beautiful is boring

мо сюаньюй не слышал хлесткого звука от пощечины, не чувствовал жгучей боли на покрасневшей щеке, и ему уж точно было не до шокированных адептов, поневоле оказавшихся зрителями этого шоу. в его голове звучали лишь холодные слова человека, от которого услышать такое было худшим ночным кошмаром. – ты уродлив, мо сюаньюй. отвратителен и уродлив. зачем же ты так? зачем ранишь меня точеным клинком своих слов? почему же столь отвратительное существо, как ты, так прекрасно? у а-юя была тысяча вопросов и ни одного ответа. мысли острыми углами впивались в стенки мозга, давили, рвали истощенное сознание безжалостно - подстать его речам. в черепной коробке оставались лишь сырые ошметки, отзывающиеся болью каждый раз, когда на них давили чужими разговорами, другими мыслями в попытках отвлечься. сырые ошметки больше не были способны думать о чем-то ином. этой ночью кухарки не заметят пропажи тяжёлой бутыли вина, лекари не обратят внимания на исчезновения пары мотков белоснежных хлопковых повязок, а охрана и не посмотрит на юркую тень, скользящую по деревянным стенам брошенных комнат. у мо сюаньюя был план, надежный и простой. украсть саблю у зазевавшегося солдата было легче всего. хладное лезвие было тяжёлым для ослабевших рук, но это не остановило юношу. он крепко сжимал его между пальцев, то и дело поглядывая на своё размытое отражение в сверкающей стали. опьяненный, он слышал, будто литры вина булькают в его животе и растекаются по венам. сантиметр за сантиметром. кожа со лба, прямо у линии волос, отходила так же легко - сантиметр за сантиметром. уродлив. а-юй слышит, как рвутся на части тонкие, хлипкие волокна. острию сабли был нипочем плотный слой эпидермиса. кончики пласта уже можно было увидеть собственными глазами, но толстая пелена слез мешала . плевать, на все плевать, останавливаться нельзя, нельзя, нельзя... отвратителен пальцы дрожат, отказываются сгибаться, заходятся в болевых судорогах. их едва удаётся обуздать, чтобы впиться ногтями в мягкое мясо, ошметки которого прилипли с другой стороны слоя кожи. как плохое подтаявшее желе. один рывок - с треском кожа сходит до кончика носа, лопаются мясные ниточки, а сюаньюй, с силой сжимая зубы, неосторожно откалывает кончик, проглатывает, заходясь в немом крике. и тут же дотягивает последнее. горячие струйки крови заливают заплаканные глаза, челюсти и подбородок так же оголены - вся кожа спадает на грудь. последнее движение - взмах саблей отбрасывает пласт на пол. под ним мгновенно расстекается розоватая лужица, а лицо а-юя горит огнём. от каждого порыва сквозняка, гуляющего в щелях между прогнившими досками, острая боль усиливается в несколько раз. все равно. теперь уже все равно. </i> слабые руки заламываются в попытках крепче прижать ткань к лицу. ободранные губы отзываются жжением на каждый глоток вина, но сюаньюю плевать. свободной рукой он пытается разлепить ресницы, покрытые засохшей кровью. когда один глаз удаётся освободить, работа продолжается, и чем больше ткань покрывала алые волокна лицевых мышц, тем больше она теряла девственно белый цвет, становясь грязно-розовой, а кое-где проступали бордовые пятна. "алкоголь - полоска ткани - алкоголь", - простая схема, по которой действовал опаленый мозг адепта. когда он наконец обвязал концы вокруг шеи, то боль и слезы уже давно отступила на задворки сознания. в центре была лишь злость. мэн яо не волновался о жалком. он не думал о слабых адептах, неспособных выдержать тренировки, не думал о служанках, выкинутых из постели папаши прямо на улицу, не думал о беспомощно влюбленном юноше. а стоило бы. в этот раз ему не хватило осмотрительности, не хватило ума, чтобы оценить мальчишку по достоинству. как назло, именно в этот час была смена патруля по дворам золотого дворца. как назло, именно сейчас яо должен был работать над важными документами, и поэтому прогнал всех слуг с глаз долой. как назло, именно сумасшедший мо сюаньюй желал отомстить гуанъяо. когда в дверь тихо поскреблись, яо не обратил внимания. когда постучали уже настойчивее, тот прикрикнул, чтобы уходили прочь. на третий раз он был разозлен не на шутку. быстрым шагом приблизившись к дверям, яо рывком раздвинул их и тут же обомлел. в паре десятков сантиметров от него стояла темная, пошатывающаяся фигура с чем-то тяжёлым в руках. только присмотревшись он понял, что это была окровавленная сабля одного из солдат. голова фигуры была перебинтована, и местами чёрные волосы торчали из под слоев марли, но в основном были рассыпаны по плечам. внезапно фигура сделала неровный шаг, вышла из тени, что заставил яо отступить назад. мурашки покрыли его тело, ноги подкосились от вида обрывков бинтов, пропитанных кровью. он упал и сильно ударился спиной, но не обратив внимания на боль, попытался ползти на локтях назад. горло сперло, ком застрял в глотке, не давая проронить ни звука, а только хватать воздух ртом. незнакомец поднял голову, шумно, со свистом вдохнул воздух, и вдруг резко пошел на яо, захлопнув за собой двери. за собой он продолжал тащить саблю, невзирая на её тяжесть. тем временем гуанъяо уже уперся затылком в стол и теперь безуспешно пытался встать. незнакомец навис над ним, заставляя замереть, и отпустил рукоятку сабли. та с грохотом упала, но никто из них не обратил внимания. яо с ужасом наблюдал, как безумец перед ним начал медленно, растягивая боль, снимать с лица бинты. слой за слоем, прилипший гной и шматки спекшейся крови падали на подол желтого ханьфу, но яо не мог оторвать глаз, полных панического ужаса от бордового месива, на месте которого когда-то было лицо. грязные, пахучие бинты упали на его колени, от чего тот интенсивно дернулся, ударившись затылком об край стола. жмурясь от боли, он разглядел блеск острия сабли, занесенной над его головой. незнакомец разлепил засохшие губы, и его голос эхом разрезал сознание младшего сына цзинь гуаншаня. - теперь я красивый, мэн-гэгэ?