***
Первые дни Лихт с интересом и самым настоящим детским любопытством исследовал башню. В ней было всего несколько помещений. Склад, две спальни, мастерская, библиотека и комната, которая могла служить всем сразу одновременно. Именно в ней крылатый и наткнулся на Лоулесса в первый раз. Но когда почти все уголки были исследованы, стало скучно. Оставался ещё балкон, на который Тодороки предпочитал даже не смотреть. Он пока не способен спокойно видеть небо и не испытывать при этом желание вновь почувствовать своими крыльями облака. Вновь окрасить небо в тёмно-синий своим даром. Когда занятий почти не осталось, Лихт принялся копаться в книгах, пытаясь найти в них что-то интересное и новое для себя. Благо, у Хайда была огромная коллекция, в которой хранилось всё — начиная от учебников и заканчивая сомнительной художественной литературой. Сам мастер был занят своими заметками. Каждый вечер он осматривал крылья Лихта, временами применял какие-то чары, опять дразнил его щекотными прикосновениями к лопаткам, а потом уносился в свой кабинет, оставляя Тодороки один на один со стянутой туникой и всё такими же не рабочими крыльями. Поэтому, когда крылатый принялся за чтение тех книг, которые отложил для себя в отдельную стопку, то крайне удивился, увидев внутри буквы, обведённые в кружки. И что это должно означать? Спустя несколько дней, во время очередного осмотра, Лихт наконец-то решил поинтересоваться: — Почему в книгах, выбранных мной, были подчёркнуты некоторые буквы? «Не думай, что я помню, зачем так делал», — в голове слышится фырканье. А Тодороки уверен, что ему подсунули какую-то жалкую отговорку, над убедительностью которой не соизволили подумать дольше минуты. Не очень-то приятно понимать это. Каждый день превращался в рутину. Вот он проснулся с чувством, словно от груди целый кусок оторвали, вот опять ищет, чем бы себя занять. Даже начал чаще заглядывать на балкон. Но выходить на него всё ещё не решался. Пожалуй единственное, что начало меняться — вечерние осмотры. Они и до этого не казались Лихту чем-то нормальным, но со временем крылатый начал подозревать, что что-то идёт не так. Например, тяжело оставаться равнодушным, когда в момент очередного прикосновения пальцев мастера к его спине, он чувствует трепет, принадлежащий точно не ему. Помимо трепета, Тодороки иногда подмечал зависть. Но такую слабую, что и за таковую её считать было тяжело. Она была как старая статуя, уже вся покрытая трещинами и готовая вот-вот рухнуть. Когда подобное опять произошло, то Лихт не выдержал. Резко развернулся и схватился за чужое запястье. И удивление, оттенок страха и замешательства, промелькнувшие в груди, совершенно точно не принадлежали крылатому. Их владельцем являлся Лоулесс, без всяких сомнений. — Что происходит? Почему… Почему я начинаю тебя считывать? — вместо ответа Хайд только вырывает свою руку и раздражённо хмурит брови. «Не удивлён, что ты не знаешь. Всё-таки у вас, крылатых, не принято слишком долго иметь дело с мастерами. Поэтому у вас особо и не говорят о том, что слишком частый контакт создаёт связь. Нить, если угодно. И с помощью этой нити передаются чувства, эмоции, в особых случаях — даже мысли. А я каждый вечер прикасаюсь к тебе. И самое важное, использую свои чары. Так что естественно, связь начала образовываться. Но… Это начинает становится слишком опасным. Нам определённо не стоит касаться друг друга лишний раз. Исключение — только когда мне нужно будет осмотреть твои крылья». Лихт переваривает полученную информацию с удивительным для себя спокойствием. Можно сказать, смирением. — А можно добавить ещё одно исключение? «И какое же?» — Например, если я захочу тебя ударить, — впервые с момента, когда его крылья пострадали, Тодороки позволяет себе слабую улыбку. Отчего-то ему сейчас хочется, чтобы эта нелепая нить между ними осталась. Они провели друг с другом не так много времени, но рядом с Хайдом он определённо чувствует себя лучше. Пусть до сих пор и не ощущает своих крыльев. Но это только временно, не так ли?***
«Собирайся, цветочек!» — Лихт не успел и глаз открыть, а кровать уже прогнусь под чужим весом. Затылок опалило чужое дыхание. Честно говоря, крылатый до сих пор не понимает, почему Хайд проговаривает всё, ведь это бессмысленно. В теории, с помощью зачарованного прибора, имелась возможность вообще не напрягаться лишний раз, сосредотачиваясь только на мыслях. — Куда? И что на тебя нашло? — Лихт упрямо заворачивается в одеяло сильнее, в надежде, что его оставят в покое. Если это не касается его лечения, то ему не интересно, что там задумал Лоулесс. «Нужно спуститься вниз. К одному месту, чтобы я собрал кое-какие материалы. Возможно, они немного смогут помочь мне продвинуться в починке твоих крыльев», — стоило этим словам дойти до полусонного разума Тодороки, как тот уже вскочил с кровати и принялся быстро собираться. А Хайд только с весельем наблюдал за его суетливыми попытками найти обувь. «Спокойнее, не надо так переживать. Я уже принёс тебе подходящую одежду и обувь. Там довольно ветрено, так что эти вещи потеплее», — сказав это, мастер поднялся с кровати и оставил на ней свёрток. Прежде чем выйти из комнаты, он зачем-то кинул ещё один взгляд в сторону недоумевающего Лихта. И что-то в нём было не так. На свёртке Тодороки обнаружил записку. «Пзъхю кгфхгевх хздв тогнгхя». И что это, чёрт возьми, должно означать?***
Спуск с башни занимал ничуть не меньше времени, чем подъём. Наблюдая за Хайдом, Тодороки размышлял, что может означать подкинутая им записка. С огромной вероятностью это был какой-то шифр, послание. Прямо как те буквы из книг. Лихт уже несколько дней искал помеченные, чтобы попытаться собрать фразу, как пазл. Получалось пока так себе. Единственное, что у него кое-как получилось разобрать: «Можно призывать дождь». Что бы это ни значило. Крылатому и без всех этих загадок казалось, что у Лоулесса в голове таилось много различной неразберихи, с коей её владелец не желал иметь никаких дел, вот она и проявлялась иногда во внешний мир вот такими, нелепыми способами. Но если уж на то пошло, Тодороки не сильно против. Его развлекает и отвлекает это маленькое испытание. Интересно, а можно ли считать все эти жесты своеобразной заботой со стороны мастера? На язык тот был остёр, да ещё и неустанно напоминал, что крылатых терпеть не может (по каким именно причинам, Лихт пока мог только догадываться), но несмотря на это, продолжал возиться с Тодороки и его проблемными, поломанными крыльями. Хотя единственным результатом была только укрепляющаяся связь, доставляющая им обоим некоторые неудобства. Как-то раз Хайд даже пошутил, что им скоро не понадобится сделанный им прибор, чтобы разговаривать. Но Лихт не уверен в том, насколько это смешно. Преодолевать такие большие расстояния всё ещё было сложно, пусть физически Тодороки более-менее восстановился (по словам Хайда, без помощи образовывающейся связи не обошлось). Чтобы отвлечься от неприятной боли в ногах, Лихт предпочитал осматривать окружающую их обстановку. Судя по всему, они направлялись куда-то в сторону скал, к самому берегу Океана. Обычно крылатые предпочитали избегать это место. Там действительно очень ветрено и слишком влажно. Крыльям такое на пользу пойти не могло. Крылья самого Тодороки мастер посоветовал спрятать пол одеждой. С чем, собственно, и помог, чтобы лишний раз никак их не повредить. Хотя, куда уже хуже… Лихт правда сомневается, что их возможно поломать ещё сильнее. «Мы пришли, цветочек! Полюбуйся, какие красивые здесь воды. Согласись, прекрасно выглядит. А вон те милые крабики и вовсе чудесные!» — не успел Лихт что-либо сказать, как Лоулесс уже понёсся в сторону тех самых крабиков. Крылатый надеется, что это не они были недостающим материалом. Но, к счастью, Хайд просто немного повозился с ними, прежде чем продолжить идти и подозвать к себе Лихта, попросив не отставать. «Не знаю, слышал ли ты, что наш Океан тесно связан с небом. Но это действительно так. Каждое утро он поглощает все звёзды и хранит их в себе, а когда приходит время, выпускает их обратно. Правда звучит невероятно, цветочек?» Лихт кивает, теперь смотря на более-менее спокойные воды с интересом. «Можем запустить бумажный кораблик, хочешь? Знаю же, что хочешь! Зачарованный кораблик с желанием, который поглотит вместе со звёздами сам океан. Только дурак откажется от такого щедрого предложения». И Тодороки не дурак, он всего-то ведётся на чужие манипуляции и соглашается на создание зачарованного корабля. Получив положительный ответ, Хайд подходит ближе к воде и просит Лихта сделать то же самое. На песке остаются следы от подошвы. Почему-то крылатый лишь сейчас подмечает эту незначительную деталь. У Лоулесса ловкие пальцы. На самом деле, Тодороки давно это заметил, но предпочитал забрасывать подобные мысли куда-нибудь подальше, поглубже в себя. Было тяжело, потому что на самой поверхности плавали обломки его крыльев и драгоценной свободы. Проходит меньше минуты, а на руках у Хайда находится небольшой бумажный кораблик. Мастер что-то шепчет над ним, проводит кончиками пальцев по самым краям, настолько аккуратно, насколько может, словно держит он нечто драгоценное. «Подойди ближе, » — Тодороки послушно делает это, отбросив желание поспорить хотя бы сейчас, — «Вот, держи. Твой сосуд для желания. Подумай как следует над формулировкой. Порой Океан бывает хуже всякого несносного джинна, уж поверь мне на слово». — Как скажешь, Хайд, — тихо произносит Лихт, принимая кораблик в свои руки. Вместе с корабликом к нему в голову начинают лезть все самые жуткие мысли. Он всеми силами старался не смотреть на небо, но это так сложно. Его так и тянет вперёд, чтобы как можно выше оказаться. Но Тодороки и шагу сделать не может, впереди него — омут, в котором он уже и не прочь утопиться вместе со своими поломанными крыльями. Желание. Каково же его желание? «Дайте мне крылья», — проносится в мыслях с ужасающим надрывом. Он без них не может. Ему тяжело. Он так соскучился по ним. Оставив, как есть, Лихт наклоняется и запускает кораблик в воду. Стоит ему коснуться водной поверхности и по ней сразу же проносится едва голубоватое свечение, его легко спутать с белым. Рядом всё так же стоит Лоулесс, отчего-то удивлённо смотрящий на кораблик, уплывающий всё дальше и дальше от берега. «Какой ты везучий. Тебе дали знак, что твоё желание точно будет услышано. Правда, как именно воспримет его Океан — понятия не имею. Но, что-то мне подсказывает, ты ему чем-то сильно понравился, цветочек. Отчасти, могу его понять». Когда они уходят обратно (Хайд смог найти нужные ему ракушки, являющимися главной причиной, почему они вообще оказались в этом месте, Тодороки поддаётся своему желанию обернуться. Посмотреть ещё раз, как волны размеренно бьются о скалы. «Мысленно, я буду всегда там. Возвращаться назад, по оставленными нами следам», — думает он, прекрасно осознавая, что полученное воспоминание заняло часть той пустоты, которая в нём затаилась. Часть пустоты занял взгляд Лоулесса, в котором Лихт теперь видит не только пляшущих чертей, но ещё и утопающих золотых рыбок.***
Следующее послание он получил через неделю, когда близился конец марта. «Лрсёжг тс рсъгп в жцпгб с хздз». Ко всему прочему, у Лихта получилось разобрать самое начало пазла с книгами. Выходило нечто… Пугающее. «Надежды нет, можно призывать дождь». Хотя он и сам чувствовал, что в его призрачной надежде на выздоровление был какой-то подвох. А дождь? Возможно, имеются ввиду слёзы. Но Тодороки не уверен. Балкон до сих пор оставался последней неизведанной территорией, приближаться к которой Лихт не стремился. А Хайд наблюдательный. Хайд подкрадывается к нему «незаметно» (звон браслетов выдавал мастера с головой), а Тодороки решает поддаться. Позволяет прикоснуться к себе, хотя это не исключение. Оказывается, это приятно, когда тебя держат в своих руках. С другой стороны, не особо приятно, когда тебя куда-то тянут. Да, со всей возможной осторожностью, потому что Хайд очевидно боится как-то сильнее повредить крылья, — Тодороки не чувствует, знает, что всё так, — отчего-то волнуется и даже немного смущается. Если Лихт сейчас способен считать такие эмоции, то связь определённо набирает обороты. Хорошо это или плохо, он не знает. С некоторой опаской лишь понимает, что сейчас для другого он тоже открытая книга. «Я тут обратил внимание, что ты всячески избегаешь балкона. На самом деле зря, здесь безопасно. Чувствуешь? Обогревающие чары были хорошей идей, хах. А ещё, я притащил себя не просто так, — чужие руки исчезли с его талии, поэтому у Лихта появилась возможность развернуться и посмотреть на донельзя довольного Лоулесса, — Но смотреть ты сейчас должен не на меня. А на него», — и указывает куда-то в сторону с хитрой улыбкой. Грифон. Поблизости летает грифон, с приятным молочным оперением. На самых кончиках его крыльев виднелись бежевые оттенки. Увидеть и заметить грифонов не легко. Они мало кому доверяются, а ещё предпочитают летать на большой высоте. Но, по всей видимости, рядом с этой башней грифоны являлись частыми гостями. Лихт впервые видит это существо настолько близко. — Чем-то напоминает тебя своей манерой полёта, — отмечает Тодороки. Лоулесс вздрагивает. Не из-за холода, потому что здесь чары. У Лихта впервые появляется желание к кому-то прикоснуться. Обнять? Сделать что-то, чтобы загладить вину, потому что ему кажется, что невольно затронул не самую приятную тему. «Чем конкретно?» — Такой же актёр. Протри очки и присмотрись, как старается. Как будто на сцене отыгрывает. «И у него хорошо это получается, цветочек». — Не могу не согласиться, — и говоря это, Тодороки смотрит далеко не на грифона. Хайд делает вид, что не замечает.***
Записки продолжили появляться. «Йлкря кгфхгелх хздв еюугфхл» Из книг Тодороки смог достать: «Но это не значит» Понятнее не становилось, а их правило касаемо попыток остановить усиление связи, как-то медленно, но верно, начало забываться. Частое соприкосновение рук, когда Хайд уставал после работы с чарами и пытался затянуть крылатого на балкон. Пальцы, прикасающиеся к основанию крыльев и отдающиеся искрами по всему телу. Время шло к середине апреля, но починка крыльев шла… Так себе. Но Хайд всячески уверял, что всё в порядке. Он справится с поставленной задачей. Когда было совсем плохо, то Лоулесс опять брал его за руки и вёл за собой, чтобы посидеть на балконе и возможно отловить ещё каких-нибудь крылатых существ, помимо грифонов (со временем Лихт убедился, что они являлись частыми гостями). Уже темнело. Они сидели рядом и наблюдали, как небо окрашивается в оттенок, отдалённо похожий на цвет крыльев самого Тодороки. «Замечаешь первую звезду на небе — надо загадывать желание, цветочек. Вон там, видишь её?» — Кто тебе рассказал подобную глупость? «Знаешь, когда находишься на такой высоте совсем один, приходится искать утешение даже в первых звёздах, дабы они имели хоть какой-то смысл в твоей жизни». — В таком случае, я не удивлён, что ты знаешь так много способов выпросить у мира желания, — подмечает Лихт, находя в этом что-то грустное. Смотря сейчас на небо и наблюдая, как оно приобретает всё более похожий цвет с его крыльями, Тодороки вновь ощущает тянущую тоску. Он хочет на небо. Он хочет летать. Он хочет свободы. Вдруг, Хайд тянет его за рукав, чтобы привлечь внимание. И получив желаемое, мастер тянется к его руке, вкладывая что-то маленькое и смятое в ладонь. Очередная записка. «Жов хздв рлнхс л ъхс в ессдьз псёц лкпзрлхя. — Как долго ты собираешься говорить загадками? «Пока не буду уверен, что ты способен принять то, что за ними кроется» — довольно просто отвечает Хайд, отворачиваясь. А до Лихта наконец доходит, какой шифр всё это время использовался. Он резко вскакивает и бежит к библиотеке, чтобы прямо сейчас расшифровать всё.***
Лоулесс беззвучно выдыхает. Ему порой не хватает голоса. Возможности говорить, а не просто вторгаться в чью-то голову. Хотя, в случае с этим цветочком, он не так уж и против. Стоило ему в первый раз увидеть, в каком состоянии находятся некогда прекрасные, сильные крылья, то он сразу понял, что сделать ничего нельзя. Но поначалу в нём сыграть эгоизм. Он устал быть один, здесь, в этой башне, будучи для большинства крылатых лишь мифом и сказкой. Поэтому нагло воспользовался чужим горем, выставив в качестве платы нахождение рядом с ним этой весной. Чтобы избежать одиночества хотя бы на три жалких, в сравнении с его вечностью, месяца. Он ужасный мастер. Потому что он ненавидит себя и свой дар. Сам бы предпочёл быть крылатым. И в силу того, что они имели с рождения то, что никогда не будет доступно ему — крылатых он тоже ненавидел. Из-за чего ему было ни капли не стыдно обманывать одного из них. Но случилась одна непредвиденная вещь. Связь. Которая создавалась не на пустом месте, зачастую. Хайд слукавил, рассказывая о том, как это происходит, ибо от обычного частого воздействия чар и соприкосновений, связь не рождалась. Нужно было рассказать правду, как только всё пошло не по плану. Но не желая разрушать надежду Лихта, он молчал, трусливо подбрасывая ему практически бессмысленные записки. Но Тодороки не дурак, он поймёт и так. К сожалению. — Ты вообще планировал рассказать мне, что шансов нет? — устало спрашивает Лихт, вернувшись. К удивлению Хайда, он вновь сел рядом, меньше, чем на расстоянии вытянутой руки. «Когда-нибудь… Позже? Понимаешь, я боялся. Мне было так страшно, что…» Но Лихт перебивает его, протягивая маленький клочок бумаги. Заглянув в него, Хайд мысленно фыркает. Ему решили ответить его же монетой. Шифр. «То есть… Ты пишешь, что…» — О, нет, не произноси этого вслух. Как бы неловко мне ни было, лучше я сам. Знаешь… Я теряю свободу, когда теряю тебя. Мне казалось, да и всё ещё как будто бы кажется, что свобода была в крыльях. Но на самом деле, теперь я думаю, что смог бы найти её ещё где-то. А второе… Чёрт, просто забудь, считай, я ничего не писал. «Цветочек, ты же понимаешь, что я потом всё равно переведу это?» — ухмыляется Хайд, пододвигаясь ближе. И Лихт не отстраняется, а наоборот, утыкается лбом ему в плечо, бурча, что всё он прекрасно понимает. — Могу попросить тебя кое о чём? — с некой опаской интересуется Тодороки, начав ластиться не хуже мурчащей кошки. «Конечно». — Поможешь… Убрать крылья? Пожалуйста. Ты был прав, когда говорил, что мне стоит отучиться летать. И сейчас я готов. Правда. И прийти к этому без тебя… Было бы тяжело. Нет, даже не так. Без тебя было бы тяжело дышать. Когда я лишился крыльев, стало невыносимо, словно мне перекрыли кислород и отобрали остатки имеющейся у меня свободы. Но ты… Никогда не смогу угадать, каким образом, всего лишь находясь рядом, ты смог мне помочь. При этом ещё и обманывая, — в качестве наказания за последнее, Тодороки не сильно прикусил чужую шею. Чувствует с помощью связи, как Хайд смущается, но он и сам не лучше. Но всё равно, приложив усилия, произносит: «Помогу со всем, чем только попросишь». — И даже согласишься спуститься со мной в город, когда я восстановлюсь? Хочу тебя познакомить с Розеном. «Только самое начало, а уже просишь так много. Но я не против, цветочек. Я ведь теперь твой мастер на все крылья».