***
Весенний ветер задувал в щели, сумерки царили в комнате, и разве что свет экрана смартфона разгонял темноту. С экрана смотрел Ромка. По пояс голый, мокрый, с буйным кудрями по плечам, Ромка смотрел, как будто на Лешу, только манящая улыбка на губах была адресована кому угодно, но не ему. На втором кадре Ромка обнимал за талию очередную победительницу чего-то там, высокую и длинноногую красотку с лентой через грудь. И улыбался ей. — Лешик, Лешик, земля вызывает Лешку! — проорал Динька, когда ввалился в комнату, споткнулся о порог и матом возвестил весь коридор о случившемся. — Что валяешься прокисшей плесенью, бро? — Плесень не прокисает. Лешка едва успел инстаграм свернуть и открыть параграф учебника, когда Денис выхватил телефон из его пальцев. — Не нуди, Коробов, у тебя скоро эти символы из ушей полезут, ты сам уже как скрипичный ключ, унылый и горбатый. Идем на свидание! Лешка подавился воздухом от неожиданности. — Тебя Андрей покусал? — Что? Андрейка? Ааа! Нет, не то свидание, ты рехнулся! У нас тройное свидание: я с Манюней, Ромка с Дашей и ты с Любкой, я знаю, ты давно по ней сохнешь. Ты же всегда ей помогаешь, я помню. Лешка упал обратно на кровать. Очередную победительницу чего-то там зовут Дашей, и это значит, что на следующем концерте Ромка со сцены будет кричать ее имя. За полтора года ни разу не повторился…***
Строчки медленно плыли перед глазами, и Лешка щурился, чтобы вернуть их на место. В открытую форточку дуло, и вонючий табачный запах вихрем влетал в комнату. Динька шепотом зачитывал новую песню, из его наушников ревели басы, и нога била по батарее в такт. — Это Жанна, — заключил Динька, когда выбросил окурок и захлопнул форточку. — Колись, ты сохнешь по Жанке! Жанны в их группе не было. Как и на этаже. — По Жанке Леопольдовне, — уточнил Динька. — Она всегда тебе на ложку больше пюре кладет. — Ты с ума сошел, — на вытерпел Леша. — Я даже не знал, как зовут повариху. Пойдем спать, а? Я устал как собака… Он первым забрался в кровать, и Динька следом нырнул под одеяло. Его холодные стопы коснулись Лешиных икр, мокрые губы мазнули по локтю, и гвоздик пирсинга царапнул кожу. От Диньки несло табаком и немного пивом, а еще он был горячим, как свежеразогретая печь, и под бархатной кожей перекатывались мускулы. Колючие волоски внизу живота пощекотали кожу, когда Лешка повернулся к Денису спиной. Они регулярно просыпались со стояками. Поначалу Динька шутил, а Лешка смущался и норовил оправдаться, мол, девушка снилась, но постепенно привыкли и не обращали внимания. Стоит и стоит, не мужики, что ли… все же живое тепло всю ночь прямо под боком, да и потом, в их возрасте не стыдно, когда стоит — стыдно, когда наоборот. — Значит, это Стася, — решил Динька. Он повозился немного, укутываясь в одеяло, и пихнул Лешу в спину. — Колись, по Стаське сохнешь? — Она по девочкам. Леша отмахнулся от Диньки, носом в подушку зарылся, но разошедшийся сосед замолкать не собирался, а значит, сон приходилось отложить. — Как будто это мешает по ней сохнуть… Это она до первого нормального мужика по девочкам, а ты ее так и этак!.. И она вся твоя. Динька даже пристроился сзади, изобразил что-то из «так и этак» и Лешка обреченно простонал: — Отвяжись, дурень. Целебный член сильно переоценен или, по твоей логике, ты тоже не гей до первого нормального мужика? Динька озадаченно засопел. Лешка даже повернулся к нему лицом, потому что длительное молчание в разговоре о геях было Диньке свойственно примерно также, как Лешке увлечение рэпом. Хоть температуру меряй и проверяй, жив твой друг или пора звонить в скорую. — Фе, — наконец выдал Динька. — Логику понял, но фе. Как ты вообще можешь сравнивать Стаську и геев. Она же во какая! — он изобразил большую грудь. — А геи фе… как Андрейка, и все как один пидорасы. Разговор входил в проторенную колею и вдруг сделал рывок, когда Динька приподнялся на локте, почти нависая над Лешкой. — А мне вот интересно, ну, сосется Стаська с другими телками, ну, ты ее засосешь — какая разница? Губы они ведь что у парней, что у девчонок губы, неужели какая-то разница есть? Он что, проверять вздумал? Леша хотел отстраниться, но некуда, разве что скатиться голой спиной на холодный пол. А Динька вот нависает, склоняется ниже, так что меньше ладони остается до его лица. И четко видны трещинки на губах и блики на шляпке пирсинга, и шрамик на красивом носе с сережкой в левой ноздре, и густые реснички на темных глазах, которые так внимательно смотрят из-под широких темных бровей. Лучше в самом деле, на пол звездануться. Не звезданулся. Динька придавил локтем, и крылья носа распахнулись при выдохе, губы сжались. А потом Динька отстранился, как будто и не он едва не полез с поцелуями. Упал на свою подушку и уставился в потолок. — Не, фигня получается, — наконец определил он. — Губы и губы, губы-то одинаковые, а я же все равно знаю, что это ты, а не моя Манюня, скажем. И внутри сразу фе… Как пидорасы какие-то, честное слово. Лешка перевернулся на бок и уставился в глубину комнаты, где у второй кровати стоял синтезатор и полка с книгами. Динька в своем репертуаре. А хуже всего, что Ромка с ним согласен.***
Из комнаты доносилась сатанинская музыка, и черти надрывно пилили что-то железное, вроде еле живой батареи. Девчонки в коридоре нервно жались к стенам, кто спешил заткнуть уши, кто молотил по двери, кто грозился позвонить комендантше. Лешкино появление они встретили так же, как если бы к ним сошел ангел и объявил о выставлении зачета автоматом. — Иванов, скотина, второй час громыхает! — пожаловалась одна из них, пока Леша искал ключи. — Чтоб его Викторович засыпал на экзамене. Сатанинская музыка оборвалась, когда Леша заглянул в комнату, и черти исчезли, оставив внутри одного лишь Диньку, пьяного до нестояния, мятого и рваного, как будто он в одиночку подрался со всеми комендантами всех городских общежитий. — Манюня суууука! — оповестил Динька, когда Леша подошел ближе и нерешительно присел на корточки. — Это она тебя так? — Вот это — она. — Динька указал на царапины на щеках. — Сука когтистая. А вот это, на руки мои смотри, это я об ее хахаля разбил. Сууукааа! На Бали улетают, твари. Я, видите ли, не могу достойно обеспечить ее отдых, а этот ее… Святослав Георгиевич, значит… может. Суки! Динька поскреб пилочкой для ногтей по батарее, и звук жалобный и печальный, будто кошке хвост откручивали, разнесся по комнате. — Мне жаль, Динь, — честно сказал Лешка. Он вытащил пилку из Динькиных пальцев и кинул в коробку у дверей, в которой обычно лежали обувные щетки, а сейчас — остатки Манюниных вещей, оставшихся в общежитии. Ладонь легла на короткие жесткие Динькины волосы, и они разгладились, не топорщились больше во все стороны, как минуту назад. — А мне не жаль, — прохрипел Динька. — Тебе жаль, а мне не жаль — это она пусть жалеет. Нашла мальчика, фе… Она думает, я все ее фокусы терпеть должен? Пальчиком мне грозит, говорит, какой ты грубый, Дэн, какой ты глупый, Дэн, какой ты гадкий, Дэн, и пидорасов я пидорасами зову, и баб — бабами, и, ужас какой, не люблю, когда она в мужском джемпере ходит, потому что если она и будет носить мужскую одежду, то только мою и в моем доме, а не каких-то там… друзей. Фе. Шовинист я, видите ли, мизо… я даже слово забыл. Лешик, я шовинист и мизокто? Лешка погладил Диньку по голове, как мать неразумного ребенка. — Идиот ты, Динька. Неужели сложно хотя бы свою девушку девушкой называть, а не бабой и телкой? — И ты туда же, — вздохнул Динька. Он сложил голову Лешке на плечо, икнул пьяно и громко. Идиот Динька, ох и идиот он… Лешка-то знал, что Денис не такой непроходимый тупица, каким рисуется перед девчонками. Он разбирался в теории философии, он немного понимал в психологии, он тоже не после школы пошел в музколледж, успел и высшее образование получить, и поработать репортером в газете. Но едва дело доходило до девушек — и пробки в голове перегорали. Динька изображал из себя рубаху-парня, простого как три копейки, сыпал бабами и телками, нес пургу из ситкомов и песен модных рэпперов и шутил, что в своей жизни только две книги прочитал «Колобка» и «Камасутру». И то лишь ради картинок. Лешка погладил Диньку по голове, по плечу хлопнул, хотел поднять на ноги и отправить умываться и спать, а Динька потянул его за руку, так что Лешка опять на пол возле него шлепнулся. — И ты сука, Коробов. Сууукааа… Лешка опешил. — А спросишь, почему сука? А я скажу! — Динька наклонился, оказался близко-близко к Лешиному лицу, губы свои облизал и хмыкнул, когда Лешка задержался взглядом на языке. — А я знаю, по кому ты сохнешь, Лешик, знаю. А спросишь откуда? А я скажу: ты во сне разговаривать стал. И ты его по имени называл. Я сначала не понял, а потом как понял! Ну и сука же ты, Коробов, сукаааа. Лешка попытался отстраниться — не дали. Динька, как клещ, в плечо впился пальцами, на колени привстал, так что нависал над Лешкой, давил его к полу. — Давно знаешь? — С неделю. А может две. А ты, Лешик, не стремался ко мне в постель лезть? Ты, со всей этой пидорасней в голове, и ко мне, и вставало у тебя каждое утро. — Не на тебя же, — буркнул Лешка. — Отпусти, Динь, и поговорим. — Да не рыпайся ты, — рыкнул Динька. Он надавил на плечи, и Лешка то ли попытался уйти от прикосновения, то ли в самом деле не удержался, но упал на спину, и Динька сверху упал, подполз выше, так что снова его глаза оказались напротив Лешиных. Ситуация стремительно превращалась их просто хреновой в очень хреновую, и мысленно Леша уже забирал документы и покупал билеты, чтобы навсегда исчезнуть из Ромкиной и Динькиной жизни. — А мне вот интересно, Лешик, а как ты во все это вляпался, ты же нормальный пацан, не в боа, не при параде, пацан пацаном, как так-то, а? Леша не знал. Просто вляпался. Просто проснулся в четырнадцать лет и понял, что влюблен в одноклассника. Просто встретил своего бывшего. Просто увидел Рому Евграфова и потерял голову. Просто родился таким. Диньке-то что? — А еще мне интересно по-прежнему, а губы-то разные? Помнишь, я спрашивал? Это я проверял, правда ли, что ты пидор. Но мне все еще интересно, а в чем разница, когда девчонка сосет, а когда пацан, или кто в жопу дает — разница есть? — Ты бред несешь, Динька, — выдохнул Леша. А Денис сверху наваливался, за локти держал сильно и жестко, и пальцы у него были крепкие, длинные. Сам Динька ростом не отличался в сравнении с долговязым Лешей, и потому животом ощущался его член, слегка подрагивающий в широких спортивных штанах. — Слезь с меня, — попросил Леша. — Ты пьяный и несешь бред, а наутро пожалеешь. — Пожалею, — легко согласился Денис. — А что, лучше и дальше крысятничать и делать вид, что я не знаю, что ты сохнешь по моему лучшему другу, который, между прочим, начистит тебе морду, едва узнает, что ты пидор? Или что, будешь дальше членом в меня тыкаться по утрам? Будешь гиенить над нашими шутками про Андрейку и бояться, что начнем шутить про тебя? Что из этого ты хочешь продолжить, Лешик? Лешка не без труда, но спихнул с себя Диньку, и тот упал на пол, только взгляда не отводил по-прежнему. А Лешка сел на колени, не зная, что делать дальше. Пальцы задрожали, и пришлось сжать их в кулаки, только и губы дрожали, и зубы, и, кажется, внутри все скрутило, только всего себя в кулак не сожмешь, как не пытайся. — Да ты хоть на один из моих сегодняшних вопросов ответишь? — спросил Динька. Смуглый, покрытый татуировками Динька, чья порванная футболка задралась во время бестолковой возни и открывала поджарый живот со змеей возле пупка, а широкие штаны обнажали уходящую к члену дорожку волосков. — Какая разница? — спросил Лешка. — Ну, сам посуди. Он наклонился над Динькой, клюнул в губы и отстранился мгновенно, накрыл ладонью полувставший член и тут же руку отдернул. — Есть тебе разница, кто тебя лапает или нет? — Есть, — ответил Динька. И его тяжелое пьяное сопение на несколько долгих секунд стало единственным звуком, который царил в комнате, потому что казалось, что Лешкино сердце даже биться перестало от зашкаливающей наглости произошедшего. Шутка ли, он поцеловал парня впервые за несколько лет. А потом Динькины глаза засверкали. — Разница есть, ты был прав. Лешик, а отсосешь мне? А в жопу дашь? А вдруг я лучше Ромки буду, Лешик, ну соглашайся, бро. Леша встал на ноги, и они дрожали, пока перешагивал через Дениса и шел умываться. Холодная вода не помогала, и уши горели, щеки пылали, даже нос, кажется, и тот полыхал огнем. Слезы накатывали на глаза, и в груди все тряслось и дрожало. Холодные капли стекали по волосам, падали за шиворот, и на кафельном полу потихоньку образовывалась лужа. А Леша никак не мог заставить себя выйти из туалета. Когда прокрался в комнату, Динька еще не спал. Диня сидел на кровати, напряженный, как тетива, глазами горел, будто сжечь пытался. Леша натянул на себя свитер, отыскал в шкафу так и не распакованный до сих пор плед, и вторая, столько месяцев неиспользуемая кровать встретила его холодом. Когда проснулся, поверх пледа нашел свое пальто и Динькину зимнюю куртку. Самого Дини в комнате уже не было. На столе возле термокружки с теплым чаем лежала записка «Прости, я перегнул палку, вечером поговорим. Репа в 17». Как будто и не было вчерашнего скандала. Сколько Леша Диньку знал, а знал больше полутора лет и восьмой месяц жил в одной комнате, если бы Динька хотел выпереть Лешу из группы, на репетицию бы не позвал.***
Еще через неделю постоянной работы над новыми песнями, когда все трое разлучались лишь на несколько пар, которые никак нельзя было прогулять, и через три дня концертов, когда не разлучались вовсе, стало понятно, что о своем открытии Динька никому не рассказал. Леша радовался этой задержке, аргументы один за другим появлялись в его голове, и под конец начало казаться, что не произошло ничего страшного для Диньки и Ромы: Леша сумеет объяснить ребятам, почему его влюбленность — не конец дружбе и почему эта история пойдет на пользу имиджу группы. Но все заготовленные аргументы вылетели из головы, когда Леша шел к дверям 206б комнаты после всех репетиций и концертов и наконец-то сданной практической работы. — А, Леха, дружище! — Динька втащил Лешу в комнату и стащил с него пальто. — А мы с Ромахой тебя заждались. Пивас будешь? На столике пирамидкой стояли бутылки нулевой Балтики, и Леша с непониманием уставился сначала на Дениса, а потом на Рому. — Дэнни топит за ЗОЖ, — ухмыльнулся Рома. — Еще немного и он преисполнится дзена и бросит курить. — Не дождетесь, — хмыкнул Динька. Несильные толчки в спину отправили Лешу поближе к столу, где уже стояли три пустые тарелки, и на хлебной доске лежали аккуратные розовые кружки колбасы. — Супер, Леха! — Ромка поднял вверх большой палец, правда, Лешка так и не понял, за что его благодарят. Все, что он делал в последнее время — это избегал смотреть друзьям в глаза, читал учебники и осточертело писал музыку для новой Ромкиной песни, такой же гениальной, как предыдущие, и посвященной очередной самой любимой и единственной девушке. До того теснивший Лешку к столу Динька внезапно передумал и отпихал обратно к дверям. — Леха, бро, я же забыл про макароны! Пойдем-ка, сольем воду, пока наши макароны ни к кому не ушли. Лешка покорно вышел в коридор и пошагал на кухню. Динька буквально дышал ему в спину. — Смотри, — сказал он, когда очутились на кухне над кастрюлей еще недоваренных макарон, — пидоров он говнит, ты и сам знаешь, но Ромка — добрый пацан. И если признаешься сам, примет нормально. А признаться-то надо, если ты и впрямь сохнешь. Леша неопределенно пожал плечами, но Динька не отставал. — Не ссы, Лешик, я Ромку много лет знаю, он — золотце, максимум, в морду разок пропишет, но я буду рядом, остановлю. Леша пообещал подумать и занялся, наконец, макаронами. Разговор за столом перетекал от музыки к девушкам и от девушек обратно к музыке. Ромка поругался со своей единственной и злобно бурчал, Динька зачитывал новые тексты и чудовищно импровизировал, пока его не побили подушками и не попытались придушить одеялом. Лешка в красках изобразил последнюю встречу с Викторовичем и как вырвал у него зачет. — Ну ты гений, парень! — проорал Ромка. — Как я горжусь, что ты мой друг! — А я говорил, что Леха крут. — Динька обнял Лешку за плечи, чмокнул куда-то в висок и потрепал по голове. — Всегда говорил, что этот парень приведет нас к успеху. Ромка хмыкнул. Полтора года назад Динька говорил противоположное. — Ты первым из нас отстрелялся у преподов, и считай, что еще экзамены — и ты белый человек на все лето. Ромка хлопнул Лешку по плечу и вернулся к тарелке. И так просто было признаться, хлопнуть Ромку в ответ и сказать, что влюблен в него второй год, но… Лешка ничего не сделал. Уже рот открыл, чтобы вывалить всю правду, какой бы она ни была, и вдруг понял, что это больше не является правдой. Еще минуту назад обмирал, глядя на Ромку Евграфова и часами мог пялиться на его тело, а тут взяло и отрезало. Подумалось, что не влюблен был в Рому по-настоящему, а только восхищался его напором, смелостью, красотой и уверенностью в себе — всем тем, что делало Ромку рок-звездой. Динька потыкал в плечо, мол, твой выход, дружище, но, не дождавшись ответа, отвязался. — Не, серьезно, чувак, — продолжал Ромка, — я и Дэнчик идиоты по сравнению с тобой, нам Викторович ни за что пять не поставит, еще и до экзамена не допустит, пожалуй. Будем все лето жопу без вазелина рвать, чтобы хотя бы зачет поставил, а ты — бац! — и все сделал. Красава! — Вообще-то у меня наполовину готова работа, — вмешался Динька. — Еще пару вечеров, и можно показывать, а ты и дальше гривой мотай перед девками все свободное время. Ромка заржал, двинул Диньку в бок, Лешку по плечу хлопнул. — Вот гляди, брат, что ты с Дэнчиком сделал: из свиньи превратил в человека! Как? Ты над ним мантры читаешь, с бубном пляшешь? Я ж думал, Дэнни нравится быть тупорылым кретином, а он, с ума сойти, учиться начал. После этого подушками побили Ромку. Лешке досталось чуть позже, когда он предложил на лето не разъезжаться по домам, а снимать квартиру в городе, но Ромку ждала французская Ривьера, а Динька… а Диньке просто нравилось бить подушками. — Прости, Леха, — приговаривал он, хватая уворачивающегося Лешку за плечи, — но бой подушками — это святое. Считай, подушками не дрался — в общаге не жил. Да, Ромаха? Вот ты слушай Ромаху, Леха. Лешка вдруг понял, что насмешливое Динькино «Лешик» ему нравится гораздо больше, уважительного «Леха», но Лешиком Динька звал только наедине. Разошлись незадолго до полуночи. Ромке предложили остаться в комнате, но он попрыгал задницей на Лешкиной кровати, поежился, и крупные кулаки нырнули вглубь рукавов широкого свитера. — Что-то у вас холодает по вечерам, парни. Я лучше к себе пойду, у нас на этаже наоборот печет, как в духовке — я всю зиму голым проспал, представляете? Ромка уже ушел, и Динька убрал со стола, а Лешка умылся и переоделся из одного свитера в другой, когда разговор, до того зреющий, как бутон, раскрылся. — Ты чего промолчал-то, дубина? Страшно? Динька повернул к Лешке голову, развалился на своей кровати, только тапки остались лежать на полу. А Лешка на свою кровать опустился. — Знаешь, нет. Просто понял, что не было никакой влюбленности. Это как… восхищение, что ли. — Ага, Ромка крут, — согласился Динька. Он рывком сел на кровати, только ноги поджал. — Это как у меня с Манюней было, я не рассказывал? Думал: вот она, любовь, женюсь! Яркая, веселая, вся такая не такая вообще. Как дурак за ней бегал, а она же еще школу заканчивала, когда мы познакомились. Ждал, когда ей восемнадцать стукнет, с папашей ее общий язык искал, потом с дедушкой, потом маму пришлось уговаривать, из кожи вон лез, потому что такая деваха — одна на миллион, миллиард, редчайшая из редчайших. Девчонки в общаге как девчонки: им пельмени купи, в кино своди, ну, скажи, какие они красивые и, может, прогуляйся с ними по городу — и они все твои, да потом еще и на ужин пригласят, и одежду постирают, и конспекты дадут… А Манюня — это другое, это звезда. А оказалось, что от звездности там только космические запросы. И пока я по клубам пел, на рынке таскал ящики и сортиры в школе драил, она шлялась с одноклассниками по автопати, хоумпати, пулпати, и по впискам с друзьями, со знакомыми, незнакомыми — да с кем угодно вообще, потому что у нее с полгорода друзей, с которыми она сосется на прощание и на чьих коленях фоткается, чтобы выложить все это в инстаграм. Динька ударил кулаком по подушке разок, затем второй, и тут же успокоился, поднял на Лешку голову, и темные глаза заблестели в полутьме. — Что ты мерзнешь там, Лешик? Иди ко мне. Лешка фыркнул, головой помотал, и опять шлепнули по щекам отросшие пряди — подстричь бы, но ему что убирай волосы, что отращивай, брутальнее или миловиднее морда лица не станет. — Иди, не то сам приду, — повторил Динька. — Только учти, что у тебя за стенкой девчонки, а у меня — кухня. Там никто не подслушает. — Да можно подумать, мы о чем-то говорить собрались, — фыркнул Лешка, но пересел с кровати на кровать. Казалось невероятным, чтобы Динька впустил в свою постель теперь, зная всю правду про Лешку. Но в чем-то он был прав: если они действительно будут говорить обо всем, лучше чтобы за тонкой дырявой стеной не было любопытных соседок. — Слышь, Лешик, а вот как на духу ответь: ты со мной столько месяцев спал, неужели ни разу не думал, что, ну, трахнулся бы? Лешка собирался соврать, но щеки покраснели и язык прилип к гортани. — А ты каждую девчонку, с которой спал на одной кровати, хотел? — наконец выдавил Лешка. Понял по Динькиному лицу, что тот непременно скажет, мол, каждую, и уточнил: — Если бы с Роминой Дашей в одной постели оказался, тоже хотел бы? Нет, потому что она — Ромина и потому что гадко лезть к человеку, который в тебе заведомо не заинтересован. Вот и я бы к тебе не полез, потому что ты мой друг и потому что тебе было бы противно. — И потому что я дал бы тебе в морду, — отмахнулся Динька. — А вот скажи, если бы я сам предложил, ты бы полез? Лешка поймал Динькин взгляд: глаза блестели почище сережек и пирсинга. — Меня напрягает твой познавательный интерес. — Ну, ты меня почти раскусил, — легко признал Динька, рука его обняла Лешку за шею, и дыхание обожгло ухо. — У тебя же вся семья в психотерапии, должен понимать: мне интересны те штуки, которые я ненавижу, или наоборот, но не суть. Я ненавидел высоту, пока не прыгнул с тарзанки и не понял, как это здорово. Я рыбу не ел, а это было сложно, я ведь вырос на острове, пока не сожрал однажды на пару с котом килограмм путассу. Я ненавидел много писать — и пошел в журналистику, потому что, знаешь, я ненавидел так, что ни о чем другом даже думать не мог. А еще балет ненавидел, пока не попробовал и не понял, что это действительно редкостная шняга. Лешка слушал, не прерывая, потому что не понимал, к чему Динька ведет, но заранее чувствовал подвох. — И вот я второй год учусь вместе с Андрейкой, слушаю каждый день его рассуждения о том, кому соснуть за зачет, а с кем отсосом не ограничишься, где работу искать, и в какую позу для этого встать. И хрен бы с ним, с Андрейкой, но у нас в музколледже не один пидор и даже не два. И меня это так бесит, аж до искр из глаз, и я подумал: а вдруг я их ненавижу, потому что мне самому интересно, только я еще не понял? Подвох стал ощутимее, нависал над Лешкиной шеей мечом, и дыхание перехватило, комок в горле застрял. — Я тебе честно скажу, — Динька понизил голос до шепота, — я пару раз хотел развести тебя, чтобы подрочили друг другу, но как, мы ведь ни разу не напивались до невменоза? А потом оказалось, что ты сохнешь по Ромке, и я психанул… Но смысл в том, что я просто хочу попробовать. — Я гей, а не пробник, — ответил Лешка. И поймал себя на мысли, что впервые в своей жизни произнес «Я гей». Хотя нет, первый раз был, когда репетировал перед зеркалом, чтобы признаться родителям, но в конечном итоге они сказали все за него. — Ты хочешь со мной, только потому что я гей? — Потому что ты, это ты. Лешка поймал Динькин взгляд. — Не тупи, Лешик, я же сказал, что хотел попробовать еще до того, как узнал, что ты сохнешь по пацану. Просто попробовать, только один разок. Ты трезвый, я трезвый, оба совершеннолетние, что нам мешает? Не понравится, прекратим. — Как у тебя все просто, — фыркнул Леша, и Динька в тон ему усмехнулся: — Как ты все усложняешь. Черт, это же просто секс, просто поцелуи, просто два тела и все такое, зачем искать в этом сакральное значение? Ну скажи честно, Лешик, а давно у тебя кто-то был? А был давно. Еще до поступления в музколледж. Возможно, только поэтому Лешка не ударил Диньку подушкой и не ушел на свою кровать. А пока он мялся и искал слова, Динькины губы коснулись уха и зубы на мгновение сжались на мочке. — Рассказывай, что тебе нравится, а что нет, устроим вечер обмена опытом. Динькины пальцы отвели в сторону Лешины волосы, очертили линию подбородка, и губы проследовали за ними, пока не замерли возле губ. — Обещаю, если мне не понравится, я тебя остановлю. Соглашайся, Лешик, ну… Динька прикусил Лешину губу, зализал укус языком, и Лешка сдался. Поначалу еще чувствовал себя глупо, и панический страх, что его непременно оттолкнут и растреплют всему свету о неудачной попытке секса, еще точил душу, но Динька целовал и явно не чувствовал отвращения. Лешка сдался не столько от поцелуев, и не только от Динькиного напора. Динька был Динькой, простым и понятным, знакомым, как старый друг, и даже ближе. Он пах точно так же, как и в те месяцы, когда спали рядком на узкой кровати, и член у него был точно такой же, как тот, что тыкался Лешке в ягодицы почти каждое утро. Лешка накрыл рукой Динькину ширинку и заслужил удивленный шепот: — Какой ты смелый, бро, мне это нравится. Лешка запустил руку под Динькин свитер, а после вовсе стащил его и бросил на стул. Его собственный свитер полетел туда же. Прохладный воздух комнаты остужал до мурашек, но стоило Динькиным губам коснуться Лешкиного тела и гвоздику пирсинга поцарапать кожу, как Лешка плавился, подобно шоколадке на солнце. Он приподнялся на ногах, чтобы Динька мог спустить с него джинсы, и сам стащил его спортивные брюки. Помедлил с мгновение, пока пялился на плавки, натянутые спереди толстым Динькиным членом. И все же решительно запустил руку внутрь. Динька укусил в плечо и зализал укус, уронил голову на грудь и только через несколько секунд Лешка услышал: — Капец, Лешик, просто капец, меня кроет. Он обхватил Лешин член сначала через трусы, а потом вынул его наружу. Ткнулся губами в Лешкины губы, запустил язык в рот и бедрами подвигал, мол, давай, не тупи. Только минуты не прошло, когда Динька отстранился, задумчиво сунул палец в рот, а Леша еще кожей помнил, где этот палец был секунду назад. — А в жопу дашь? — спросил Динька. — Ты вообще как: актив или пассив? А Лешка пошутил неловко, что Диньке, для полноты познания, самому нужно дать, чтобы со всех сторон сравнить. Пошутил, даже отвернулся, когда Динька за поцелуем потянулся, а потом на четвереньки встал. Динька издал непонятный звук где-то между восторгом и рыком. Что надо делать, Динька, по счастью, знал. С продуктовой полки появились презервативы и тюбик смазки. Динька покрывал Лешкины лопатки поцелуями и медленно выцеловывал линии вдоль позвоночника, пока ковырялся пальцем в заднице. Нашел простату и увлеченно играл с ней, заставляя Лешку извиваться и насаживаться на пальцы. — Я знал, что это приятно, но никогда не пробовал. Что, правда, так здорово? Динька добавил второй палец, и Леше пришлось впиться зубами в подушку, чтобы не застонать в голос. — Если будет больно, можешь меня прибить, — разрешил Динька, когда уже три пальца двигались в Лешке. Зашуршал пакетик презерватива, и Динька коротко выдохнул, раскатывая резинку по члену. Повернув голову, Лешка наблюдал за ним и поймал взгляд, когда Динька вскинул подбородок, как будто молчаливо спрашивал: готов ли? Леша кивнул. Он задержал дыхание, когда Динька начал входить, но тут же вспомнил, что лучше размеренно дышать. Расслабился, когда почувствовал, как Динькины пальцы разминают сведенные плечи, и укусил кожу на запястье — член вошел глубже. — Капец ты тесный, Лешик, — промурлыкал Динька. — Просто капец, горячий такой. Он неторопливо вошел до конца и замер, пока Лешка не привык к новым ощущениям и не подвигал бедрами. — Вряд ли я продержусь долго, — честно признался Динька, — я почти на небесах. Он наполовину вытащил член, чтобы вновь толкнуться вперед, и Лешка обнаружил, что едва не прокусывает ладонь в попытках сдержать стоны. Зубы сомкнулись на подушке, а пальцы нашли член, двинулись в такт толчкам, и Лешка не сразу понял, когда поверх его ладони оказалась Динькина. Лешка убрал руки, и уже своей ладонью накрыл Динькину, подсказывая, с какой силой сжимать, и прислушивался к ласковому воркованию за спиной, пока у Диньки не кончились силы болтать, а Лешкины уши разбирали только один звук — рев пульсирующей в висках крови. Динька выскользнул из Лешиного тела, упал рядом, продолжая двигать рукой, пока и Лешка не кончил на их переплетенные пальцы. — Обалдеть, — заключил Динька. — Вот это обалдеть, Лешик…***
Утром времени на разговоры не было. Динька умчался помогать Ромке с Дашиным переездом, а девчонкам-соседкам срочно понадобился клавишник на концерт, и Лешка вызвался им помочь. Днем не было времени даже на то, чтобы подумать. Вечером Лешка плюхнулся бессильно за заднее сидение газели и равнодушно следил за мелькающими на улице фонарями и разноцветными детскими площадками. За желтыми окнами домов ходили люди, пели люди, танцевали люди, жили, любили, мирились и ссорились, а в окнах 206б комнаты царил мрак. — Твой дядя, — напомнил себе Леша, пока поднимался на нужный этаж, — никогда не пасовал перед трудностями. А Лешка готов был спасовать. Еще утром понял, что ночью сдался не от Динькиного напора, а потому что Динька — это Динька. Болтливый и шумный близкий друг, засоряющий их комнату и гремящий кастрюлями и бутылками, постоянно открывающий форточку, чтобы покурить вонючие сигареты, и каждый месяц хвастающий новой татуировкой. И не просто секса хотел Лешка вчера, а именно с Динькой. И, может, он не был влюблен в Диньку в том смысле, в каком был в Ромку, но ведь, на самом деле, в Рому он тоже не был влюблен. Просто при мысли о Диньке внутри что-то ровно горело и грело. Осталось только признаться — и будь, что будет. Но именно это пугало сильнее всего. Лешка загремел ключами, и дверь скрипнула, когда он вошел в комнату. В коридоре послышался топот, и Динька, груженый сумками, влетел Леше в спину. — Я добыл картошку и тушенку! А еще у меня полным-полно конфет и есть крекер. Пируем? Лешка пропустил Диньку внутрь, зашуршал конспектами и разложил ноты. — Опять взгрустнулось, Лешик? — Динькина ладонь легла на талию, и подбородок уткнулся в плечо. — Мне кажется, я влюбился, — признался Леша. — Мне кажется, я тоже, — добавил Динька. — И даже не вчера, а раньше, просто не понял вовремя. Глаза у него были странные-странные и спрятались, стоило Леше встретиться с ним взглядом. — И мы, значит… друг в друга? Динька шлепнулся на кровать, и пачка сигарет зашуршала в его пальцах. — Ну, мы оба не дружим с определением влюбленности, но давай начистоту: мне понравилось ночью, тебе тоже, так? Лешка заметил, как румянец выступил на Динькиных щеках. — Понравилось, — успокоил Леша. — И мы дружим, а дружба и хороший секс — неплохая платформа для отношений. — Добавь еще общее увлечение и общую группу. Мне кажется, все идеально. Динька снова подошел к Леше, глаза поднял, весь такой напряженный, замерший в ожидании ответа. — Идеально. Мы что, правда будем встречаться? — Без сомнения, бро, — Динька ухмыльнулся и потер пальцем губы. Поцелуй прервал звонок Динькиного телефона, и динамик взорвался басовитым Ромкиным голосом: — Дэнни, братан, Лехе привет, если он рядом! — И тебе привет, — откликнулся Леша. — Ребята, такой вопрос, Дэнчик, я сегодня хотел спросить, но закрутился, а мне прям не терпится узнать. Короче, я вчера заметил, что на Лешкиной кровати матрас тонкий, как одеяло, а Леха говорил, что любит понежиться по утрам в мягкой постели, и у вас провода с одной стороны протянуты, и кружки стоят на твоей стороне стола, и вообще как-то, ну… Либо у вас там жесткая дедовщина, либо я даже не знаю, что думать. Объяснишься? Лешка улыбнулся, когда встретился с Динькой глазами, чмокнул в щеку с громким причмокиванием, и Динька хохотнул в трубку: — Второе. Почти осязаемы стали повисшие на том конце трубки вопросы. — Ладно, — наконец выдал несколько озадаченным голосом Ромка, — первый вариант мне нравился меньше. Я так понимаю, про пидоров мы больше не шутим? Ну то есть… а, ну да. Пацаны, я что хотел-то: я сейчас скину кое-что, гляньте, что по аранжировке можно сделать, мне кровь из носу надо. А я утром зайду. И он отключился. Диньке и Леше больше никто не мешал.***
Если что-то изменилось в отношении Ромки к остальным Крыльям, то Лешка этого не заметил. Ромка все так же орал Диньке на ухо, когда находил что-то смешное, дубасил подушками и приносил безалкогольное пиво по вечерам. Разве что теперь не врывался в комнату без предварительного звонка, однако чем ближе были экзамены, тем меньше времени оставалось на вечерние посиделки. А тут еще и отчетный концерт свалился на голову без всякой подготовки и объяснений. Приезд высокого начальства и признанных мэтров как всегда перекладывался с больных голов администрации колледжа на доселе здоровые плечи студентов, и тех гоняли, как сидоровых коз, требуя показать самые высокие результаты. — Мне кажется, я скоро гитару в шкаф спрячу и в жизни не прикоснусь. — Ромка ударился затылком об стену и встряхнул распущенными кудрями. Хотя вряд ли он способен бросить музыку. — Дашкиного папашу в один из закрытых городков переводят, он меня зовет с собой и даже место нашел — буду заведовать войсковой самодеятельностью, и квартира будет, и оклад высокий, и свадьбу с Дашкой там сыграем, только… Ромка почесал небритые щеки, и пивная бутылка затрещала в его руках. — А тебе нужно? — фыркнул Динька. — У тебя такие Дашки каждый месяц меняются, ну, может, каждые два. За каждой будешь в воинскую часть уезжать? — И потом, твоя Даша давно совершеннолетняя, она может и не ехать с семьей, — добавил Лешка. Ромка потряс патлами, и новая бутылка пива оказалась в его руках. — Нет, пацаны, ясен пень, что сейчас я учебу не брошу и никуда не уеду. Просто пытаюсь строить планы на будущее… Мы будем Крыльями столько, сколько захотим, но кроме этого-то что будем делать? — А не рано ли начинаешь париться? — Нам учиться еще два года. — Лешка хлопнул Ромку по плечу. — Вокруг все меняется так стремительно, — покачал головой Рома. — Я не успеваю за всем уследить. Еще вчера я только познакомился с Дашей, а сегодня мне намекают, что нам пора пожениться. Или еще недавно мы с вами клеили девчонок, а сегодня вы внезапно встречаетесь, и Дэнчик больше не говнит пидоров, и Манюни больше нет рядом. Как вообще вышло так, а? Ромка голову вскинул, глаза блеснули, и Лешка почувствовал себя неловко. — Да просто холодно у нас, — туманно ответил Динька. — Хо-ло-дно, брат. Какие-то возражения? Но возражений у Ромки не было. Кажется, он был даже рад. — Все лучше Манюни, — ухмыльнулся он. — Не подумай, Леха, что я не люблю Манюню, эта детка делает офигенные вещи, и я не удивлюсь, если скоро мы будем слушать ее песни на радио, но встречаться с Манюней — что может быть хуже! — Ты так говоришь, потому что сам хотел с нею встречаться, — фыркнул Динька в ответ. Он развалился на их с Лешей кровати, обнял Лешку за шею и дергал ногами в такт каким-то своим мыслям. — Я так говорю, потому что помню еще тот день, когда над вашей кроватью висела удавка, — отрезал Рома. — Представь, Леха, этот кретин, когда Манюня изменила ему в очередной раз, нажрался водки и на полном серьезе собрался вешаться. Динька обреченно застонал и зарылся лицом в Лешины волосы. — А меня прям дернуло, ну, знаешь, как высшие силы повелели, зайти к нему. И вот дверь распахивается, этот дятел стоит на кровати и голову в петлю сует, на столе записка и его печатка, а на полу только бутылка водки валяется — все остальное прибрал, придурок, потому что помирать так в чистоте… Картина маслом, блин, приплыли, называется. Вот соседок спроси, я так орал, что весь этаж сбежался, даже коменду вызвали. А этот нюни распустил, сопли по плечам текут, люблю не могу, мол, полный трэш. Динька кинул в Рому тапком и попал точнехонько в лоб, но Евграфова это не остановило. А Лешка обнял Диню за плечи, погладил рукой и утешающе поцеловал в макушку. — И вот честно скажу тебе, Леха, мне проще думать, что Дэнчик с парнем сосется, и, заметь, с парнем исключительно добрым, милым и отзывчивым, чем то, что он опять нажирается, вешается, бьет морды Манюниным дружкам или разыскивает другие поводы попасть в морг или отделение полиции. Ромка кинул в мусорный пакет пустую бутылку и швырнул в Диньку тапком. — Хватит морду прятать, дружище. Это все, конечно, неожиданно, потому что я чего угодно ожидал, но о таком раскладе даже подумать не мог, пока не заметил, что у вас тут все очень по-семейному устроено, но я правда считаю, что ваши отношения — лучшее, что могло случиться. Это был первый из череды трудных разговоров.***
Второй и третий ждали дома. С Лешиными родителями все разговоры были трудными, начиная от объявления о поступлении в музыкальный колледж, кончая выбором хлеба к ужину. Они анализировали каждый жест и каждое слово, и по одному лишь тому, как быстро Леша снимал обувь, входя в дом, могли сказать, все ли хорошо у него в школе, в колледже, в личной жизни и в мыслях. Это нервировало и порой не на шутку раздражало, поэтому поездки домой Леша старался свести к минимуму, но даже этих редких дней в родных стенах хватало, чтобы возненавидеть гребаный психоанализ и все методики, используемые родителями и дядей. Стоило приехать на юбилей матери, как вместо хозяйки торжества Леша стал центром внимания, и выслушивал обстоятельные выкладки о состоянии своего здоровья и личной жизни, учебы и музыкальных планов, хотя сам, вот честное слово, только успел со всеми поздороваться. Про Диньку мама узнала на второй минуте пребывания Леши в квартире. Про готовящийся отчетный концерт папа заговорил через тридцать секунд. Дядька сканировал глазами и приблизительно точно описал рацион современного студента, пусть даже этот студент подрабатывает, где только может. Вскоре дядька зашел еще дальше. Он вывел Лешку на балкон и положил руки на плечи. — Я всегда верил в тебя, Алексей. Ты в себе сомневаешься, а я вижу, что ты достоин всех тех событий, которые с тобой произошли. Наверное, ты не решишься знакомить нас с твоим молодым человеком. Честно говоря, я бы сам не решился. Но если вдруг вы захотите летом приехать, я выделю вам пару спиннингов. Для дяди это была высшая степень одобрения.***
По возвращению в общагу Лешку ждал радушный прием в родной 206б комнате и романтический ужин из макарон с тушенкой, бананового салата и чая с тортиком. Динькины глаза подозрительно блестели, и сам он светился, лопался от радости, раскраснелся, расшалился, и пальцы его беспрестанно дергали Лешины волосы, мешая толком поесть. Уже потом, когда с укоризной наблюдал за полетом своей одежды по всей комнате, Лешка заметил, что коробка для щеток, в которой последние недели жили Манюнины вещи, опустела. А это значило, что либо Динька выбросил их, либо Манюня вернулась с Бали. Как раз к отчетному концерту. Собственно, второе предположение подтвердилось уже на следующий день. Лешка едва вышел из аудитории, где полтора часа выслушивал ворчню преподавателей, как увидел зареванную Манюню. Она сидела буквально напротив дверей, вскинула голову, когда со звонком студенты высыпали наружу, и вновь слезы заструились по щекам, размазывая тушь и тональник. Динька демонстративно прошел мимо, и Ромка, не долго думая, догнал друга и вместе с ним свернул за угол. А Леша остался. Он никогда не любил Манюню, а после Ромкиного рассказа о том, как Динька полез из-за нее в петлю, эта нелюбовь стала еще более отчетливой. Но он не мог пройти мимо плачущей девушки. И потому опустился на соседнее кресло. — Что случилось? — Конце-е-е-ерт, — прорыдала Манюня. — До концерта меньше недели! Дедушка меня убьет, если я не покажу высший класс. Как ни странно, но вторым человеком, проявившим к Манюне сочувствие, оказался Андрейка. Он сел с другой стороны, и из кармана ярко-голубой рубашки показался накрахмаленный платок. — Дедушка не простит мне, если я выступлю хорошо! Я должна быть лучше всех, понимаете? Лучше! Всех! А я не готовилась, я ничего не придумала, он сто тысяч раз слышал, как я пою свои песни, и ему не нравится. Ему просто не нравится! А я только-только прилетела, у меня личная жизнь трещит, у меня такое!.. А он кричит, а я!.. Загорелые ладони с тонкими пальчиками закрыли глаза лицо, и слезы закапали на лакированную сумку на ее коленях. — Сделай что-нибудь неожиданное, чего твой дедушка еще не слышал в твоем исполнении, — посоветовал Леша. — Сработает эффект новизны, и притом ты докажешь, что не застряла в рамках, ты можешь меняться. Возможно, ему просто хочется, чтобы ты пела что-то менее… заезженное? — закончил он, потому что не нашел других слов. Но вряд ли ее дедушке, воспитанному на классической музыке, нравится современная попса. — Я могу порепетировать с тобой, — предложил Андрей. — Если нам дадут ключи. У нас еще пять дней — мы успеем. Леша только открыл рот, чтобы взять на себя переговоры с педагогами, как завибрировал телефон, и в сообщении от Диньки черными буквами на бледно-голубом фоне говорилось: «Дуйте в нашу каморку, мы отпросили ее до вечера». Пять минут потребовалось, чтобы перебраться из учебного коридора в одну из полуподвальных каморок, служащую Крыльям и многим другим музыкантам репетиционной базой. Еще двадцать минут ушло на то, чтобы в пять голов сообразить, что неожиданное можно сделать с Манюниным номером. Спорили бы и дольше — во всяком случае, потому что Динька и Рома общались с девушкой только через Лешу или Андрея — но тут Лешку осенило, и он предложил, что последняя песня Крыльев придется впору Манюне, а она на пару с Андрейкой быстро превратили рок-балладу в славянский блюз. Пятнадцать минут ушло на то, чтобы сбегать до секретариата и распечатать с флэшки текст и партии для клавиш, гитары, барабанов и, на всякий случай, для гармони и скрипки. К тому времени, как Лешка вернулся в каморку, там уже во всю подгоняли музыку. Леша занял привычную позицию за клавишами, Динька любовно поглаживал барабаны, Ромкины пальцы ласкали гриф электрогитары, а Андрейка вооружился второй гитарой и губной гармошкой. На Манюнино плечо легла скрипка. Когда сумерки сгустились, и студентов погнали из колледжа по домам, репетиция перетекла в Андрейкин гараж, где рядом с любовно начищенным красным мопедом нашлось место для нескольких гитаристов и клавишника.***
Со сцены они не спускались более получаса. Крыльям не дали выступить группой, потому что от каждого из участников требовалось показать свои сольные номера, но на сцене они были все вместе и даже большим составом — на один вечер и несколько дней репетиций Крылья превратились в СуперКрылья, и потому в зале зашептались, когда рядом с Лешей, Динькой и Ромой увидели Манюню, Андрея и даже Ромину Дашу, которая примчалась для подтанцовки, заставив отца отложить отъезд на утро. В Лешкины руках перебывали и клавиши, и гитара, и балалайка и даже бубен, хотя на последний он смотрел с искренним ужасом. Двухметровый кудрявый Эсмеральд, на ходу переодевшийся в широкую юбку, лихо выкидывал коленца под аккомпанемент бубна, а Динька едва не бил в барабаны головой. Еще чуть-чуть и он начал бы. Но, к счастью, их пять выступлений имели конец, и за кулисы шестерка СуперКрыльев уползала, поддерживая друг друга на едва сгибающихся ногах. Неудивительно, что скамейки были встречены радостными воплями. Динькина рука нашла и сжала Лешкины пальцы, и этот жест вышел интимным донельзя — может, потому что теперь их руки лежали на Лешиных коленях? Лешка подул на мокрую Динькину макушку и поцеловал в волосы. Кто-то присвистнул. «Глядите, Коробов и Иванов», — раздался громкий шепот. Кто-то удивился, и кто-то брякнул что-то глупое про латентность и гомофобов, но смешки были редкие и беззлобные вопреки тому, чего ожидал и боялся Леша. Он поднял голову, улыбнулся Ромке, надувшемуся, как воробей перед боем, и готовому каждому пояснить за личную жизнь его лучших друзей. Манюня со значением протянула: — Так вот почему ты меня бросил, Дэн, — и вернулась к воркованию на английском с очередным другом. Теперь на другом конце Земли. Андрейка смерил Диню и Лешку удивленным взглядом и, может, припомнил все мерзкие шутки в его адрес, а может и нет, потому что он вытащил из рюкзака термос, выпил первую чашку, налил вторую и протянул ее Роме. — Хотите чаю, парни? Спасибо за сегодняшний день. От чая отчетливо разило виски.