Томас Джефферсон
«Дерево свободы»
посвящается Марте
Он едва переступил порог собственного дома, как тут же наткнулся на Джеймса, уже готового открыть рот. — Как ты оказался в моем доме? — Томас прервал его на полуслове, не в силах выслушивать ещё хоть что-нибудь о прибыли, читателях и вообще всем, что было связано с работой. Не колеблясь ни секунды, тот тут же перешёл к делу от скучных финансовых разговоров, которые он затевал. — Сроки истекли уже как три недели. Мне нужен черновик. Прямо сейчас. — Я ещё работаю над ним. — Поэтому я здесь. И я не уйду, пока ты мне его не отдашь. — Ну, это просто смешно, — Томас открыл холодильник с надеждой, что его специи развелись там за это утро и принесли хоть какое-то потомство. Не повезло. Обычно он всегда старался держать еду в запасе; но за последнюю неделю из-за стресса он спустил на готовку все, что только можно было. В итоге почти все блюда пришлось отдать своим пожилым соседям или в приюты для бездомных, чтобы не дай бог не съесть все это ещё в одном приступе стресса. — Я же знаю тебя, Томас. Тебя если не дёргать, то это затянется ещё на несколько недель. Тихий шелест пластикового пакета отвлек Томаса от несчастного холодильника. Джеймс поставил сумку с продуктами на кухонный стол; и, уже не обращая внимания на бормотание Мэдисона о том, какой же он безответственный и как не умеет придерживаться сроков, Томас начал копаться в продуктах. В данный момент еда интересовала его намного больше. Молоко, масло, сыр… — Макароны! У тебя есть макароны! — воскликнул Томас. Ответом ему был лишь испепеляющий взгляд. Не теряя ни секунды, он стал доставать все для готовки, но этот его порыв был тут же прерван, а деревянная лопатка с силой вырвана из рук. — Пиши иди. Я все приготовлю, — Джеймс развернулся на каблуках и начал вытаскивать из шкафчиков посуду. Это было в духе мужчины, и обижаться на него было бы просто глупо — хоть Мэдисон, технически, и был его начальником, но их долгую дружбу тоже никто не отменял, и подобное тот делал совсем не со злости, а наоборот, любя. Так уж и быть. Но чтобы ещё немного побыть засранцем, первым делом Томас проверил почту. Разбирать её всегда было непростой задачей. Дело не в том, что он получал слишком много писем от фанатов (пускай это и было так) — просто большинство из них была все та же скучная чушь. Томасу никогда не нравилось быть в центре внимания, и он был бы более, чем рад публиковать все свои романы анонимно. Но затем появился Джеймс с его несносной вежливостью и заботливыми уговорами, и, прежде чем Томас это понял, его имя засветилось в романе-бестселлере. А потом — почта, почта, почта. Пускай это прозвучит жестоко, но Томас читал её не всю. Точнее, не читал почти ничего. На самом деле, обычно он пропускал все, кроме двух типов писем: тех, что были написаны детьми, которые он откладывал, чтобы ответить позже, и писем, выглядевших как что-то гневное, скорее всего, с угрозами от фанатов внутри. Эти его неимоверно веселили. Сегодня, вроде как, всего этого было не слишком много. Никаких посланий, написанных кровью (такое случалось только один раз, но сам факт того, что его идиотская книга вдохновила кого-то писать кровью, заставил его смеяться аж минут сорок. А потом он позвонил копам), однако было кое-что, выделявшееся из основного вороха. Посылка. Необычная, без адреса и без отправителя — как правило, это был признак чего-то от ненавистников. Люди всегда легки на ненависть, когда им не нужно отвечать за свои слова. Заглянув внутрь, Томас потерял дар речи. Во-первых, внутри лежала копия его собственного романа. Во-вторых, больше не было ничего. Никакого письма, например, которое бы все это объясняло. Нахмурившись, Томас повертел книгу в руках в поисках хотя бы одной причины, почему она оказалась у него. А потом он раскрыл обложку. На странице с посвящениями, почти полностью пустой при издании, теперь резкими красными чернилами было выцарапано небольшое дополнение:«Я подправил её для тебя.»
— Какого хера… — прошептал Томас. Он перевернул страницу. Уже с первого взгляда на неё стало понятно, что, кем бы ни был отправитель, у него было слишком, слишком много свободного времени. Этот говнюк, чёрт возьми, аннотировал его книгу, исправляя и указывая на какие-то ошибки, которые, видимо, существовали исключительно в его маленьком мозге. Пролистав весь роман, Томас понял, что там даже близко ничего не было исправлено. Каждая страница превратилась в красное месиво из комментариев типа «никто так не говорит» или «о ком ты блять сейчас прекрати эти игры с местоимениями». После каждого второго слова стояла запятая, а в некоторых незнакомец умудрился исправить даже написание (абсолютно, между прочим, правильное). — Ты сейчас собственную книгу читаешь? — Джеймс поставил дымящуюся тарелку макарон с сыром перед Томасом, выхватывая книгу у того из рук. — У тебя что, наконец редактор появился? — Что, нет! — Томас запихнул в рот огромную порцию и, игнорируя полный отвращения взгляд Джеймса, с набитым ртом сказал: — Один засранец взял на себя инициативу и сам решил все отредактировать, а потом прислал мне! Он ждал от Джеймса, что тот подтвердит всю абсурдность ситуации, но в ответ вместо этого услышал другое. — А в чем-то он прав. С пунктуацией у тебя и правда проблемки. — Чего? — Ты бы писал быстрее, если бы не редактировал свои работы сам. Да и тонкость — не твоя сильная сторона, — Джеймс начал жевать свои макароны, чувствуя, как тяжелее стал воздух между ними. — Знаешь что? Пошёл ты, Джеймс. Он бросился за стол к компьютеру. Каким-то магическим образом черновик был закончен уже через три часа — нечего было тянуть. Чем быстрее Джеймс бы убрался из его дома, тем лучше. Но увидев, как тот послал ему воздушный поцелуй на прощание, и вспомнив, что холодильнике все еще стоит целая тарелка макарон, Томас не смог злиться долго. Кроме того, он понимал — благодаря тому, что последний отрывок закончен, пройдёт ещё три недели, прежде чем этот хер появится на крыльце его дома и начнет приставать снова.***
Томас Джефферсон
«Кровь тирана»
посвящается Марте
***
Томас удалил очередное сообщение, даже не прослушав его. Выход его новой книги был встречен громко и восторженно и произвёл огромный успех. Каждый бы, наверное, позавидовал бы ему — роскошная жизнь, пишешь себе, никто тебя не трогает; все это правда могло казаться достаточно миленьким. А Томас тем временем серьёзно размышлял, стоило ли ему перебраться на другую сторону света и не писать больше ни страницы до конца своей жизни. Кто-то слил его номер в сеть. Телефон теперь звонил почти постоянно, и все дошло до того, что Томас не раз подумывал просто выключить его, пока не достанет новый. Единственное, что останавливало мужчину от этого — прекрасно сохранившееся в памяти лицо Джеймса, когда он сделал подобное в прошлый раз. Если что-то и было, чего Мэдисон действительно требовал, так это его доступность. Так что он просто продолжал смотреть на то, как его телефон звонит. Этот период, наступивший после публикации книги, был, наверное, самым худшим. Томасу не нравилось сидеть без дела. Не то, чтобы ему нужно было постоянно двигаться, нет — но ему нужна была работа. Что-то, чтобы заставить мозг думать. Дедлайны, планы, черновики. Нужна была причина вставать по утрам. И он начал планировать следующий роман. Структура была уже на месте, но были некоторые мелкие детали, которые нужно было подправить, какие-то черты характеров, которые изначально казались ему хорошей идеей, но сейчас уже были под сомнением. И даже несмотря на такое живое начало, Томас не строил себе иллюзий по поводу сроков. Джеймс обычно давал ему около полугода на работу, прежде чем начинал просить первые наброски. Тот знал, что пишет Томас быстро, но если его не подгонять, то пройдёт чуть ли не десять лет, прежде чем писатель хоть что-то выпустит в свет. Джефферсон скорее бы предпочёл бесконечно совершенствовать свою работу, нежели подвергать её чьей-то критике. Кстати говоря. Под его почтовым ящиком лежала посылка, вновь подозрительно похожая на книгу. И вновь, при осмотре обратного адреса на ней не оказалось. Томас заскрипел зубами, когда его мысли метнулись к той самой книге из последней посылки. К его собственному стыду (и к бесконечному Джеймсовому изумлению), сейчас она покоилась на его книжной полке, прямо рядом с «Войной и Миром». Конечно, это было крайне недопустимо — ставить свою собственную книгу рядом с одним из величайших произведений всех времен, но и выбросить её он себя заставить не смог. Томас был способен принять критику, не важно, насколько она была некорректна. Избавиться от книги значило бы признать свое поражение. Так что вместо того, чтобы впустую проигнорировать посылку и выбросить её, не задумываясь, Томас открыл ее, уже не удивлённый копией своей работы внутри. И вновь: ни надписи, ни имени — лишь едва разборчивые строки на первой странице.«Ты будто даже не слушал меня».
Ярко-красный цвет ручки был практически оскорбителен, он пресекал, портил, уродовал его простое посвящение любимой Марте. Оставшиеся страницы почти ничем не отличались от этой, исписанные везде, где только можно — в этот раз его находчивый редактор был ещё более придирчив. Уже только в первой главе стояли резкие замечания, такие как «не могу поверить, ты реально так написал» или «того, кто это редактировал, нужно четвертовать», или вот, самое любимое Томаса: «тот факт, что ты заставил меня читать эту чушь собственными глазами, доказывает, что бога нет, иначе он точно бы избавил меня от этих страданий.» Он чувствовал, как закипает изнутри, и уже на полпути к написанию презрительного ответа осознал, что у него даже и адреса обратного не было; в конце концов Томас просто разорвал свою красноречивую тираду на мелкие кусочки, в душе надеясь добиться хоть какого-то облегчения. Когда и это не помогло, он уселся за свой компьютер и начал печатать так рьяно, что клавиатура трещала под его пальцами. Следующие четырнадцать часов пролетели, как в тумане, полные ярости и исступления, и только лишь когда перед глазами все начало плыть, он с невероятно усталой головой был вынужден остановиться и прилечь. И даже так, Томас не переставал думать, перебирая в голове все возможное, что бы он сказал этому ушлепку, если бы выдался такой шанс. И он умело проигнорировал эти высоко поднятые брови Джеймса, когда тот увидел пополнение на полке Томаса. Честно говоря, Мэдисону должна была быть положена награда за то, что он мирился с таким неуважением прямо на его глазах.***
Томас Джефферсон
«Наметить и предопределить»
Марте
&
Худшему Поклоннику в Мире
***
— Поверить не могу, что ты посвятил ему книгу. — Но подумай, как посвятил, Мэдисон. Джеймсу, подняв лишь одну бровь, удалось как-то уместить в этом и нахальство, и недоверие, и, черт, Томасу тоже нужно было этому научиться. — Ты дал ему пос-вя-ще-ни-е. В своей книге. — И что? И что с того? Вместо ответа на его стол приземлился пакет, нарушив всю гармонию Томасового пространства — блокнота и туевой хучи цветных ручек, предназначенных для самых разных ситуаций. Томас издал какой-то сдавленный звук, который Джеймс также проигнорировал в силу своего отвратительного характера. — Твой худший фанат теперь самый почтенный из всех редакторов, что у тебя когда-либо были, и за это ты ему даже не платишь, — Джеймс развернулся на каблуках и побрел прочь, и если бы Томас не делал ему поблажек, то в этот момент бы страшно разозлился — Мэдисон вновь побывал у него без его ведома. — Потому что я с ним совершенно не согласен! — прокричал ему вслед Томас, игнорируя странные взгляды посетителей кафе. Томас редко работал где-то вне своего дома, но порой делать вид, что ему нравилось общество, было приятно. Ворча себе под нос, Томас уже чувствовал, как настроение летит в бездну, когда он ещё даже не открыл пакет. И дальше только хуже. Как и всегда, страница с посвящениями была безнадёжно испорчена, и Томас мысленно попросил у Марты прощения за этот абсурд.«да-да прости что моя блестящая редакция спасла твой говняный роман. худший поклонник в мире? иди нахуй, придурок».
Эти слова были почти втиснуты в страницу, резко, рвано, и Томас почувствовал какое-то удовольствие от мысли о том, что смог задеть этого незнакомца. Каким-то образом на этот раз все стало еще грубее, и какая-то маленькая часть писателя даже восхищалась таким пристрастием его загадочного редактора к тому, чтобы портить ему жизнь. В конце концов, с публикации его первой книги прошло уже три года, и, хотя Томас потихоньку смирился со званием более-менее известного автора, его все ещё удивляло то, что люди реально ждали его новых книг так долго. Было что-то влюбленно-страстное в том, как писал его поклонник. Одно из самых частых замечаний, которые Томас обычно получал, было то, что он, со всем своим увлечением и пристрастием, писал на удивление сухо и сдержанно. У того человека такой проблемы, очевидно, не было — несмотря на то, какой бред он нёс, написан этот бред был от всего сердца. Он уже был на половине третьей главы, как вдруг дело резко приняло политический оборот. Томас был счастлив признаться самому себе, что во всех своих книгах он преследовал лишь собственные убеждения. До смерти Марты и задолго до того, как началась его новая жизнь, у него было желание заняться политикой, возможно, получить даже какую-то должность в государстве. Писательство было лишь необходимостью, способом уйти от внешнего мира, оно держало его в безопасности и защищало от посторонних глаз, пока он не мог справиться с её потерей. Начало писательской карьеры было крайне внезапным — и случилось оно в основном по вине Джеймса. Так что то, что он вплетал свою политическую идеологию в свои тексты, не удивляло; зато было удивительно то, насколько его поклонника обижала даже малейшая разница в их взглядах. После «деньги же, блять, не так работают» Томаса пробило на искренний смех, особенно когда он увидел, как под этими словами была написана целая лекция об американских финансовых системах, дополненная историей национального банка. Прежде чем он это осознал, писатель начал переделывать сцену из новой книги, разъясняя, почему его фанат ошибается, и почему, хоть банк и может функционировать, это не делает его лучшим вариантом для данной ситуации. Он едва дошел до пятой главы, а у него было написано уже столько, сколько хватило бы на отдельный роман.***
Томас Джефферсон «Плыть по Течению» посвящается Марте & Худшему Поклоннику в Мире (хватит корректировать мои работы, засранец)
***
— Невероятно, как я разрешил тебе пустить это в печать. Джеймс удрученно сидел на крыльце скромного Томасового особняка. В первый раз за всю их дружбу он решил ждать здесь, а не вламываться внутрь, как делал это раньше. — Ты не прочитал посвящение, прежде чем отослать это в издательство? — К чему мне читать его? Я и так знал, что ты там напишешь. — Значит, — протянул Томас, получая огромное удовольствие от вида бедного Джеймса, у которого задергался глаз, — ошибка твоя. Это тебе нужно было быть более внимательным. Разве это не твоя основная работа? — Ты доиграешься, и я уволю и тебя, и твою наглую задницу, — пробормотал Джеймс и открыл дверь, приглашая Томаса войти. — Блять, когда ты успел сделать себе ключи от моего дома? — Томас широким шагом вошёл внутрь и чуть не упал, споткнувшись об уже предсказуемо лежащую на полу посылку. После четырёх книг, они, приходящие, как часы, больше не вызывали никакого удивления. — Открывай уже, не тяни время, — голос Джеймса теперь доносился откуда-то из глубин дома, и Томас, последовав его совету, разорвал пластиковую обертку и быстро, нетерпеливо открыл страницу с посвящениями.«Будто бы ты не ждал этого. — Александр.»
Томас моргнул. Затем перечитал вновь. Моргнул ещё раз для большей уверенности. — А-а… Джеймс? — его голос дрожал от напряжения, но Томас даже не пытался этого скрыть. В конце концов, а как бы вы отреагировали, если бы тот, кто несколько лет высмеивал ваши работы и насмехался над вами, внезапно назвал вам свое имя? — Ты можешь сказать, это мне все мерещится или нет? Тот подошёл обратно, глядя на Томаса, как на полоумного (в принципе, как и всегда), но все же послушно взял книгу из рук. Когда брови мужчины медленно поднялись, Томас понял, что это первый раз, когда он видел его в шоке. Хоть и совсем недолго. Джеймс тут же поднял на него свои глаза, посмотрев пристально-пристально — и черт его знает, что этот взгляд означал. — Мои поздравления, Томас. Теперь мы знаем, как зовут твоего худшего поклонника. Томас нахмурился, с неудовольствием сверля глазами красную надпись. Было как-то не по себе от того, что это имя — имя Александра — теперь значилось здесь. Он перелистнул страницу, уже не удивляясь тому, насколько все пестрит пометками. Волновало теперь совсем другое — то, насколько более… близким все стало казаться, когда пометки эти больше не принадлежали какому-то безличному незнакомцу. Теперь это — Александр, и это он пишет, что «ты, видимо, никогда не был бедным, раз не знаешь, как это происходит» и «используй ебаные двоеточия, если перечисляешь, это тебе не механика. даже дети, блять, это знают!» Томас понял, что улыбается, только когда Джеймс пробормотал себе под нос что-то про то, каких же кретинов ему приходится терпеть. И Томас пропустил это мимо ушей. Ради них обоих.***
Томас Джефферсон «Поклонение Разуму» посвящается Марте & Александру плиз, научись уже расставлять запятые
***
Он написал новый роман в рекордные сроки. В какой-то момент Томас перестал гнаться за новыми идеями. Теперь он лишь с нетерпением ждал посылки в форме книги, которая, так или иначе, каждый раз неизбежно появлялась на его пороге. И пускай это покажется немного жалким, но Александр (появление этого имени все ещё и пугало, и возбуждало одновременно) стал вдруг неотъемлемой частью окружения Томаса. Среди которого были только сам Томас и Джеймс, так что клуб, по сути, был достаточно эксклюзивным. В писателе еще оставалась крохотная часть, разумная часть, твердившая ему, что странно было бы считать Александра своим другом. Весь остальной его разум, который, хоть и был вполне не против, чтобы мужчина остался отшельником на всю оставшуюся вечность, говорил громче и куда настойчивей, что не так уж и странно быть друзьями с тем, кого ты никогда не встречал и с кем едва-едва разговаривал. С каждой новой книгой его критика становилась все более и более личной, иногда ненамеренно раскрывая любопытные факты о своём хозяине. Томаса даже смущало то, насколько хорошо он знал этого человека, хотя тот никогда не говорил ничего о себе напрямую, не выходя из какой-то невидимой тени. Но везде оставлял намёки. Томас был почти уверен, что работа Александра была в некоторой степени связана с политикой, знания в которой у того были обширны и почти безграничны, особенно в сфере финансов. Томасу это казалось безумно скучным — ни он, ни кто либо еще другой на этой земле не стал бы залезать в такую муть, и тем более в ней копаться. У Александра когда-то была жена, о которой тот как-то пошутил в одной из первых книг — «этот диалог так же скучен и сух, как и мой брак», — и о чем пожалел уже в следующей: «господи поверить не могу что я так сказал мне так жаль Элайза просто я был так огорчен я правда не верю что мог быть таким жалким по отношению к тебе…» И так далее. Целая страница извинений перед этой Элайзой, несмотря на то, что та никак не могла увидеть эту несчастную шутку, а Томас даже понятия не имел, кто она такая. Однако это говорило что-то об отношениях этих двоих — так же, как и о том, что они больше не вместе. (И Томас не обратил внимания на то, какое странное, чуть заметное тепло это вызвало у него в груди, потому что чувствовать себя счастливым из-за чьего-то расставания — это, мягко говоря, пиздец.) Под его дверью лежала посылка. Открыв, он достал оттуда собственную книгу, полную аннотаций. Томас уселся поудобнее, убедившись, что поблизости есть бумага с ручкой, чтобы, если что, сразу записать все, что его не устраивает — не важно, прочтёт ли это когда-либо Александр. Под обложкой он нашел телефонный номер. И отреагировал так, как положено всякому адекватному взрослому человеку. (Позвонил Джеймсу и целых десять минут кричал в трубку «о, Господи боже» на охренеть какой высокой громкости).***
Томас Джефферсон «Подверженный неудобствам» посвящается Марте & Александру Пенсильвания пишется по-другому
***
Алекс: иди нах именно так пеннсильвания и пишется Томас был немного шокирован тем, что кто-то, настолько зацикленный на правильной грамматике, может писать, как четырнадцатилетний, с кучей странных сокращений, которые писателю порой даже приходилось гуглить, чтобы понять. Быстро отослав скриншот Пенсильвании из Википедии, Томас попытался принять серьёзное выражение лица. Джеймс сидел напротив него, раздражаясь все больше и больше каждый раз, когда у того вибрировал телефон. Когда ему это надоедало, Мэдисон отворачивался к полкам, одна из которых теперь была полностью (простите, Лев Николаевич) уставлена книгами Джефферсона, и тихо усмехался. Тот переписывался с Алексом уже несколько месяцев. Сначала Томасу понадобилось время, чтобы набраться смелости — он ходил кругами по комнате, набирал сообщения и тут же стирал их, в конце концов чуть ли не вырвав на себе все волосы, когда его великий писательский мозг не смог придумать ничего лучше лаконичного «хэй». Диалог не вязался только первые сообщения три, пока Алекс не сказал что-то о недостатках свободной торговли, и пока уже не способный остановить себя Томас не отправил ему небольшое рассуждение о том, почему тот немного не разбирается в финансовых системах. За этим последовал ещё более пылкий ответ, за ним ещё один, и так незаметно вдруг протекла целая ночь. Они спорили обо всем на свете — от обсуждения гражданских свобод до того, правда ли шоколадное мороженое лучше сливочного (нет). Алекс: скажи ты же ведь не используешь википедию как надежный источник Алекс: хотя это многое объясняет Томас: Во-первых, иди нахуй. — Томас, Богом клянусь, я сейчас выкину этот телефон в окно. Подняв одну бровь, Томас наградил его своим излюбленным «посмотрим, как это у тебя получится» взглядом. Но эффект получился немного не тем, какой бы хотелось, отчасти от того, что а) ему ещё немного не хватало практики в этих играх бровями, сколько бы он ни упражнялся перед зеркалом (вид все еще был слишком озадаченный) и б) в таком поединке Джеймс бы абсолютно точно выиграл; а зваться лузером до самого конца их дружбы Томасу точно уж не хотелось. — Ну чего ты, Джеймс, я думаю, и вы бы с Алексом отлично поладили. У него есть пара чудесных мыслей по поводу невозможности двухпартийной системы, которые ты бы наверняка захотел послу… — Даже не начинай, — Томас громко закудахтал, видя, как на лице Джемми появилось чистое отвращение. Тот, может быть, и был так же заинтересован в политике, как и Джефферсон, но вот так же выносить всякий бред не умел. Томасу нравилось спорить, оспаривать, валить своих оппонентов наземь; в искусно продуманном споре было что-то опьяняющее его с ног до головы, и, насколько бы Алекс порой не бесил его своими отсталыми взглядами, для дебатов он подходил просто идеально. Джеймс же, наоборот, терпеть не мог людей, с которыми был не согласен. Томас был уверен, что если бы те встретились, то повздорили бы обязательно, и не раз, и очень даже впечатляюще; однако мемы бы потом друг другу точно не кидали. Алекс: я тут смотрю видос где ты выступаешь в уилльям & мэри Алекс:: втф что за костюм на тебе ты вообще знаешь как их носить Томас: Я успешнейший автор, что хочу, то и ношу. Томас: Кроме того, я там говорю намного лучше, чем говорили, когда я там ещё учился. Томас: Мне как бы хлопали. — Конечно, продолжай делать вид, что меня тут нет, — проворчал Джеймс, поднимаясь с кресла, — и Томас показал бы ему палец, если бы для этого не нужно было оторвать руку от телефона. Слава Богу, тот лишь взял их тарелки и исчез в неизвестном направлении дома. Где-то в глубине мозга Томас поймал мысль о том, что неплохо было бы начать брать с него арендную плату — Джеймс уже практически стал здесь законным жильцом. Алекс: возможно они так оживились потому что им не надо больше смотреть на твой ужасный костюм Несмотря на оскорбление, Томас не смог сдержать улыбки, замечая, как тепло стало у него в груди и до самых кончиков пальцев. Он перестал печатать. Вот черт.***
Томас Джефферсон «Правильное мышление» посвящается Марте & Александру заварная лапша — это не еда.
***
— Джеймс, я не могу. — Всё в порядке. Просто дыши, хорошо? — Джеймс на другом конце трубке жёстким голосом пытался помочь ему сделать простое дыхательное упражнение, и оба они проводили его уже столько раз, что даже мысль об этом делала Томасу лучше. В данный момент он был в достаточно неплохой уборной достаточно неплохого ресторана и, к тому же, в достаточно неплохом костюме. Все было совсем не так, как писатель изначально хотел, но Джеймс настоял, и выложиться на полную не удалось. Изначально это должен был быть дорогой ресторан, лучший, что только можно было найти, с шоу, музыкантами и всем тем, что Томас только мог придумать. В конце концов, он составил список, чтобы понять, все ли сможет туда поместиться. — Томас… — произнёс Джеймс, окинув этот список взглядом. — Томас, ты не хочешь это все делать. И это был не вопрос. — Ну, сначала я хотел устроить это просто как ужин, но потом понял, что не знаю, какую еду он любит — а если у него на что-то окажется аллергия? И потом театр — вдруг он вообще не любит драмы и больше предпочитает комедии, и придётся устроить и то, и другое, а ещё же прогулка… Джеймс поднял руку, жестом останавливая эту тираду, прежде чем Томас смог бы зайти ещё дальше. — Может быть, лучше начать просто с ужина? А потом уже сможешь спустить все свое безумство на этого парня. И вот — Томас был здесь, взволнованный до чертиков, в туалете кафе, которое, вероятно, смог бы купить целиком, если бы захотел. Боже, зря он так сделал, нужно было пойти куда-то в приличное место, Алекс вряд ли будет впечатлен, да и стоило ли его вообще звать сегодня?.. — Томас, — повторил Джеймс, уже с ноткой раздражения в голосе. Интересно, сколько минут мужчина пытался до него дозваться? — Я… — он глубоко вдохнул, — я в порядке. Всё будет в порядке. Это же просто Алекс, да? — Всё будет отлично. Ты уже наполовину замужем, Томас. — Чего? — Ты ему книги посвящаешь. Да даже для меня ты этого никогда не делал! — Может быть, если бы ты не был таким дерьмовым издателем… — Томас попытался скрыть дрожь в своем голосе, прекрасно зная, что Джеймс и это заметит. — Спасибо тебе. — Обращайся. Он положил трубку, быстро сполоснул лицо водой и вышел обратно в зал. Пока Томас пробирался через толпу, он пожалел, что не глотнул алкоголя, прежде чем ехать сюда; нервы пожирали его, и было бы неплохо позволить мозгу хоть немного расслабиться — ровно настолько, чтобы не чувствовать взглядов за своей спиной. Почувствовав тошноту, он уже собирался развернуться и побежать обратно в ванную, как вдруг увидел свой стол. За ним сидел человек. Сразу же поражало то, как много энергии находилось в таком маленьком земном создании; его уверенное тело все будто бы звенело в бесконечном движении, одна рука теребила солонку, а другая стучала по столу в нетерпении. Русые волосы были собраны в хвост, но пара прядей на лбу говорили о том, что тот постоянно ворошил их пальцами. Темные круги и впалая кожа под глазами свидетельствовали о долгих бессонных ночах, но благодаря светлому, блестящему взгляду тот не выглядел, как зомби, а наоборот, практически сиял. Это, должно быть, Алекс. — Э-э, привет, — рухнув на стул, выдал Томас красноречивое приветствие. Мужчина напротив фыркнул. — А я-то от него в честь себя ожидал поэмы. Точно уверен, что ты писатель? Вот так, и странное напряжение исчезло в считанные секунды — как по щелчку пальцев, и в следующую секунду Томас, уже ни о чем не задумываясь, произнес: — Я бы спросил чужого мнения, но, к сожалению, мой собеседник не может и двух слов связать, так что нам обоим придется жить в неведении. Александр засмеялся, ярко и непринужденно. Томас уже пообещал себе написать поэму об этих глазах, его глазах, и только тогда осознал, что именно происходит; но ему было так хорошо, и глаза Алекса действительно светились, весело, ярко (и, может быть, чуть-чуть жестоко), и в них хотелось утонуть, забыться на всю оставшуюся жизнь. И эта мысль должна была его пугать, и стоило, наверное, позвонить Джеймсу и пожаловаться на все это, но… Вместо этого он рассмеялся в ответ.***
Томас Джефферсон «Ничего на свете» посвящается Марте Джеймсу (наверное) & Александру Понятия не имею, когда я успел влюбиться в твою гоблинскую задницу, но я жалею об этом каждую секунду.
***
Томас нашел копию своей книги безобидно лежащей на своей подушке. С уже родным и знакомым бесчинством на первой странице.«почему я вообще терплю тебя о господи.»
Он запрокинул голову и громко-громко захохотал, слыша, как из другой комнаты Александр кричит ему: — Вот ты смеёшься, а правок моих ещё не видел! — он высунулся из дверного проёма, с волосами, растрепанными во все стороны, — Сколько раз мне еще нужно объяснять тебе про определения? — Ещё целую вечность, — ответил Томас и, улыбаясь, наклонился, чтобы поцеловать самого возмутительного мужчину, которого он когда-либо встречал.