Пшеничное поле

Катберт так и не смог сомкнуть глаз хотя бы на полчаса. Тёмный бархат ночи постепенно отступал, сменяясь тусклым рассветом, который затем бы перешёл в очередной жаркий день. Стрелок знал, что впереди его ждет череда бессонных ночей, многочисленные бои против приспешников Фарсона и ежедневные (если не ежечасные) стратегические штурмы, но сон никак не хотел охватывать юношу своими цепкими лапами. Наконец поняв, что царство Морфея ему не посетить, Катберт встал с кровати, накинул на поджарое и немного худощавое тело льняную рубашку и брюки и незаметно, словно мышь (как учил Корт), выскользнул из пропитанных утренней прохладой каменных стен. Заря только-только вступала в свои владения на востоке (который постепенно клонился к югу, ведь мир двигался с места). Гилеад спал, и было непривычно видеть такой шумный и многолюдный город таким сонным. Ряд ровных улочек не пестрил яркими оборками на платьях дам, не был слышен топот детских ножек по брусчатке, раздавался лишь тихий шорох густой изумрудной листвы. Высокие шпили башен поднимались так высоко, что, казалось, они упираются в Старую Матерь и ведут беседы с Охотничьей луной. Оллгуд на секунду замер, всматриваясь в глубокую синеву неба и отмечая про себя, что рассвет наступает раньше на 6 минут, чем неделю назад (и здесь тоже не обошлось без голоса старого учителя в голове, ведь он учил всегда замечать даже самые маленькие детали). В голове, на удивление, почти не было мыслей. Катберт стал очень тихо насвистывать незамысловатую мелодию, потому что долго находиться в тишине он не мог. Спустя какое-то время он дошёл до восточных ворот и вышел на открытое поле, засеянное пшеницей. Колоски слегка раскачивались от слабых порывов холодного ветра, поэтому Катберту казалось, что он стоит на берегу бескрайнего моря, отливающего золотым в медовых лучах восходящего Солнца. На секунду юноша, ещё совсем молодой, с легким пушком на подбородке и глазами, которые искрились азартом и энтузиазмом, благодаря которым перед ним не раз раздвигались такие хорошенькие женские ножки, устремил свой взгляд вдаль. Волосы, черные как смоль, упали на бледный лоб и нависли над хмурыми бровями. В голове всё ещё царила пустота. Ещё одно странное состояние для «шута двора Гилеада» (ка-мая их ка-тета). Он просто устал от постоянного напряжения, от повсюду преследовавшей его мысленной пропасти, которая постепенно разъедала разум и чем-то напоминала червоточину в Меджисе (о боги, как давно это было, кажется, с тех пор прошло не одно тысячелетие), постоянно мучившей его, доводящей до паранойи. В тандеме с переживаниями за исход битвы Катберт Оллгуд также чувствовал смятение. Ему впервые в жизни было нечего сказать, он не мог пошутить, разрядить обстановку, и это ужасало его. «Тебе не хватает хорошего подзатыльника, червь» — опять голос Корта в голове. «Берт, ты что-то сегодня слишком тихий» — как всегда проницательный Ален. Роланд же ничего не говорил, лишь иногда смотрел на Катберта своими небесно-голубыми глазами, которые ещё сохраняли ту ясность и не превратились в безжизненные льдинки, и сжимал его плечо своей крепкой рукой. И этот жест мог заменить любой разговор по душам. На мгновение, настолько короткое, что скорость света позавидовала бы, Катберт позволил себе забыть о всех своих переживаниях и подставил худое и такое прекрасно-юное лицо ветру, позволяя шальному потоку воздуха играться с прядями тёмных волос. Внезапно он почувствовал теплую и тяжёлую руку у себя на плече. Это был не Роланд, у того была стальная хватка. Нет, он сразу узнал большую ладонь, мягко пожимающую плечо своего родного друга. — Ален, — лицо Катберта озарила легкая улыбка, — проказник, почему не спишь в такой ранний час? Неужели та красотка покинула тебя в такое время? Или ты настолько плох, что она убежала, сверкая пятками, подальше от такого любовника, как ты? А может, ты… — Заткнись, Берт, — мягко прервал друга Ален, — я видел, как ты уходишь, и решил, что тебе не помешает компания, иначе люди с той мельницы подумают, что ты сумасшедший. — Если ты один раз застал меня за тем, как я разговариваю сам с собой, это не значит, что… — он не успел договорить, так как Ален опять прервал его. — Артур Эльдский тому свидетель, это было далеко не один раз, и ты пародировал своего отца и Стивена Дискейна. Это было целое представление, и, поверь, я ещё долго буду вспоминать об этом. Катберту было нечего ответить, поэтому он лишь повел бровью, мысленно выискивая очередной подкол для Джонса. — Я тоже не могу уснуть, — продолжил Ален, — и, думаю, мы оба знаем, в чем дело. — В том, что Роланд стал слишком много времени уделять тому типу в зеленой шляпе? Да, он тоже меня смущает, надо напомнить нашему голубоглазому другу, что мы тоже принимаем участие в битвах и что у его нового приятеля просто отвратительный вкус. — Катберт… — Ален хотел сказать что-то, что вернет его собеседника на серьёзную волну, но с губ сорвалось лишь его имя. Оллгуд не ответил. Видимо, не было никакой необходимости проговаривать вслух их тревоги. Он вновь обратил свой взгляд на пшеничное поле и провёл рукой по верхушкам золотистых колосков. Ален молча наблюдал, все еще подбирая слова. Он был более восприимчив в отношении предчувствий, поэтому беспокойство ни на секунду не покидало его здравомыслящую, полную логики голову. Он знал, что что-то пойдет не так, стрелка часов пойдет в обратную сторону, и мир сдвинется с места еще сильнее. Вместо слов он опускает свою руку, находит ладонь Катберта и сжимает его кончики пальцев. Касание передает мысли лучше, чем слова, которые отказывались складываться в предложения, Ален понимает это, как только холодные пальцы его друга сжимают ладонь. Два красивых юных стрелка стояли на рассвете посреди пшеничного поля и видели золотое море. Оба были зачарованы предрассветной тишиной и не отводили взгляда от волн, изредка покачивающих верхушки пшеницы. И тут, внезапно, Катберт Оллгуд начал хохотать, он что-то шепнул на ухо Алену, и тот тоже хихикнул. Берт продолжал заливаться звонким и очаровательным смехом, который эхом раскатывался по всему полю. Они стоят рука об руку, не зная, что через несколько дней Ален погибнет от пуль Роланда и Катберта. А на следующий день на Иерихонском холме Катберт Оллгуд с рогом Эльда в одной руке и с такой же лучезарной улыбкой, как и сейчас, будет убит, и кровь одного из последних стрелков темными каплями упадет на черную землю. И время будет нещадно идти, проживая тысячелетия, прежде чем в Срединном мире появится Эдди Дин, который будет смеяться так же заразительно, как Берт когда-то. А Джейк Чеймберз будет обладать телепатией и видеть больше, чем последний потомок Великого Артура с тех пор, как Ален Джонс последний раз обратил взгляд светлых глаз на небесный свод перед смертью.