Бьет - значит любит

Тихая-тихая ночь. Такая, какие обыкновенно бывают в глухих деревнях или на широких проселочных дорогах. На самом деле, как Петру Аркадьевичу сказала хозяйка постоялого двора, в доме ничего не слышно с улицы из-за особой конструкции здания. Так что, лежа в кровати и мучаясь от бессонницы, Столыпин думал о том, что тишина и покой это только иллюзия, и где-то за стенкой сейчас может происходить все, что угодно. Так прошло уже несколько часов и Петр с каждой минутой все больше хотел поделиться своими мыслями с Львом Николаевичем. Без причины. Эта мысль просто клевала его голову, не давая возможности переключиться. Он откинул одеяло, глубоко вдохнул как перед заплывом, и встал с кровати. В абсолютной темноте длинного коридора, скрипя половицами, Петр по памяти нашел нужную дверь. На пару секунд он задумался о причине происходящего, но так и не найдя достойного оправдания себе, осторожно постучал. - Лев Николаевич? - ответа не последовало, и страх с новой силой обрушился на Петра. - Лев Николаевич, я войду? - молчание. Никого нет - значит бог отвел. Может, Толстой спал, может, ушел рыбачить, а может, что еще. Не важно. Помещение заполнил поток ветра, открыв нараспашку запертую до этого входную дверь. Коридор наполнился лунным светом и свежим воздухом. Петр Аркадьевич глубоко вдохнул. Это вообще вошло у него в привычку. В этих местах нужно было внимательно улавливать все запахи и звуки, чтобы поймать дичь, понять какая погода будет сегодня, или узнать, что приготовили на обед задолго до того, как несъедобный суп подадут на стол. Мужчина, наслаждаясь ночным ветром, подошел к двери, чтобы закрыть ее обратно, но, оказавшись на крыльце, замер. Недалеко от крыльца, держа в руках бутылку самогона, сидел Толстой. Петр не знал как реагировать на это. В день приезда Лев Николаевич сам говорил ему, что не пьет. Или он просто отказывался выпить именно с ним? Столыпин тихонько спустился, подошел к нему и сел рядом. Трава оказалась сырой, неприятной от росы. Он поморщился, а потом обнаружил, что Лев вообще не обратил на него никакого внимания. - Лев Николаевич, - произнес он, - У вас все в порядке? - Толстой одарил его в ответ таким взглядом, что было в пору отдать богу душу. - А что вам от меня опять надо? - он поднял на уровень рта бутылку с мутно-белой жидкостью, о которой еще недавно так нелестно отзывался, и отхлебнул. - Вы же вроде не пьете? - Петр прекрасно чувствовал, что в любой момент на него может обрушиться праведный гнев подвыпившего Толстого, но спросить был обязан. - А вы опять не спите. Я пью когда хочу. И вас, Петр Аркадьевич, это уж точно не касается, - он поставил бутылку на землю справа от себя. - Хорошо, - воцарилась тишина. Она длилась несколько минут, нарушаемая только скрипом деревьев, легко гнущихся под ветром. - Слушайте, идите спать. Или куда-угодно идите подальше отсюда, - Лев тяжело поднялся на ноги и направился к деревянной ограде, на которой обыкновенно сидели сороки да воробьи. Петр никак не мог понять, что творится в голове у старшего. Он то учит его рыбачить с берега, то посылает подальше. Столыпин аккуратно поднялся, не задев самогон, и очень нерешительно подошел ко Льву: - Вы мне не скажете, почему так ненавидите меня? Кроме, разумеется, наших полярных представлений о России, - наверное, он переволновался, потому что подошел слишком близко и обнаружил это только тогда, когда Толстой уже прожигал его взглядом буквально в десяти сантиметрах от его собственного лица. - Я вас не ненавижу. Я вас боюсь, Петр Аркадьевич, вы крайне непредсказуемый человек, - Петр и хотел бы не согласиться, да именно в этот самый момент его обдало таким жаром, что вся непредсказуемость свелась к одному единственному желанию. Было ли это полупьяное дыхание Толстого, или на него так подействовала сама ситуация - Петру безумно захотелось поцеловать этого хмурого и вечно недовольного писателя. - Лев Николаевич.., - он собирался высказать эту мысль вслух, Толстой вопросительно округлил глаза, но речь так и не случилась. Петр решил, что на деле оно понятнее будет. Да и приятнее. Он без промедления крепко схватил обеими руками голову Льва и поцеловал. Слишком поздно в его голову пришла мысль о том, что тот вообще-то далеко не трезв и очень опасен в гневе. Толстой настолько неожиданно почувствовал чужие губы на своих, что не успел ничего предпринять. Вообще ничего. Он просто пропустил все случившееся, оказавшись как-то в том времени, когда Петр уже осторожно отпускал его. И именно тогда, не дав Столыпину ни объясниться, ни перевести дух, Лев со всей дури дал ему по носу. Петр испытал слишком много эмоций в один момент. Кровь затекала ему в рот, бежала по подбородку и запачкала белую рубаху. Боль от переносицы разошлась к щекам, лбу и к глазам. Но даже эта боль не перебила вкус отвратительного местного пойла и идиотской самонадеянности. Он сплюнул кровь и в рот тут же натекла новая. - Простите, - Столыпин запрокинул голову назад, - Я не хотел, - и пока он пытался прийти в себя и вдохнуть побольше воздуха, Лев снова опасно приблизился. Толстой пытался понять, зачем вообще ударил, а потом решил, что за излишнюю инициативность. А слишком наглым мальчикам надо преподавать уроки, так что Толстой схватил его за подбородок и на этот раз поцеловал сам. Кровь тут же стала общей, нос перестал болеть, а в паху затянуло. У Столыпина в голове теперь была только одна какая-то невнятная мысль, и он безумно испугался собственной реакции на все эти... проявления симпатии. Он даже не сразу заметил, что его правую руку закоротило, и она больше не подчинялась ему. Так обычно бывало, если он очень волновался. И из-за всех этих мыслей он не сразу заметил, что они больше не целуются, а Толстой уже летел по направлению к дому. Лев кубически пожалел о том, что сделал. Ему стало стыдно даже думать об этом. Как вообще это могло прийти ему в голову? Он собирался сделать это уже давно, вот как. Да, Лев уже пару недель чувствовал нечто... странное по отношению к этому монархисту. А сейчас, надо признать, он просто не сдержался. С кем не бывает? "С женатым человеком!" Лев закрыл свою комнату на щеколду, заранее прекрасно зная, что сейчас обязательно прибежит этот идиот. Прибежит и будет извиняться и умолять впустить его чуть ли не на коленях. Потому что Лев не слепой и отлично видит, какими глазами на него смотрит Перт Аркадьевич. И раз на то пошло, то и выпить он решил впервые за долгое время только потому, что не знал, что еще с этим делать. Не прошло и пяти минут, как за дверью послышались шаги, и вот в комнату уже бесцеремонно ломились. - Лев Николаевич, откройте! - Столыпин изо всех сил бил кулаками по двери, совершенно не беспокоясь о ее целостности. - Идите отстирывать кровь! - крикнул ему Толстой в попытке выиграть хоть немного времени. Естественно, дверь не могла держаться так стойко вечно. - Я знаю, вы не хотите меня видеть, но мы не можем просто так это оставить. - Да, я не хочу вас видеть. А вы можете оставить меня в покое? - В этот момент Петр наконец справился с дверью, просто выломав замок, и теперь их разделяли только едкие комментарии ворчливого писателя. - Давайте просто поговорим, - Столыпин перешагнул порог, заставив Льва отойти к самой дальней стене, - Я понимаю, вы выпили, так что... - Я трезвее вас уж точно, раз это вы вломились ко мне посреди ночи весь в крови, - Петр сделал всего пару шагов и оказался прямо напротив Льва: - Вы не заговорите мне зубы. Я хочу точно знать, что происходит. - Пока происходит только то, что вы зажали меня к стенке, - Лев сейчас выглядел очень смешно. Он не мог и двух секунд смотреть в глаза Петру, в попытках слиться со стеной во что бы то ни стало. Это было безусловно очень живописным зрелищем, но Петр предпочел рискнуть здоровьем еще раз и, сведя расстояние между ними к нулю, заткнул старшего поцелуем. Льва как-будто парализовало. Он крепко-крепко зажмурился и молился, чтобы ситуация не стала ещё хуже, но его мольбы, очевидно, не были услышаны. В следующий момент Пётр переместил свою руку, до этого мирно покоившуюся на плече Толстого, ниже. Рука проследовала по груди, животу и наконец (чего Лев больше всего боялся) легла между его ног. Это определенно придало ему сил, потому что он тут же сбросил с себя Петра. - Какого черта вы творите? - прошипел Толстой, становясь с каждой секундой все более страшным. Петр ничего ему не ответил. Он сейчас был просто не в состоянии придумать достойный ответ или хотя бы сконцентрировать внимание на этом. Воспользовавшись паузой, он снова придавил старшего к стене, но на этот раз с другой целью. И пока Толстой вертелся, пытаясь высвободиться, Петр нащупал на его штанах одну единственную (спасибо простоте деревенской одежды) пуговицу и расстегнул ее. Лев замер. - Что-то не так, Лев Николаевич? - Еще одно движение и я оторву вам руку по локоть, Петр Аркадьевич, - Лев натянуто улыбнулся, но это никак не перевешивало руки Столыпина на его паху. Петр, не отводя взгляда от лица Льва, опустился на колени. - Идите к черту, Петр Аркадьевич! - он буквально хотел раствориться в воздухе. Все, что происходило в этой чертовой Пензе между ними напрочь рушило все убеждения писателя, не говоря о том, что эта ночь рисковала разрушить ещё и его семью. Пётр не стал отвечать, вместо этого он довольно уверенно провёл рукой вдоль ствола, тем самым заставив Толстого сжать зубы до боли. Нет, он точно не имел права даже дышать навстречу этому безумию. Столыпин усмехнулся такому раскладу, потому что член Льва явно был не согласен со своим хозяином. Ещё пара плавных движений рукой и Толстой сдался: запрокинул голову, насколько позволяла стена, и пискнул как котенок. - Лев Николаевич... - Заткнитесь, будьте так добры. Поработайте немного руками, а не языком. Мысль была неожиданной, но слишком яркой, чтобы не попробовать. Пётр придвинулся чуть ближе, а затем лизнул головку, получив в ответ невнятное шипение. - Даже не думайте, не смейте! Но было поздно, Пётр взял член в рот полностью, насколько хватило глотки и, помогая себе рукой, начал двигаться. Все оказалось проще, чем успел представить себе Столыпин. Его разбитый нос определенно стоил этого выражения на лице старшего. Лев все еще был критически против, но уже фантастически за. Он вцепился руками в бревно позади себя, очень громко дыша. Долго ему так точно не протянуть. Ещё пара таких толчков и можно будет избить этого мудака хоть до полусмерти. Задумавшись о сладкой мести, он и сам не заметил как один из выдохов обрел звук, превратившись в весьма непристойный крик. А это в свою очередь заставило издать почти такой же и Петра, почувствовавшего вдруг как его собственное естесво трется о живот. Момент - и Лев кончает куда-то мимо Петра, а потом сползает по стене рядом с ним. Проходит пара секунд прежде, чем Толстой открывает глаза и уже не может отвести взгляд: красный как рак Пётр, сидя на коленях, удовлетворяет себя, еле-слышно шепча имя старшего. - Николай Александрович точно был бы не в восторге от этого. Или погодите...