карантин

это была третья неделя января. ты сильно похудел, я — отрываю куски штукатурки от стены пустеющего подъезда. Тебе сложно идти, мне — говорить о чуде. Поднимаю наши тела со ступеней, шмыгая простуженным носом. Двустороннее воспаление, кашель больше не пугает. Окунаемся в холод ночного Питера, я почти не решаюсь взять тебя за руку. Ты сам сплетаешь онемевшие пальцы, утягивая замерзшие ладони в карман куртки. невозможность покурить, но от этого даже легче. Снег хрустит под тонкой подошвой кроссовок, падает на бритую макушку. Ты только нервно ухмыляешься, закусывая губу. И я знаю, о чем ты думаешь. Что вспоминаешь. потому что я тоже. мы с тобой никому не нужны, нам с тобой и так хорошо. Позади взрывы петард, над горизонтом морозные огни, переливающиеся красками бензина. Я дышу глубоко, дышу полной грудью, наплевав на острый воздух в горле. Сплевываю на гладкий снег, заледеневший корочкой покрывший дорогу меж деревьев. ясность сознания проясняет одну мысль, которая тут же ускользает, как ускользает твоя ладонь из сплетения моих пальцев. «а нужно ли что-то ещё?» Подкуриваешь быстро, тыльную сторону запястьев обмораживая. Холод под курткой и на душе, мы медленно исследуем тёмные улочки, обходя людей за километр. Заражённые усталостью, нежеланием мириться с происходящим. Только масок на нас нет — плевать. безымянная кровь на снегу — осколки чьего-то веселья. Ты нервно усмехаешься, делая вид, что не замечаешь ужасов и грязи этого мокрого города. Ты тянешь меня в жаркое пространство комнаты и у меня тянет под рёбрами от жара объятий. Мимолётных, необязательных, только чтобы удостовериться в собственном безумии. закрываешь дверь квартиры на ключ, чтобы зло не проникло в наш дом и скидываешь с себя одежду. Скидываешь с себя груз ответственности за мою жизнь, падая на холодный пол спиной. ни подарков, ни звона стекла. Ни криков за стенкой, ни смеха. Даже музыка осталась позади восприятия и я, оценив свои порывы быть всегда рядом, укладываюсь следом, пусть пол своей жёсткостью и отдаёт в черепную коробку. — курить будешь? — спрашиваешь, наконец выдыхая расслабленно. Киваю, хоть и осознаю, что ты этого не видишь. Но чувствуешь. Поэтому протягиваешь мне чуть влажную сигарету, огоньком мелькая. Грёбаный вирус, поразивший наш мозг, заставляет нас говорить ни о чём. Заставляет нас не думать. Заставляет нас не помнить ни дат, ни имён. Заставляет нас невнимательно разглядывать пылающие огоньки на потолке. Гирлянда согревала одним лишь присутствием, как и твоя рука рядом, которой я касаюсь опасливо, будто случайно, когда утапливаю окурок в пепельнице между нами. так прекрасно быть только вдвоём… Озаряет это нечто особенное, но до боли пугающее. Мне страшно. Мне одиноко. Но ты уверяешь, что боль осталась позади. Что жизнь осталась позади и мне даже кажется, что мы падаем. В ледяной вакуум. Космос, где на сотни световых лет — ни одной души. Даже наши давно сгнили, кровоточа лишь изредка. — почему здесь никого нет? — спрашиваю, еле шевеля онемевшими губами, забывая даже подать голос. — это я объявил карантин. Усмехаешься лукаво. Только так, как умеешь только ты. И мне хочется усмехнуться в ответ, но яркая вспышка мешает. Ослепляет, беззаботно унося куда-то в небытие. Пальцы пачкаются белым мелом и я не сразу замечаю, что он очерчивает наши тела, заковывая в одной позе. Между верхней и нижней челюстью застревает конфетти. Нас накрывает белым покрывалом. И сердце, кажется, больше не бьётся.