— Ну, что, ты счастлив, Стиви?
Что уж таить, Стивен знал, что разговор рано или поздно придёт к этой теме, ведь это была кровоточащая рана на «теле» их с Джеймсом отношений. Барнс не скрывал своих чувств ни раньше, ни сейчас. К тому же, казалось, что за время их невольной разлуки, его чувства стали лишь крепче и ярче, раскрываясь огромным букетом насыщенных эмоций. Тогда, в юности, которая, казалось, была целую жизнь назад, всё происходящее было для Роджерса лишь шалостью, буйством гормонов и тягой к неизведанному. Он не спешил воспринимать их с Барнсом «отношения» всерьёз, полагая, что друг тоже лишь экспериментирует. Но тот был настроен решительно и в злополучном 1943, когда записался добровольцем, сделал Стивену предложение руки и сердца, будто вложив его тому в ладони. Но парень стушевался от наличия серьезных чувств у друга, ведь сам всегда стремился к тихой семейной жизни, с любящей женой и парой красивых детей. Так что, это было лишь вопросом времени, когда друг решит поговорить обо всем, что происходило и происходит между ними.— Сложно сказать, Баки.
Джеймс никогда не любил своё прозвище, полученное еще в школьные годы, в дворовых драках и боях за деньги в портовых доках. Оно напоминало о том, что он всегда был, есть и будет простым оборванцем из захудалого Бруклина, с дыркой в кармане и синяком на лице. От него тянуло шлейфом крови и жестокости, что с малых лет окружала Барнса, живя в его доме и на узких улочках родного района. Но в устах Стивена, это короткое: «Баки», источало такую теплоту и нежность, что, казалось, их можно потрогать руками. Парень готов был часами напролет слышать это прозвище, произносимое Роджерсом, утопая в ласке и заботе друга. Конечно, для него Стивен никогда не был просто другом, как бы фамильярно это ни звучало. Он был для Барнса всем: семьей, любимым человеком, верным другом, строгим учителем и заботливой нянькой. Джеймс не сомневался, что его чувства взаимны, когда слышал в неразборчивых стонах Стивена своё имя и стонал его имя в ответ, когда засыпал в кольце его теплых рук и просыпался на запах завтрака, когда был заботливо закутан шарфом в холода и согревал ледяные ладони поцелуями. Он по крупицам собирал своё счастье, не задумываясь, что для Роджерса всё это лишь проделки юности и её гормонов.— Брось, Стиви, ты светишься, как звезда на новогодней ёлке, рядом с этой, как её зовут?
Стивен знал, вернее понимал, что друг прекрасно помнил имя его будущей жены. Как и знал то, что Барнсу больно от одной мысли о ней и Стивене, как о едином целом. Но по-другому свою жизнь он не представлял и тот мир, который крутился вокруг не давал шанса на это. Поэтому парень принял суровую реальность, как что-то неизбежное и неконтролируемое, решив плыть по течению и не загадывать так глубоко в будущее. Роджерс отложил все раздумья и чувства в дальний ящик, взяв в руки холодный металл оружия и бросаясь на передовую. Парень не надеялся, что доживёт до тех дней, когда его прошлое и настоящее столкнуться в неравном бою, который будет страшнее, чем встречи с войсками Вермахта. Он плакал, когда узнал, что Барнс погиб. И плакал, узнав что друг жив. Вот только он не признался ни себе, ни Пэгги, почему именно разрывалась его душа.— Пэгги. Её зовут Пэгги, Бак.
Собственное имя в одном предложение с именем невесты Стивена резало слух. Барнсу вдруг захотелось очутиться где-то в другом месте, подальше от всей суеты и предсвадебной подготовки. Залечь в тишину, зализывая раны и подсчитывая потери, вот только далеко не физические, лелея и поглаживая собственные покалеченные чувства и мечты о будущем. Джеймс понимал, что было гораздо легче, когда его считали погибшим и он спокойно продолжал отстраивать себя заново, после отказа и разбитого вдребезги сердца. Но сентиментальность и тяга к родному — единственному родному — человеку заставили приехать обратно в Нью-Йорк, чтобы просто увидеть. Это стало и счастьем, и погибелью для него. Он был счастлив видеть Роджерса живым, но был убит тем, как тот сжимал в объятиях красивую брюнетку, с ярко-красной помадой на губах.— И всё-таки, выходит, ты счастлив?
Роджерс не знал. Он не соврал другу, сказав, что всё сложно, ведь и сам не до конца понимал что не так. Парень не понимал, что идёт не так, когда в ссоре начинал сыпать оскорблениями и повышать тон на Пэгги; когда засыпая в обнимку с любимой, ему снились чужие руки, сильные и с кучей шрамов от драк; когда сравнивал идеальную лазанью, которую готовила Картер с простыми сандвичами, приготовленными неумелой рукой; когда, целуя идеальные губы девушки, ему был противен привкус помады и вспоминались обветренные и потресканные губы. Он не понимал, а может просто не хотел признавать, что проблема вовсе не в ужине, который не понравился, и зеленом чае, что горький на вкус, а в человеке, который делает всё это. Пазл никак не хотел складываться, но на самом деле это Стивен постоянно вынимал какую-то часть из готовой картинки, не желая принимать действительность.— Я так не думаю.— Так позволь мне сделать тебя счастливым
. И теперь всё встало на свои места. И нелюбимая лазанья стала самой вкусной, зеленый чай стал самым прекрасным напитком, а конфликт никогда не доходил до повышенных тонов. Просто всё окончательно стало правильно и так, как хотят душа и сердце, без отрицаний действительности со всеми её вытекающими. Каким бы ни был результат тогда, несколько лет назад, сейчас, сидя в этом пабе и ощущая тепло чужого тела, любая проблема и недосказанность, каждый страх становились сущим пустяком и нелепицей, над которой можно смеяться, вспоминая о ней долгими зимними вечерами. Просто рядом с Джеймсом всегда было так, рядом с ним никогда не было страшно, даже когда Стивен догнал его в росте и плечах.