с треском рвёт последнюю преграду на его пути. А Пенелопа лишь нагло ухмыляется, видя его оголодавший взгляд. Он не умеет мягко гладить, его грубые руки привыкли брать всё напором и силой, и она не исключение. Юная герцогиня хмурится, сжимает челюсть сильнее, ибо ладони Каллисто почти царапают её и не приносят никакого наслаждения, а скорее даже отвращение. Но его губы, которые почти нежно берут её сосок в рот, принуждают переключить своё внимание на себя. Сначала он посасывает, затем, слабо прикусив, интенсивно лижет. Пенелопа сдавленно стонет, закидывает голову назад и извивается. Её руки сжимают простыни над головой до белых костяшек. Она, не сдерживаясь, просит большего, почти скуля. Её тело в агонии, и потушить его может лишь тот, кто его распалил. Каллисто облизывает пересохшие губы и с пеленой вожделения на глазах наблюдает за выражение лица Пенелопы. Ловит каждый вздох, стон и мольбу. Она его опьяняет гораздо лучше, чем крепкое вино, и по сравнению с ним, она до белых пятен в глазах сладка и приторна, её хочется съесть. Он опускается ниже, оставляет темные, болезненные засосы на её животе, из-за которых на глазах появляются слёзы, и она закусывает губу. Его удовольствие граничит с болью. Сильный, доминирующий он подавляет, заставляет подчиниться. Выбор, просто напросто, не даётся. Но Пенелопе он и не нужен. Каллисто сначала гладит, а затем и кусает её тазобедренные кости, он бы никогда не подумал, что ему это так понравится. Под сдержанные стоны он раздвигает её ноги, а она, не сопротивляясь, лишь выжидающе на него смотрит. Он облизывается, и тяжело сглатывает, не отводя глаз от её приоткрытых лепестков. Его естественная реакция заставляет Пенелопу давиться смехом и удивляться его поведению. — Вы такой покладистый! Не то что обычно… Ай! — он кусает её внутреннюю часть бедра, то ли мстя, то ли с прихоти, и тут же слизывает выступившую кровь, словно зализывает рану. Ему сейчас не до разговоров. Да и она скоро не сможет говорить, только стонать. Нежно поглаживая пальцем, а затем и надавливая, он исследует её сокровенное место. Замечает, что когда давит на бугорок, она вздрагивает, и видя это, хочет продолжить. Наклоняясь к нему губами, он берёт его в плен, играет с ним так же, как и до этого с сосками. Она вскрикивает, мечется по кровати, хочет отодвинуться от него, а он лишь сильнее прижимает к себе. Вынуждая привыкнуть к нему. Из её глаз текут слёзы, и ему нравится это. Он, отпрянув, вводит в неё средний палец и стонет от удовольствия, надавливая на её стенки и чувствуя, как там жарко, влажно и мягко. — Как ощущения? — его голос ужасно хриплый, он сам почти что отшатывается от него. — Так себе… — у Пенелопы наоборот, намного выше, чем обычно. — Ха! — Каллисто насмешливо усмехается — Ты хочешь сказать это, после тех стонов, которые издавала? — он смотрит на неё выжидающе, вводя второй палец. — Агрх!!! — она подрывается и хватает его за руку, почти рыча, говорит — Почему твои два пальца, как мои четыре?! Мне больно! Боясь за её состояние, он аккуратно вытаскивает их из неё. — Прости… — поглаживая её по голове, он целует её в висок и, успокаивая, что-то шепчет. — Ваше Высочество, давайте ещё раз. — Пенелопа не привыкла к такому отношению, если хочет переспать, то пусть действует, не заботясь о ней. Она ложится на спину, берёт его руку и сама вводит мозолистый палец. Каллисто в удивлении расширяет глаза и не может поверить им. Она медленно начинает его двигать, заставляя себя привыкнуть. — Двигайтесь именно так, Ваше Высочество… — дрожа, она отпускает его руку и прогибается спиной. Губы Кронпринца искривляются в оскале, а безумие в глазах не предвещают ничего хорошего. Она вызывает в нём интригующий, животный интерес. Он двигает пальцем уверенно и равномерно, через некоторое время, незаметно для Пенелопы, добавляет второй. А она стонет, отводит взгляд и неуверенно сжимает простынь. Для неё это впервые. Но он хочет по другому, он хочет, что бы она открылась ему. Вытащив пальцы с очень смущающим хлюпаньем, опустошая её, он грязно облизывает их и выдаёт: — Очень вкусно. Сняв с себя рубашку и брюки, выкинув их на пол, до его ушей доходит сдержанный стон. Повернувшись на него, он видит то, с каким желанием Пенелопа на него смотрит и в нетерпении кусает свою губу. Каллисто смеётся, но не может этим скрыть свой рык. Он пристраивается к ней ближе, откидывает её волосы на подушку, что бы не мешали, и одной рукой гладит её живот, а второй вводит до боли возбуждённый член не малых размеров. Медленно, что бы не причинить боль. Напряжённо сводит брови на переносице, ощущая её изнутри, и пытается сдержаться. Она для него слишком мягкая, слишком тёплая и влажная, она слишком гостеприимно его принимает, и она же скрещивает свои ноги за его спиной, надавливая, будто взывая двигаться быстрее. И он не может не послушаться. По комнате раздаются её громкие стоны и тяжёлое дыханье партнёра. Она хватается за него, что-то отрывисто шепчет, но он не разбирает слов и притягивает её ближе, теснее, что бы стать с ней поистине одним целым. Не выдерживает и рывком сажает её на себя, делая почти наездницей. Хватает её за ягодицы и сам задаёт ритм. Пенелопа обнимает его за шею и кусает выпирающие ключицы. Та власть, которая от него исходит, не является беспочвенной. Он и вправду рождён для того, что бы повелевать, приказывать и подавлять. Они оба не замечают, как летит время. Мужчина никогда ещё так не наслаждался, а девушка не забывалась. Они запомнят этот момент на очень долгое время и будут повторять его. Достигнув пика наслаждения, она крепко обнимает его, словно не желая отпускать, а он целует с нехарактерной ему нежность, осознавая, что она единственная его тихая гавань. Отдышавшись и придя в себя, Пенелопа Эккарт Регулус уже обычным голосом произносит: — Вы и вправду соответствуете своим глазам. — Что? — Каллисто приподнимает не понимающе бровь. — Они у вас красные, как рубины. А рубины олицетворяют страсть. — И Пенелопа заливается задорным смехом.