Без предела

Когда расщелину скрыла морская гладь, точно крепкий слой теплостойкого акрила - аквамарин пролёг на трещине в старом холсте, оставив разлом крепко сшитым каменистым швом бледной текстуры - буквально из ниоткуда, прорвав серо-голубой горизонт прибрежных городков, "всплыл" чудный вид на солёные просторы. Вышки зданий точно расступились, пуская маленьких живых звёздочек пересечь безразмерные объятья тёмно-черничного неба. Солнце незаметно подминало аметистовый горизонт своей жгучей массой, высвечивая его. - Знаешь, Германн, устал я от них. - И Гейшлер стыдливо смотрит на руки; лицо его искажает гримаса ужаса и боли. В этом ожившем цветном мире для Ньютона не оказалось места. Из-под белых рукавов хрустящей рубашки выглядывали мнимые знакомые кайдзю - пёстрые татуировки глубоководных монстров казались изображёнными иссохшим серым. А их обладателя по-прежнему контузит от воспоминаний. - Это пройдёт со временем, поверь, - заминаясь, отвечает друг. Мрачные уродливые физиономии глядят на молочно-белые руки хромого, словно раздражённые их незаполненностью, и пронзают исписанные конечности своего хозяина необъяснимым жжением. Уже испарился тугой машинный запах, подобный неким кислотным испарениям, от которого внутри распухали лёгкие, точно коробочки хлопчатника в период созревания; растворились страшные грохотания в воздухе, словно пропитались прохладой соли насквозь и развалились в тёртый порошок... Осталось лишь это - выцветшие татуировки бывшего научного сотрудника. Ньютон опасливо опускает босые ноги в морскую пенистую бель. - Ты что творишь?! - Готлиб неуклюже вскакивает на одной ноге, поднимая бронзовый холодный песок онемевшей стопой. - Костюм испортишь, дурень! Но друг не слышит его. Кисти сводит и не отпускает, точно кожа его загорелась, и сворачивается плоть в чёрные мёртвые куски прямо на глазах, и нечем затушить эту боль. Он буквально бросает их в воду, прикусив язык, дабы не закричать. И соль просачивается в его кожу мелкой сверкающей пылью. Ньютону кажется сейчас, мгновение - и его утянут скользкие щупальца кайдзю в хризопразовый глянец моря. Но, нет - он всё также стоит, непонятно сгорбившись над наступающими волнами. Руки его по локоть застыли в студёной влаге, пронизанные льдом и остротой тихоокеанской воды. Вдруг он разразился смехом и, обернувшись к ошарашенному Германну, сказал: - Это мой рубеж, - вынимает из соли трясущиеся пальцы, стряхивая ненужные капли. - Знаешь, я ведь так и не научился плавать. - Как кайдзю? - помявшись, интересуется Готлиб, невзначай именуя монстрами татуировки друга. - Уже в дрейфе. Мужчина плюхается на берег, неожиданно потеплевший песок липнет к мокрой ткани. Солнце, погружённое в безмолвную синь, поднимается. Всё расцветает.