Spectrophobia

Серёжа хочет запомнить Олега таким. Смеющимся над очередной глупой шуткой, подставляющим обветренное лицо под лучи закатного солнца и курящим с Серёжей одну сигарету на двоих. Родным до боли. Ему всего восемнадцать, война ещё не тронула уголки глаз паутиной морщин, а сердце — шальной пулей навылет. Они сидят на крыше приюта и целуются до одури, в хлам пьяные от банки дешевого пива — тоже на двоих одной. У Олега в глазах солнце отражается, он обхватывает губами фильтр, глубоко затягивается, и сигарету Серёже передает. А тот думает о том только, что хотел бы остаться в этом моменте навсегда; всем телом льнет к крепкому плечу, улыбается по-дурацки и дым выпускает в олеговы губы. От Волкова пахнет табаком, мылом и непоколебимой надежностью, Серёжа рядом с ним себя в безопасности чувствует и впервые дышит полной грудью, не боясь удара по рёбрам. Сильные руки почти невесомо, едва касаясь, гладят его спину и остатки самообладания покидают Разумовского окончательно. Он подцепляет подбородок Олега пальцами и накрывает его губы собственными, тут же скользя языком в податливый рот. Вцепляется рукой в короткие темные волосы, отдает ему себя целиком, без остатка, с каждой рваной раной, со всеми демонами и зияющей чернотой под ребрами. Серёжа любит. Любит так, как не любил никогда и вряд ли уже будет. Олега любит и только его. Любит, когда тонкими пальцами-веточками под плотную кожаную куртку лезет, чтобы кожа к коже, чтобы ближе — только в самое сердце. Любит, когда чувствует, как чужие руки на его талии кольцом смыкаются. Любит и всё тут, и нет ничего больше, кроме двух совсем ещё мальчишек, сидящих на крыше и беспечно строящих планы на совместное будущее. Серёжа хочет переехать в Москву, хочет создать что-нибудь своё, что-нибудь такое, что обязательно людям полезно будет, он хочет поступить в престижный ВУЗ и завести собаку, а Олег просто хочет рядом быть и больше ничего ему и не нужно. Весь его мир помещается в нескладном парнишке с вечно растрепанными рыжими волосами и растянутыми свитерами, которые ему на несколько размеров велики. Он под свитер Серёже ладонями лезет, зная прекрасно, что прикосновениями обжигает давно не видевшую солнечного света и тепла кожу. — Дурак. Люблю тебя, — едва различимый смех в перерывах между поцелуями и Олег кивает согласно, мол, «да, дурак, за то и любишь». Он тоже любит. По-волчьи преданно и отчаянно, сгорая в погребальном костре имени Сергея Разумовского дотла. У него губы сухие от тёплого ветра, у Серëжи — от очередного приступа искусаны до крови. И нет для Олега этих губ роднее. Они молодые и пьяные, у них ещё вся жизнь впереди, закат над их головами догорает токсичным заревом и холодный вечерний воздух с лихвой компенсируется жаром объятий и смазанных поцелуев. Серёжа запомнил Олега именно таким. *** Когда приходит похоронка, Разумовский решает, что место Олега не займет больше никто. Он находит каждое сделанное на старый полароид фото и бережно складывает в коробку, а потом сжигает и пожелтевшие от времени фотографии горят не хуже закатного неба той летней ночью, что отпечаталась уже на обратной стороне век. — Если бы шанс мне выпал тогда, я б тебя никогда не любил, — знает, что врет, но бросает в костер последнее фото вместе с полупустой бутылкой виски. Надо же, ему сейчас только восемнадцать, как и Олегу на обрывке догорающей фотографии, а он уже спился в конец. Память об Олеге Волкове разлетается по ветру пеплом полароидных фотографий.