Казалось, что любовь будет вечной. Даже друзья покидают меня. И я совсем не знаю, куда держу сейчас путь.
Сыну преуспел в своем взрослении, но проиграл порывам яркой юности. Краски тех времён уже давно угасли и всё, что было тогда, сейчас словно старый сон. Тогда он был так наивен и глуп. Первые эмоции и чувства ярким фейерверком огней по венам и взрывами звуков в ушах опьяняли его и кружили голову. Так невинно и прекрасно. Чудесные воспоминания, от которых сейчас он чувствует лишь ни с чем не сравнимую серую, отягощающую тревогу. Рано, слишком рано он понял, что даже если он умрёт Земля не перестанет вращаться и не сойдет со своего пути. Лишь он сошёл с него и потерял ориентир. Ни компаса, ни карты. Казалось еще вчера он был счастлив, не имея ничего. Не нужны были деньги, машины, квартиры. Спал где придётся, рядом друзья. А на утро они встретят потрясающий восход солнца, что благословит их день, и до самого вечера он будет чувствовать себя в безопасности. Хоть сейчас внутри он потускнел, воспоминания о нём, кажется, не погаснут никогда. Сыну очень хочется после смерти стать звездной пылью и снова встретится с ним, чтобы тот помахал ему в ответ. Яркая встреча с Сынёном. Попытки понравиться друг-другу. До сих пор смешно с того, как он пытался казаться крутым, а к нему потом постучалась в комнату мама с парой бутербродов и чаем. Улыбка не спадает с лица стоит лишь начать перебирать все вместе прожитые моменты. Им было по двадцать. Та самая весна, когда Сынён, краснеющий, как цветущая в ту пору вишня, признался в своих чувствах. Тот самый Сыну, что от волнения потерял дар речи и всё что смог тогда — это крепко прижать его к себе, поглаживая затылок и сказать тихо-тихо, чтобы слышал лишь он: «Спасибо, что ты есть». Первая любовь, но не такая, какой ее показывают в кино. У них она была своя. Со своими важными особенностями, шутками, которые поймут лишь они. И простирающееся водной гладью океана — счастье. Что нельзя было сравнить ни с чем. —Что это за цветы? — спрашивает Сынён, видя очередную новую татуировку Сыну. Он искренне этим восхищался. Каждая надпись, новое слово — всё словно идеально подходило Сыну и это то, чему он хотел всегда научиться у него. Так в общем-то и вышло. К тому моменту его татуировок стало даже больше. —Дельфиниум. Мои любимые цветы. —Теперь и мои тоже — мягко проходясь по коже нежно произнёс Сынён. Позже этот яркий синий цвет, станет самой большой для него болью. А ведь совсем недавно этими лепестками на руках они с Сыну касались мягкой кожи друг друга. Изгибами собственных линий сплетались воедино и их дыхание настолько близким было, что казалось еще мгновение и разразится пожар. Они жили вместе. Сыну ужасно раздражался тем, как шлёпают тапки Сынёна по утрам. Много мелочей иногда выбивают из колеи, вызывая неприятные чувства. Со временем начинаешь ценить больше. Хранить то, что было и хоть уже и прошло. Теряя, драгоценность лишь увеличивается, обретая еще большую ценность. Больше всего он любил танцевать вместе, кружась по их небольшой кухне. Держать близкого ему человека за талию, смотреть прямо в глаза и видеть в них солнечные лучи, цветущие поля и море, что в глубине своей таит множество сокровищ. Лес и океан. Вечнозеленые деревья и бескрайние волны прозрачной воды. Такими они были друг для друга. Сыну — надёжной опорой. Сынён — непредсказуемым, нарушающим спокойствие бурным потоком, с которым штиль, не наступал никогда.Как жаль, что ты ушел не попрощавшись.
Тот кошмарный день, словно внезапное кораблекрушение во время шторма, убил Сынёна. Их квартира, пропитанная запахом хвои и сигарет. Нет ни одежды, ни обуви, даже щетку забрал с собой.«Мне так страшно, и я ненавижу себя за это».
Сыну ушёл и больше всего на свете он не мог простить себе то, что так просто отвернулся. Ничто не вечно. Таково было его решение. Он принял его и решил измениться. Закончив со сладкими утешениями, он направляется в один из ближайших клубов. Жирно подведя глаза подводкой и положив себе на щеки россыпь фиолетового глиттера. Крича во все горло, что сегодня он решает напиться так, как никогда. Всё — значит ничего. Их история с Сынёном подошла к концу. Сейчас он целуется за стеной того же клуба, с каким-то незнакомым парнем. Голову кружит от дикой смеси алкоголя. Это будоражит кровь и он дрожит всем телом. Дрожит от того, в какого подонка ему пришлось превратиться. Оттолкнув подальше незнакомое и неприятное рукам тело. Слово за слово и их разнимает охранник, выталкивая его за шкирку подальше. Сыну еще пару раз пошлёт их куда подальше, а сам ляжет на станции метро, вытирая соленые пьяные слёзы и уснёт, надеясь, что завтрашний день не наступит. От отчаянного крика кружит голову и, срывая злость на незнакомые парочки, Сыну ведёт себя как самый плохой парень в городе. Но на следующий день погода еще более прекрасная, чем вчера, в отличии от его настроения. Нет никаких причин такого поведения, ни капли искренности. Его речь становится грубее, взгляд в сторону и он испуган. На самом деле ему самому страшно. На лице неприятная равнодушная маска, скрывающая ото всех боль. Сыну решил, что теперь будет еще веселее и пьянее, чем прежде. Каждый ночной тусовщик знает его лично и скорее всего он уже переспал с каждым из них. Изредка он поглядывает на старое напоминание о прошлой жизни — лепестки на руках, как ноющие раны и не зарастающие шрамы, с каждым разом будто пытаются внушить ему, что он творит дрянь и невесть что. Пора бы остановиться, но назад дороги нет. Он бы хотел любить Сынёна, но теперь уже некого. Недавно на связь с ним вышел Хангёль. Старый друг, которого тоже пришлось стереть из жизни. Одного его осуждающего взгляда хватает, чтобы понять, каким жалким он выглядит в его глазах. На это совершенно плевать, поскольку Сыну всё знает сам. Глупой улыбкой встречает его, делая глоток чего-то крепкого прямо из горла и смахивая с носа остатки белого порошка. —Сыну, я пришёл… — Хангёль не успевает договорить, резкий харчок в его сторону и еле держащийся на ногах парень «слегка» выбили его из колеи. —Что хочешь мне сказать, а? — Сыну толкается плечом, задирая высоко голову. Так ему проще закрыться и не подпускать. Хорошая игра, он даже улыбается себе в собственных мыслях, лишь внутри, он трясётся от страха, зная, о чём сейчас пойдёт речь. Прежде чем оповестить его о том, что у Сынёна проблемы и он скоро откинется из-за того, что у Сыну сорвало крышу, Хангёль резко бьет его кулаком в лицо. Упав на холодный асфальт, трогая разбитую губу, Сыну замечает на ней кровь и ничего не может выдавить из себя кроме жалкой ухмылки, которую посвящает самому себе. —Что ты, что придурок Ким Ёхан, вы что творите? Хангёль такой Хангель. Он злится и переживает, таким весьма стандартным для него образом пытается показать свою обеспокоенность. От Ёхана ему уже известно, что у Сынёна ханахаки. Во время их очередного ночного рейда, эта фраза промелькнула как-то мимо и не задержалась в головах сидящих рядом незнакомцев. Сыну тоже старался забыть это, снова напиваясь вусмерть, подсознание издевалось над ним. В каждом он видел Сынёна. Вот парень с похожей прической. У девушки улыбка, почти такая же, но менее яркая, совсем не такая. Голова предательски раскалывалась. Антидепрессанты, что он пил, кажется нельзя было мешать с алкоголем. А Сынён из его головы плевал на все его ритуалы и жалкие потуги стереть себя с лица земли. Когда Сыну добивался пика действия веществ в его крови, он любил с ним поговорить. В такие моменты он всегда представал перед ним слегка подсвеченным голубым неярким светом, а вокруг его головы ободком его любимых цветов покоились лепестки. А места его собственных проколов, обрастали маленькими линиями, наполняющимися жизнью бутонами альстромерий.«Это моя вина, моя моя моя моя моя. Я во всём виноват.»
Тиски гнева, что опутывали его все эти месяцы наконец-то спали и открыли Сыну дорогу в новое пространство, наполненной болью и бесконечными сожалениями. Вина. Он жил ей и питался её соками, жадно впиваясь в плоть, не оставляя ни капли, осушая до трещин на сухой земле, что резала ступни, стоило мягкой коже коснуться. Квартира завалена письмами. Все от него. Открыть не хватало решимости. Собирал их вокруг себя и утопал в строках посвященных ему, что молят вернуться, объясниться. Словах, что позже в отчаянном крике скажут, что он не имел права решать за двоих. В целых абзацах, где его любимый человек, умирает и говорит об этом, так открыто и честно, до наготы стыдливо и больно. Сыну теряет ход времени. Живёт хрустом конвертов и засыпает под собственное тихое дыхание. Силы остаются лишь на курение, но и это позже прекращается. Саднящий кашель разрывает на множество маленьких кусочков его лёгкие и задыхаясь, Сыну слышит громкий свист и упав на пол сплёвывает два красивейших цветка на длинной тонкой ножке. Наконец-то завязал, ну как сказать сам, недуг похуже вынудил бросить его пить и курить. Силы покидали с такой необъяснимой скоростью, что казалось взмахни он ресницами, и это будет последнее, что он сделал за свою жизнь. Сыну ненавидит себя всей душой. Знает прекрасно, что ушёл именно он и всё происходящее сейчас — сугубо его вина, его ответственность. Ошибка, за которую расплачиваются оба. Альстромерии. Мягкие контуры растений, тушевались алой краской крови. Собирая их в вазу, раз за разом собирая новые букеты, тем самым служа болезненным клеймом. Язвой на теле, ожогом, раной, что болит стоит лишь прикоснуться. Сознание рассеивается вместе со сладким запахом, заполняющим комнату. В этой призрачной иллюзии Сынён всё ближе к нему. Сыну буквально тянется к нему своими длинными пальцами, перебирает непослушные пряди и едва-едва позволяет себе лёгким касанием подушечек ощутить мягкость его нежной кожи. Задыхаясь от набирающего силу приступа, последнее, что он пожелал у бога увидеть, это вместе их счастливые лица, как они вместе клеят обои, готовят завтраки, целуют друг-друга перед работой, Их беззаботные дни, наполненные неподдельным чудом и счастьем цвета подсолнухов, ярче самого солнца. Даже те дни, что попадали под проливные дожди и они, не успевшие укрыться зонтом, прижимались ближе, не теряя тепла и согревая, горячее любой печи. Сыну хотел, как в последний раз, вернуться в ту жизнь с Сынёном, которой сам лишился. Больше он не видел ничего и теперь, он смог познать истинную темноту. Бескрайнее отчаяние было в том месте, где он очутился. Абсолютная пустота. Ни звука, не маленькой крупицы света. Лишь он наедине со своим я. Глаз не открыть. Всё одинаковым черным пятном кажется и любое движение— шаг в никуда. Стало по-настоящему страшно от безысходности сего положения. Крик рассеивался в этом вакууме и не мог достигнуть ни единой поверхности. Сколько ни старайся, бей кулаками в сухой бездушный воздух, остаётся лишь принять такой исход. Сыну эгоист. Он повторяет это как мантру. Так поступить — было решением без единой капли здравого смысла. Как можно бросить того, кто так сильно любит его? И кого он любил так же в ответ. Теперь из-за его трусости, из-за его блядской натуры, страдают все. Особенно Сынён. Как же ему жаль. Руки Сыну трясутся и он пытается, как ему кажется, вытирать падающие с щек слёзы. — Почему я не смог уберечь то, чем так дорожил? —вслух произносит он, совсем не ожидая услышать ответ, вслед за которым он увидел собственное отражение напротив. Его тело, со всеми татуировками и родинками, сидит поджав колени к груди, перебирая пальцами на босых ногах. Чёлка падает на глаза, что их почти не видно. Этот Сыну совсем другой. Он раним и слаб. Дух исходящий от него, отдает печалью и отягощающей тоской. Его руки, как и весь он сам, покрыты альстромериями, а вместо сердца, зияющая рана, из которой красивым многоцветьем, сплетается целый букет цветов состоящих из боли и страданий. — Кто же ты? —нелепая попытка завести диалог, дрожащими устами проговаривая, Сыну не отрывает глаз, от своего двойника. Что лениво поднимает зрачки вверх и глубоко выдохнув скажет ему: — Твоё сердце. Посмотри что ты с ним сделал. И он пригляделся, и увидел, что из каждого бутона течёт тонкой струйкой кровь, что на впалых щеках горящие шрамы от слёз. Тело, которое вот-вот рухнет, держится за счёт конструкций их тех самых цветов. — Ты знаешь, почему я весь в цветах? — тихо задаёт вопрос — Знаешь? — Нет, — ответ предельно честен. — Потому что ты болен. Твоё сердце болеет, болеет так сильно, что без него оно пронизывается насквозь и все те чувства, что ты убил в себе, что ты убил в нём. Что ты убил в нас, делают это с тобой. Ты сделал вашу с Сынёном любовь безответной. Из-за тебя, — Сыну еле сдерживает свой крик и закрывает в истерике уши, не желая слышать столь ранящие по больному вещи, — Всё из-за тебя. Потому что тебе вечно всего мало. — Заткнись! — ярость заполняет его кровь и он пытается добежать, дотянуться до своего сердца, что резкими словами ранит его меж ребер прокручивает лезвие ножа и не вынимает. Медленно наблюдает за тем, как он погибает. — Я здесь, не для того, чтобы причинить тебе еще больше боли, чем ты сможешь сделать это сам. Руками в разноцветном калейдоскопе цветов, Сыну касается другого Сыну и целует в лоб с фразой на губах: «Я покажу тебе, как всё могло быть и каким может быть, если вы спасёте друг-друга». Перед глазами теперь, бескрайний зелёный лес. Сильные стволы деревьев заполняют его от края до края. В каждом его углу, любой даже самый мелкий зверёк, сможет обрести свой дом. Высокие деревья, уберегут от непогоды, защитят и даруют покой. Среди этой безмятежной местности, где-то вдалеке от чужого взора, в крошечной норе, прячется маленький зайчонок. Он совсем один, без матери и семьи. Ему страшно. Всем телом дрожа, тихонько всхлипывая, надеется лишь на то, что сможет пережить этот день в безопасности. Всё в нашей природе — живое, будь то лист на ветке старого древа или же вьющая на нем гнездо птица. Важен каждый элемент и ничто не сможет сосуществовать без другого. Так и зайчика, лес окутал своими объятьями, укрывая белым одеялом зимы, сохраняя тепло, а по весне, давая траве взойти, чтобы вдоволь накормиться. Сыну — тот самый лес. Опора и защита. Тот, кто будет рядом в любую непогоду и всегда защитит, от любой беды. Пылающий ярким пламенем огонь, не оставляющий после себя и следа или же гроза, способная сломать любое дерево. Он справится со всем этим и убережет то, что так дорого ему. Вот каков ты. Такой ты на самом деле. Вернись, прошу вернись, — в это мгновение перед глазами вспыхивает силуэт Сынёна, покрытым дельфиниумом. Волна от отчаянного крика боли, вызывает сильнейшую звуковую волну и колышет опушки деревьев. Сыну не сдерживает эмоции, вся накопившаяся боль вместе с этим, очищает другого Сыну от сковывающих его тело и сердце линий цветов. Он видит его облегченную улыбку и то, как лепестки начинают опадать и его тело ослабевает. Сыну успевает протянуть руки и поймать хрупкое создание, что сейчас так ярко улыбалось ему. — Я люблю тебя. Прости за всё. — А я люблю тебя, — касается легонько за ушком, — это же ты, ты обязательно справишься. Сыну коснулся своих собственных губ и поцелуй этот излечил наконец его душу и он стал свободен.***
Запах хлорки и хруст свежевыстиранного белья. Тяжело открыть глаза, свет слишком яркий. Жмурится и машинально поднимает руки к лицу. Тянется устало вверх, слышит как ветер бьётся в окно. Это не дом. Осознание факта приходит сразу. Слишком много лишнего шума. Кажется вот что-то едет. Это коридор? Или улица? Не понятно. Сделав вдох глубже, невидимым кинжалом боль пронзает его лёгкие и открыв глаза, всего на мгновение, он видит очертания людей в белых халат. Один из которых улыбаясь сказал с такой гордостью это странное слово «Живой». — Сыну, просыпайся, Хан Сыну, вставай. Кто-то трясет его по плечу, голову кружит как на американских горках. Распахнув слипшиеся веки, первое, что он видит перед собой, молодого парня в белом халате с растрепанной прической. Очки его заляпаны, все в следах от пальцев, удивительно, как он вообще видит. Эти мысли словно доходят по невидимой тропинке, и тот снимает очки, достает из кармана салфетку, аккуратно протирая линзы. — Рад, что вы пришли в себя, я ваш доктор, Ли Тэён. Приятно познакомиться. — Я бы тоже был бы рад, только у меня в голове не укладывается,— Сыну неуверенно разминает ладонью шею, — что я здесь делаю. Мне казалось, что я уже умер. — Почти,— смешок вышел совсем не к месту и доктор Ли сразу прокашлялся и сделал вид, что ничего не было, — позвольте мне рассказать о вашей болезни. У неё очень романтичная этиология. Ей присущи такие чувства, как любовь, влюблённость, симпатия. Но есть и обратная сторона, боль, обида, разочарование и разбитое сердце. Имя ей — Ханахаки. И случай ваш, немного из вон выходящий, хочу заметить. Сказал он это так гордо, словно Сыну идеальная кандидатура для какой-нибудь научной работы или что-то в этом роде. Сыну рассказал о себе. Ещё больше он говорил о Сынёне. Рассказал всё что было, не преуменьшая ни на йоту. Каждое своё сомнение по поводу себя, страх потерять того, как он сильно любил, узнать, что этот его образ жизни и мышления, приносит несчастье Сынёну. Его привезли в тяжёлом состоянии. Судороги сменялись потерей сознания. Крайне сложно было провести операцию, сердце было полностью поражено и превратилось в один большой очаг распространения инфекции. Сыну даже не отказался взглянуть на него. Когда доктор привёл его в комнату временного хранения, то нельзя было скрывать того, насколько бы ужасным это не было, каким же красивым оно являлось. Да, вместо сердца у него был целый маленький кустик с проросшими корнями, что крепились к лёгким. Повезло, так повезло. Видит бог, ему дали шанс всё исправить. Теперь на его груди рядом с татуировкой, появился шрам, что медленно рубцуется и обрастает новой тканью. Сыну тоже, старается, как прежде, вернуть всё на свои места.Сынён, подожди ещё много и я больше никогда не заставлю тебя так долго ждать.
Его выписывают спустя пару недель. Физическое восстановление прошло быстро, куда больше работы было с тем, чтобы он вновь научился ладить с собой. Причина их с Сынёном болезни была в том, что Сыну отверг сам себя и свои чувства. Не дал себе любить его, любить себя. Так виноват он перед ним, что сложно сдерживать слёзы, что текут с глаз, стоит только об этом подумать. Как вот сейчас, после всего того что он натворил, вернуться? И он знает о том, что спустя время, Сынён тоже попал в больницу. Тэён отписался ему, как только тот приехал. По его словам, он справлялся очень хорошо, намного лучше, чем Сыну. От этих слов на душе намного теплее, чем обычно. Его мальчик, как всегда, самый лучший и старательный. Справляется со всем один, столько у него сил. Скучает, безумно. Изо дня в день репетирует, как же вернуться и попросить прощения. Всё кажется каким-то наигранным и не настоящим. В конце концов он поступает, как делал всегда. Берет пачку сигарет, закуривает по пути и идёт в их дом. Где они раньше жили. Где он оставил Сынёна одного на два года. Предварительно узнав день выписки, он появляется там ровно за несколько часов, чтобы поймать этот момент и делать так, как чувствует его сердце. Чёрт подери, руки трясутся вместе с ключами. Его новое сердце еще не привыкло к таким внезапным скачкам и боль неприятно отдаёт ему в лопатку сзади. Дверь открывается и он вдыхает этот ни с чем не сравнимый запах. Дельфиниум, тот самый, синецветный и кровь - металлический привкус здесь был повсюду. Всё на своих местах, словно он не пропадал никуда. Сынён явно пытался сберечь то совместное, что у них было. Даже пепельницу его не выкинул, она как раз кстати. Он садится на табурет, кардиган спадает с его плеч, а огонь касается начала сигареты. Только начинает затягиваться, до ушей доносится звук входящего в квартиру Сынёна. Не поднимает взгляд, терпеливо ждёт, когда их пути пересекутся в одном месте. Скрип пола из-за движущихся навстречу шагов, взволновывает Сыну, он старается делать вдохи-выдохи тише. Все слова, что он готовил на всякий случай, вылетают из головы стоит ему наконец-то увидеть его. — Сынён-а, мой Сынён, — повторяет самому себе. На глазах почти выступают слёзы, сдерживается как может, видит в чужом лице недоумевание. Как похудели его ноги, осунулось лицо. Мысленно просит прощения за это, за всё, что ему пришлось пережить. Сигарета со скрипом тушится и он наконец смотрит ему в глаза. Прости, что так долго, — обнажает на груди шрам, — пришлось задержаться. Сынён не успевает спросить, Сыну отвечает быстрее. - Твои любимые, Альстромерии. Улыбка, что дарит ему Сынён. Этот взрыв цветов, эмоции, ни с чем не идущие в разрез. Это совсем отличалось от того, к чему он привык, от того, с чем он жил ранее. Он встает и ловит падающего к нему в объятия Сынёна. Робко, словно впервые, касается его губ, будто это их первый настоящий поцелуй. Они начинают вместе плакать и падают на пол, где прижавшись к друг другу головами, выплёскивают всё то, что накопилось. И радуются тому, что они обрели. Настоящую любовь.