***
— Чего такой злой? — Питер приплясывал на месте, стараясь согреться. — Мать не отпускала? — Брат, — раздраженно буркнул Марк, потуже затягивая шарф. — Привязался, как… Он не договорил, мотнул головой. Поморщился. Вот же, приучил на свою голову это мелкого, что постоянно возились вместе. — Мне больше повезло, — хохотнул Джон. — У меня только сестра, да и то старшая. С собой никуда не берет, зато за ней можно следить. — А потом она покупает тебе шоколадки, чтобы ты не сдал родителям, с кем и где она гуляет? — прищурился Патрик. — Неплохо устроился. Джон довольно похлопал по набитым карманам. Питер хмыкнул, чуть расстегнул куртку. В вырезе показалось горлышко стеклянной бутылки. Мальчишки переглянулись. — Я знаю, где нас никто не увидит, и где мы точно не замерзнем, — серьезно заявил Патрик, подбородком ткнул куда-то в сторону. — Тиртоны уехали на все выходные, а старый гараж они никогда не запирают. — Это аж до озера идти? — Лучше пробежаться, — Марк пожал плечами. — Так хоть не замерзнем. Питер кивнул. — Ну что, кто первый, того и первый глоток? Мальчишки одновременно хмыкнули. И тут же сорвались с места по протоптанной в снегу дорожке в сторону озера.***
Томми ревел долго. Притопывал на месте, продолжая смотреть на закрытую дверь, сжимал и разжимал кулаки. И ревел. Вообще-то он бы нашел, чем заняться дома. И не то чтобы он вообще хотел на улицу. Вот только обычно они с Марком всегда играли вместе. Или просто бродили по городку. Мама еще смеялась, что вдвоем они точно не пропадут и не потеряются, хотя бы потому, что шумят так сильно, что кто-нибудь их да услышит. Но обычно было раньше, в прошлых местах, а не здесь. Дурацкое какое-то место. Не зря Томми не хотел сюда ехать. Это Марк все говорил, что ничего не изменится, просто у них теперь будет свой дом, а не очередная квартира, что они всегда будут вместе и вообще, это же классно жить на берегу озера! — Ничего это не классно! — Томми всхлипнул, снова вытер под носом давно промокшим рукавом. — Вообще никак не классно! От обиды он даже показал закрытой двери язык и швырнул в нее варежками. Та, впрочем, никак не на это не отреагировала. Томми сел на пол. Мокрым рукавом размазал по лицу слезы и потекшие из носа сопли. Вздохнул. Посмотрел в окно. А потом поднялся, побрел сначала в ванну — не ходить же зареванным? Он ведь не какая-то там мелкая малышня! А потом начал одеваться. Мама придет с работы только вечером, когда уже совсем стемнеет, и никуда его не отпустит. Может, даже во двор выйти не даст, потому что станет совсем холодно — иначе кровь в нем совсем замерзнет, а потом кожа лопнет, как случилось однажды с банкой, в которую он налил воду и забыл ее зимой на морозе. Осколков было немного, но выглядели они ужасно жутко. Как и кусок прозрачного льда, в который они вмерзли. Наверное, если он замерзнет вот так же, как та банка, то выглядеть будет еще хуже. Значит, нужно одеться потеплее.***
Старый гараж Тиртонов и правда оказался открыт. А что еще важнее — забрались они в него с заднего входа, не оставив ни следа на широкой заснеженной лужайке перед домом. Внутри было сумрачно и лишь немногим теплее, чем на улице. Зато ни ветра, ни снега. Марк снял перчатки, растер ладони. Он прибежал вторым — сразу после Питера. Джон и Патрик ввалились в распахнутую дверь последними и почтти одновременно, с хохотом повалились на пол. — Не шумите! — Питер шикнул на них, быстро огляделся. — И закройте дверь. Я сейчас включу свет. Джон и Патрик поднялись с пола. Скрипнула дверь. В гараже на несколько мгновений стало темно, а затем в дальнем углу загорелась тусклая лампочка. Марк покрутил головой, осмотрелся. Вот бы у них был такой гараж — пусть даже старый, пыльный и заброшенный! Вот бы у них было такое место со всякими железками и инструментами! Марк вздохнул, спрятал руки в карманы куртки. Такое “вот бы” случится не раньше, чем он подрастет и поступит в колледж. Или пойдет в армию. Потому что мать железками и инструментами не интересовалась, а отец… Чем именно тот интересовался, Марк не знал, да и самого-то отца видел только на паре снимков, которые каким-то чудом уцелели в старом альбоме. В прошлом году он даже думал разыскать его — или хотя бы спросить про него у матери, но не стал. Решил, что однажды они сделают это вместе с Томми — когда тот немного подрастет. А пока ему хватало и того,что он перепрятал два снимка из старого альбома в свой тайник под половицей в детской комнате. — Эй, ну чего вы там застыли? — Питер сдул пыль с какого-то ящика, достал бутылку из внутреннего кармана. — Идите сюда. Марк передернул плечами. Снова вздохнул. Шагнул к приятелю. — Стаканчики не взял, иначе родители бы что-нибудь засекли. Патрик серьезно кивнул. Джон вытащил из кармана несколько шоколадных батончиков. — Зато не придется думать, куда их потом прятать. Мальчишки согласно переглянулись и зашуршали шоколадными обертками.***
Томми глубоко вдохнул, натянул шарф повыше на нос и вышел на улицу. Захлопнул дверь. И тут же зажмурился от слепящего солнца и ярко-белого снега. Мороз и правда был сильный. Это вчера он покалывал щеки, а сегодня вгрызался в них так сильно, как будто хотел откусить. Томми осторожно втянул воздух ртом. Хлопнул в ладоши. Открыл глаза. На улице было пусто, разве что по дороге неспешно проехала почтовая машина. В соседском дворе никого не было видно. На глаза снова навернулись слезы. Томми тихо шмыгнул носом, натянул край шарфа почти до самых глаз. — И не буду я ни с кем возиться, — пробормотал он в колючую, темно-зеленую шерсть. — Ни с какой малышней. Я и сам могу. Томми еще минутку постоял на крыльце, привыкая и к холоду, и к ярко-белому снегу, от которого рябило в глазах. Спустился по ступенькам и медленно пошел к дороге, почти не поднимая ноги — стирая следы Марка, превращая их в смешные, похожие на лыжные, полосы. Он уже не маленький! Совсем-совсем не маленький! Поэтому и играть он теперь будет один. И гулять — тоже. Томми остановился на тротуаре, посмотрел по сторонам. Грязно белый фургон вывернул из-за поворота на озеро, недолго постоял на единственном в их районе светофоре и свернул направо. Скрылся из вида. Марк обещал, что когда станет совсем холодно и озеро замерзнет, они сходят туда. Посмотрят. Но раз он, Томми, теперь совсем-совсем не маленький — раз он теперь даже гуляет один — то он и до озера сам сможет дойти. И посмотреть.***
Марк повертел бутылку в руках, внимательно посмотрел на Питера. На то, как приятель пытался отдышаться после первого глотка. Как спешно зажевывал выпитое шоколадкой и морщился. — Точно, — проворчал Патрик, пытаясь жевать. — Забористая штука. Марк усмехнулся. Перевел взгляд с приятеля на бутылку — как будто чуть зеленоватая и как будто чуть густая жидкость в прозрачном стекле. Словно кусок льда, внутри которого плещется вода. Марк глубоко вдохнул и сделал большой глоток. И тут же закашлялся, едва успев проглотить горько-обжигающую жидкость. Не глядя, протянул бутылку следующему. Проморгался. Покачал головой. — Вот уж точно забористая, — сипло согласился он. Вытер выступившие на глазах слезы. — Ничего себе, что твой отец делает. Питер гордо улыбнулся. Передал Марку шоколадку. Рядом кашлем зашелся Джон, забасил какими-то неразборчивыми ругательствами. Следом за ним — Патрик. — Как это хоть называется? Марк кивнул на бутылку. Питер пожал плечами. — Не знаю. Отец как-то говорил, что это семейный рецепт его армейского друга. Марк усмехнулся, покачал головой. Хорошо, когда у тебя есть отец — настоящий, а не просто пара фотографий. Хорошо хотя бы тем, что у него можно стянуть выпивку. — Что, по второму? — уточнил Питер, когда бутылка снова оказалась у него в руках. — Там еще раз на десять, наверное, хватит. Мальчишки дружно кивнули. Второй глоток дался легче: все еще растекался по рту горечью, но уже не обжигал. Почти как холод — сначала ты даже дышать не можешь, а потом привыкаешь. На втором глотке они уже не кашляли, только морщились, да трясли головами. — Так и знала, что найду вас здесь. Марк поморщился, передал бутылку Джону. Нахмурился. Вот только ее им здесь не хватало. Ее — это Джил, девчонки с соседней улицы. Слишком шумной. С таким громким смехом, что, Марк был уверен, когда она хохотала на одном краю городка, ее вполне могли слышать на другом. Слишком веснушчатой и совсем не рыжей, а светлой, как какая-нибудь пшеница, наверное. Слишком часто пропадающей с мальчишками, каждого второго из которых она могла уделать в стрельбе из рогатки. Слишком красивой, даже в этой своей толстенной куртке на пару размеров больше и доставшейся, кажется, от старшего брата. Слишком нелепой в их пацанячьей компании. И слишком для нее подходящей. Может, даже куда больше, чем он, Марк. Слишком такой и не такой одновременно. С кем ему хотелось говорить о каких-то глупостях, и кому он почти ни слова не мог сказать, опасаясь, что будет нести чушь.. Это только он, Марк, терялся при ней и почти все время молчал. Другие мальчишки были болтливее. — Закрывай дверь и иди сюда, — Питер позвал Джил, протянул ей прошедшую по кругу бутылку. — Будешь? Я у отца стащил. Джил взяла бутылку и уселась на какую-то картонку рядом с Марком. Сделала глоток. В отличие от мальчишек, она не закашлялась.***
Томми даже и не заметил, как добрался до озера. Шел и шел, прямо и прямо, разве что однажды свернул налево — с уже расчищенного тротуара на широкую цепочку размытых следов. Как будто недавно именно тут пробежала толпа. Томми даже замер на том месте, огляделся по сторонам. Но так никого и не увидел — ни на улице, что осталась за спиной, ни у озера. Конечно, до него еще надо было дойти, но не могли же люди стать совсем крошечными? И уж точно они бы не стали одеваться в белое. Конечно, если они не играют в прятки, но кто стал бы делать такое зимой, да еще и на таком морозе? Томми зашагал к озеру. Холода он больше не чувствовал. Наоборот, ему будто бы стало теплее, так что он даже стянул шарф с носа и губ, и теперь то и дело специально останавливался и выдыхал воздух ртом, а потом ловил клубы белесого пара варежками. А иногда он набирал полные щеки — набивал их как огромный хомяк — и выдувал весь воздух вперед, а потом бежал, пытаясь догнать его, хохотал во весь голос и бежал за ним. Правда, обогнать пар Томми так ни разу и не удалось. Тот все время или оказывался быстрее, или же просто растворялся, исчезал насовсем. А как можно догнать то, чего ты даже не видишь? Томми остановился уже на берегу, на покатом спуске к воде. Покрутил головой, высматривая в снегу низенькие деревянные перила лестницы. Помедлил. А затем начал спускаться там, где стоял — осторожно заскользил вниз. Он, конечно, хотел поскорее проверить, замерзло ли озеро, но и споткнуться и набрать под куртку снега ему совсем не хотелось. У самого озера — у самого краешка льда — было как-то особенно тихо. И пусто. Как в их доме сегодня, когда Марк ушел, а Томми перестал реветь. Как будто про него, Томми, все забыли — как будто его, Томми, все разлюбили. Как будто рядом никого не было. Вообще-то, это было не так, это Томми понимал. На озере, говорят, была рыба. Но ее даже летом невозможно услышать, а зимой так тем более. Даже если бы она умела говорить, разве смогла бы докричаться до тех, кто снаружи — кто не подо льдом? Томми вздохнул. Расчистил ногой кусочек льда, наступил на него. Ничего. Лед был прозрачным и крепким, не трещал и не скрипел. Томми встал на него обеими ногами. Даже попрыгал немного, чтобы убедиться, что тот его выдержит. Ничего. Томми улыбнулся. И медленно пошел по льду дальше, к середине водоема. Потому что если рыбы никуда не уплыли и так и остались тут на зиму, то что им делать у берега? Наверняка они будут в самом центре озера.***
Пить при Джил Марку совсем не хотелось. Остальные мальчишки так и продолжали прикладываться к бутылке, морщась все меньше и меньше, а у него получались только крохотные глотки. И краснел Марк куда сильнее, чем остальные мальчишки. Для этого даже и пить было не нужно. Хватало и просто того, что Джил сидела рядом. И что после каждого его малюсенького глотка она протягивала ему шоколадку. — Ты сегодня какой-то злой, — заметила Джил, в очередной раз передавая ему бутылку. Марк пожал плечами и пробормотал что-то неразборчивое, прежде чем сделать глоток. — Это из-за брата, — ответил за него Патрик. Марк молча кивнул в ответ, передал бутылку дальше. — Поругались, да? — Джил легко обняла его, похлопала по плечу. Добавила уверенно. — Ничего, еще помиритесь. Знаешь, сколько мы с… — Да не собираюсь я с ним мириться! — Марк дернул плечами, вывернулся из объятий. Отчего-то стало еще жарче. — Пусть сам гуляет с кем хочет! Я ему не нянька и вечно в машинки с ним играться не буду. В старом гараже стало совсем тихо. Кажется, даже лампочка перестала потрескивать. Марк засунул руки в карманы, нахохлился, как рассерженный воробей. Джил хотела было что-то сказать, но только покачала головой и прикусила губу. Мальчишки тоже молчали. Марк поморщился. — Черт, вот дерьмо. — Все нормально, — как-то совсем по-взрослому ответил Питер. Протянул ему бутылку. — Пей. У меня родители всегда так делают, когда поругаются. Ну, пьют вместе. Марк покачал головой. — Мне уже хватит. Мать и так наорет, что мелкого одного дома оставил. — А если бы взял с собой, наорала бы за то, что потащил его на улицу в такой холод, — парировал Питер, не убирая бутылку. Джил и Джон согласно закивали. Марк вздохнул. Ну да, так оно и было бы. — Родители всегда найдут, за что наорать, — веско подытожил Патрик. — Так что пей. Хуже не будет. Марк хмыкнул. Взял бутылку. Повертел ее в руках. Снова вздохнул. Поднес горлышко к губам. Сделал большой глоток. Немного подержал горькую выпивку во рту, прежде чем проглотить. На пару секунд прижался лбом к все еще холодной — как большой кусок прозрачного льда — бутылке. Протянул ее дальше. — Ты выпей нормально, ну, — Джон замялся и покачал головой. — Как взрослые. Давай. Марк посмотрел на бутылку, наклонил ее набок. Усмехнулся. Может, второй глоток — второй большой глоток — и правда не такая уж и плохая идея. Ему же все равно влетит от матери и за то, что потащился на улицу, и за то, что оставил брата дома одного, и, наверняка, за что-то еще, что он сейчас просто не может придумать. Взрослые же всегда находят, за что наорать или наказать. На глаза навернулись слезы. Горло как-то странно свело — как в тот раз, когда он впервые увидел фото отца, а потом разглядывал себя в зеркале, пытаясь понять, похож ли он на того человека на снимке. Дурацкое ощущение какого-то неправильного, ненастоящего холода. От такого хочется или разреветься, или спрятаться под одеялом. Вот только мальчишки не плачут, а взрослые мальчишки ни от чего не прячутся. Марк дернул головой. Криво усмехнулся. И сделал второй глоток.***
Лед был удивительно гладкий и, кажется, невероятно толстый. Томми даже постучал по нему — и ничего не услышал в ответ. Точнее, звук был такой, как будто он ударил по толстой бетонной плите, а не по замерзшей воде. А еще лед был удивительно прозрачный. Томми даже не знал, что такой вообще бывает где-то, кроме как в фильмах и в формочках, которые мама ставила в холодильник. Он даже подумал о том, как здорово было бы наколоть льда здесь, — вон его сколько, никто даже и не заметит, если он наберет совсем немного! — но потом вспомнил, что у него с собой и нет ничего, чем он мог бы это сделать. А потом под толстым льдом что-то мелькнуло — темное и быстрое. Раз — и пронеслось под ногами молнией! Томми даже глаза потер. И моргнул несколько раз. Мало ли, вдруг просто показалось? Но темная молния снова пронеслась подо льдом. Томми сосредоточено прикусил губу и медленно пошел — заскользил по льду — следом за быстрой тенью. Пара шагов — и он заметил еще одну, а потом еще и еще. — У вас тут целая семья, да? Томми вертел головой, стараясь рассмотреть их получше. Вот пара крупных, а вот несколько совсем маленьких, которые все время держатся вместе. — Наверное, вы братья, — вздохнул он и тут же ссутулился. — И вы друг друга не бросаете. Отчего-то стало грустно и захотелось расплакаться. И горло как будто сжало чьей-то невидимой рукой — прямо как дома, когда Марк хлопнул дверью и ушел гулять, а его, Томми, с собой не взял. Он шмыгнул носом. Тихонько пошел дальше, уже не пытаясь скользить по льду. Через пару шагов Томми шмыгнул носом еще раз, уже громче. Потом еще. Лед под его ногами едва слышно поскрипывал, постанывал. Потрескивал. Потом он затрещал как-то слишком громко. Слишком близко. Слишком под его ногами.***
Марк закашлялся — резко и громко. Как будто в горле вдруг откуда-то появился — застрял — огромный комок, который не давал ни вдохнуть, ни сделать глоток. Марк закашлялся так сильно, что горькое пойло, которое стало было казаться ему не таким уж паршивым, брызнуло изо рта. Джил легонько хлопнула его по спине, перехватила бутылку так, чтобы не разбить ее или не пролить содержимое. — Кажется, мне хватит, — рассеянно пробормотал Марк, откашлявшись. Поморщился от того, как по коже побежали мурашки. — Лучше пойду домой. Просплюсь, пока мать не пришла. Он поднялся. И тут же пошатнулся, попытался схватиться хотя бы за воздух — но вместо этого получилось за плечо Джил, поднырнувшей ему под руку. На мгновение перед глазами все вспыхнуло черным: и приятели, и светлые волосы девчонки, и весь этот гараж. Марк повел головой, медленно выдохнул. — Паршиво выглядишь. В голосе Джил слышалось волнение. От этого почему-то стало только хуже. — У тебя случаем аллергии на выпивку нет? — поинтересовался Джон, задумчиво потирая подбородок. — Говорят, такое бывает. Марк осторожно покачал головой. Говорить не получалось. Голова трещала так сильно, что даже затошнило. — Давай я тебя провожу? — Джил крепче обняла его. — Ты совсем бледный какой-то. — Нет, — Марк попробовал улыбнуться, покачал головой. Темнота перед глазами стала чуть светлее. — Аллергии нет. Это просто… что-то. Джон и Патрик одновременно хмыкнули, Питер серьезно кивнул. — Мы тоже скоро будем расходиться. Ты только это, ну, — Патрик неловко замялся. — Позвони вечером кому-то из нас, ладно? Ну, что все в порядке. Марк кивнул. Осторожно натянул шапку. Передернул плечами. Когда Джил открыла дверь и вывела его на улицу, почему-то стало до крика страшно и холодно. Марк только молча закусил губу.***
Падать было совсем не страшно. Точнее, он даже не понял, что он и правда куда-то упал. Вот он просто шел по прозрачному льду, рассматривая скользящих под ним рыбин, а вот он и моргнуть не успел, как тело обожгло чем-то удивительно горячим — вот только чем, когда на улице совсем не жарко? — и вдруг стало трудно дышать. Так трудно, что он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. — Ма!.. Томми замахал руками, заколотил ими по воде. Вода не слушалась, не хотела держать его. А те быстрые тени, то множество рыб, которое он видел подо льдом, словно бы тащили его на дно. — Ма!.. Томми с головой ушел под воду, холод обжег рот, да так сильно, что даже зубы заныли. Он дернулся сильнее, задрыгал ногами. Вынырнул. Хотел было выплюнуть воду, — мама говорила, она плохая, ее нельзя пить, потом будешь долго болеть, — но не смог открыть рот. Почему-то вспомнилось, как смерзались на сильном морозе пальцы перчаток. Может, с его губами случилось тоже самое? Тело стало каким-то тяжелым и чужим, как на утро после операции два года назад. Тело вдруг превратилось в старого тяжелого робота с севшими батарейками. — Марки! — Томми закричал изо всех сил. Попытался схватиться руками за край льдины, но лишь отколол от нее кусок. — Марки! Его голос звучал едва громче шепота.***
— Прости, я не хотела, чтобы ты расстроился. Не знала, что вы с ним так сильно поругались. Джил выглядела ужасно расстроенной. Марк махнул рукой — вышло как-то слабо и размашисто. Он переступил с ноги на ногу, покачнулся. Встряхнул головой. Хотел было ответить, что все нормально, как вдруг стало невыносимо холодно. — Эй, ты чего? Марк снова тряхнул головой, пытаясь разогнать повисшую перед глазами темноту. — Ничего, — неуверенно пробормотал он. — Все… Марк отвел взгляд в сторону озера, чтобы не смотреть совсем уж в упор на Джил. Мало ли, каким психом он сейчас выглядит, не хватало еще, чтобы она перестала с ним общаться. Моргнул. Прищурился. Выматерился, даже не подумав, что не стоит так выражаться при девчонке. И бросился к озеру.***
Пальцы не слушались. Губы — тоже. Обжигающий холод стал обычным — ледяным, превращающий в камень. Руки и ноги теперь двигались как смешные палки. Или как бревна. Толстые. Неповоротливые. Почти неуправляемые. Шапка сползла на глаза. Он как-то стянул ее, чтобы не оставаться в темноте. Чтобы увидеть, когда кто-то придет ему на помощь. Быстрые тени, все то множество рыбок, разбежались в стороны, исчезли. Бросили его. Как Марк. Томми снова и снова пытался ухватиться за край льдины. Край льдины снова и снова откалывался, ломался, крошился, вынуждая Томми в очередной раз если не нырять под воду, то хватать ее ртом. — Марки! Томми пытался звать брата. Получалось все тише и тише. И плакать хотелось все сильнее и сильнее. А потом он вспомнил, что от слез обычно только становится холодно. Томми совсем не хотел, чтобы ему было еще холоднее.***
Он поскользнулся, едва сбежав с берега на лед. Все это казалось странным и нелепым. И недавняя темнота перед глазами, и холод, и то, каким прозрачно-белым стало все вокруг за буквально секунду. Почти все. Кроме Томми, который барахтался в бесконечно огромной — слишком огромной — дыре во льду. Джил что-то кричала ему в спину. Кажется, что-то про службу спасения. Марк не прислушивался. Он поскользнулся, едва сбежав с берега на лед. Тут же поднялся. Побежал дальше. Джил за его спиной затихла. Лед под его ногами заскрипел громче. Лед под его ногами затрещал. Марк упал на него. Пополз дальше. Ужасно медленно. Это бегал он быстро, занимал первые места в школьных соревнованиях. Но ползал он ужасно медленно. Непозволительно медленно — Томми за это время успел шесть раз уйти под воду с головой. И шесть раз он выплывал, отплевывался водой. Кажется, шептал что-то. Кажется, звал его, Марка. Он поднялся на колени, пополз быстрее. Лед под ним проломился через четыре шага. Одновременно с тем, как Томми ушел под воду в седьмой раз.***
Ледяная вода обожгла лицо, сдавила горло. Провалиться под лед — совсем не так, как падать во сне. От такого не проснуться, не открыть глаза, оказавшись в другом, безопасном месте. Марк не успел ни закричать, ни закрыть глаза. Только вытянул руки вперед, ухватился за что-то темное и не вполне различимое под водой. Дернул это что-то на себя. И рванул вверх. Ледяная хватка на горле ослабла не сразу. Кажется, это случилось, только когда Марк понял, что держит Томми в руках. Что прижимает его к себе. Что смотрит прямо ему в лицо. В ледяной воде рыжие волосы Томми казались черными. Замерзшие губы — тоже. — Что, думал, если провалишься в озеро и заболеешь потом, то я не надеру тебе уши? — Зубы застучали как-то ужасно громко. Марк попытался развернуть брата, прижать его к себе спиной. — Черта с два, понял? Так надеру, что потом не скоро забудешь, придурок. Холод забрался под куртку, связал по руками и ногам. Марк повернул голову, — попробовал повернуть голову, — оглянулся через плечо. На берегу никого не было видно. — А потом еще и матери сдам, понял? Какого хера тебе дома не сиделось, а? Марк сцепил руки в замок на груди Томми. Заболтал ногами под водой, уперся спиной в льдину. Глубоко вдохнул. Дернулся вверх, напрыгнул на лед спиной. Не было ни грохота, ни треска, ни даже скрипа. Просто он снова ушел с головой под воду. Просто увидел перед глазами белое крошево. Просто лед вдруг оказался сверху, прямо над головой — и Марк врезался в него лбом. Просто они с Томми оба вдруг оказались запертыми в банке мухами. Марк рванул вверх сильнее, снова стукнулся лбом о лед. Быть мухой в банке ему совсем не хотелось — те всегда умирали. Ему умирать было нельзя — у него в руках был Томми. А вот воздуха в легких — почти не было. Марк прижал брата к себе одной рукой, другой с трудом, но зацепился за край льдины. Тот раскололся, рассыпался в воде белесыми кусочками. Марк вынырнул, подтянул Томми повыше, обхватывая его одной рукой за живот. Попробовал опереться на край льдины — где-то же он должен быть крепкий, где-то они должны выбраться из этого жидкого и мокрого холода. Снова ушел под воду. Снова вынырнул. Глотнул воздуха. Обернулся на берег — может, Джил позвала кого-то на помощь? Она ведь кричала что-то про службу спасения?.. Берега он не увидел. Вокруг было прозрачно-бело и холодно. Единственными темными пятнами были только почерневшие волосы Томми. И губы. Такие черные, как будто он наелся угля, как было когда-то… Как давно? Марк снова навалился на льдину. Снова ушел под воду, когда та раскрошилась. Почему-то подумал, что мама расстроится, если он потеряет ключи в этом озере. Как их потом доставать? Кто станет нырять зимой на самое дно, чтобы достать оттуда связку железок с пластиковым брелоком в форме снеговика. Подарок Томми, между прочим, на прошедшее Рождество. Конечно, лепил он эту безделушку под его, Марка, присмотром, но… Руки отказывались слушаться, больше не хотели хвататься за лед. Тело словно превратилось в какой-то дурацкий камень, который может только идти ко дну. Он, Марк, конечно, не камень, но тот еще дурак. Не надо было оставлять Томми одного дома. Может, лучше бы позвал всех к себе? Может, лучше бы объяснил все как-то иначе?.. Онемевшая рука соскользнула с края льдины. Другая — словно намертво примерзла к Томми. Марк подумал, что это чертовски плохо, что нужно отпустить брата, что, может, тогда… Он лишь крепче прижал брата к себе. Сил не осталось даже на то, чтобы открыть глаза. По крайней мере, их хотя бы найдут вместе.***
Когда Марк открыл глаза, все вокруг было матово-белым. Потом он моргнул. И заметил бледную россыпь веснушек. Почувствовал слабое тепло в ладони. Услышал не то смех, не то вздох — но уж точно не треск льда. — Привет. Марк попробовал улыбнуться. Не получилось. Даже дышать было странно, как будто это делал не он, а кто-то другой. Джил покачала головой. Поднялась. — Подожди, я позову врача. Марк попробовал сильнее сжать ее пальцы — попробовал не отпустить ее. Не получилось. Не получилось у него и повернуть голову, чтобы посмотреть рядом ли Томми. Поэтому Марк просто моргнул. И закрыл глаза, когда тепло исчезло из его ладони, а бледные веснушки растворились в матово-белом. Он слышал, как в комнату — в палату? — кто-то вбежал. Как кто-то заговорил — затараторил — что-то быстро и не то зло, не то радостно. Как его, кажется, попытались обнять. Сил на то, чтобы открыть глаза у него не было.***
Когда Марк снова открыл глаза, дышать было легче. И даже получалось вертеть головой, пусть и с трудом. И стиснув зубы от ноющей боли. Он тогда обрадовался, что рядом снова оказалась только Джил. У нее спрашивать было не так страшно, как у матери. — Томми? Джил поджала губы. Опустила взгляд куда-то на его ладонь, которую снова держала в своей. — Он в реанимации. Он же, ну, — Джил пожала плечами. — Дольше тебя был в воде. Марк снова закрыл глаза. Кажется, заплакал. Иначе почему бы ему стало так горячо и солоно? Джил молчала. Только сильнее сжала его ладонь. Позвать его мать она предложила, кажется, через огромную, бесконечную и ужасно холодную вечность. И только после того, как он перестал плакать. Марк лишь молча кивнул в ответ.***
Он даже удивился, когда мать не стала на него кричать. И даже не сказала ни слова о том, что накажет: запрет дома, запретит общаться с друзьями или вообще отберет приставку. Она только молча гладила его руку, иногда улыбалась, но все чаще молча плакала. О Томми она говорила мало. Марк решил, что не хотела пугать. Или не хотела пугаться сама. Спрашивать он не решился. И уже потом, уже желая спокойной ночи, мать вложила ему в руку что-то мелкое и гладкое. Снеговика. Добавила, что он все твердил про него в машине скорой. Мол, ей так передали, что он был как заводная игрушка, повторял два слова: Томми и снеговик. Марк стиснул брелок в кулаке и разревелся в голос.***
К Томми его пустили через несколько дней — когда он сам смог нормально стоять. И когда мать вышла пообедать. Он молча стоял у какой-то слишком большой больничной койки. Смотрел. Кусал губы. Не знал, что сказать. Томми молча моргал. Рыжие волосы снова были рыжими, а губы — обычными, розоватыми. Не черными. Марк сильнее сжал снеговика в кулаке. Попробовал улыбнуться. Томми тихонько шмыгнул носом. — Ты там ругался. Я слышал. Марк усмехнулся. Мышцы пока слушались плохо и губы кривились как-то неправильно. И немного больно. Зато руки уже работали как надо и растрепать брату волосы получилось легко, как и прежде. — Расскажешь маме, надеру уши. Понял? Томми серьезно кивнул. Несколько раз. Несколько раз быстро моргнул. И начал плакать. Марк сгреб младшего брата в охапку, притянул к себе, наплевав на дурацкие провода. — Ну ты чего, мелкий? Ну? — Я думал, — Томми всхлипнул, обнял Марка за шею. Едва ли не повис на нем. — Я думал, ты меня больше не любишь. И мы больше не будем гулять вместе. Марк зажмурился. Открыл было рот, но так ничего и не смог сказать — как будто снова оказался в той проклятой полынье, как будто невидимое течение снова потянуло его под толстый прозрачно-серый лед. — Не дождешься, дурачок, — прошептал он. И морщился и от того, как от воспоминаний стали покалывать кончики пальцев. И от того, как задрожал голос. — Не дождешься, дурачок. Черта с два я тебя брошу. Понял? — Я думал… — А ты не думай, — Марк снова усмехнулся, покачал головой. Крепче прижал брата к себе. — Ты же мой брат. Мало ли с кем я там гуляю. Это же совсем другое. — Совсем-совсем? — Да, Томми. Это совсем-другое и совсем-совсем особенное.