♡
26 апреля 2021 г. в 18:51
Чангюн чувствует себя максимально отвратительно. Кажется, что его вот-вот сбила машина, а он вытер кровь с виска и как ни в чем не бывало, отправился дальше по своим делам. В голове такой бардак, что какой-нибудь психотерапевт устроил знатную бы такую беседу с выявлением первопричины и констатацией факта, что на самом деле — все беды из детства. Мысли комкались, наслаивались друг на друга, спутывались и засоряли весь разум. Самые глупые и незначительные мысли на свете, вроде забытой бутылки воды дома или куда-то девшейся любимой бейсболки. Но, все беды Чангюна начались не в детстве, а где-то немного позже, год назад вроде? С подписанного контракта и последних публичных объятий «на прощание», когда еще даже не понимаешь, что это в последний раз. Как смешно и глупо воспринимать что-то как должное, а потом в один момент терять и волосы на голове рвать от того, что не ценил. И каждый чертов день в этом чертовом году, Им прокручивал в голове все, что мог сказать или сделать в правильный момент, отчего, буквально тонул, задыхался и мечтал однажды раскрыть свою душу и сердце. Скинуть груз с плеч и снова задышать полной грудью.
Но нет, макнэ утянул себя и свою жизнь глубоко под воду, когда ответил на первый робкий поцелуй на какой-то вечеринке в честь чьего-то дня рождения, на которую даже идти толком и не хотелось. И каждый раз, когда Гюн ненавидел себя за принятые после этого решения, он отчетливо мог воспроизвести в памяти ту жаркую летнюю ночь, когда рубашка противно липла к спине, когда Хосок сидел так близко и смотрел своими блестящими от алкоголя глазами так развязно, а в голове было до безумия пусто. И тот водоворот чувств, который поглотил его в тот момент, Чангюн тоже прекрасно помнил. Забывать — не мог, а если бы и мог, то никогда бы не захотел. Вся эта развязность, легкость летней тусовки и знакомство длиною в долгие годы, совсем не вязалось с той неловкостью, с какой Ли приблизился к Гюну и как мимолетно ткнулся в его губы, а потом отстранился и смотрел такими испуганными пьяными глазами, что хотелось обнять и сказать, что все в полнейшем порядке. А Чангюн, наверное, на всю оставшуюся жизнь запомнил запах алкоголя и пряного одеколона, который будто бы только усиливал напряжение, из ниоткуда взявшееся между ними. Сначала искры перед глазами полетели, а потом Им нырнул с головой в холодную воду и потянулся за продолжением. Это было глупо, почти по-детски и как это вообще бывает на пьяных вечеринках. Ни к чему не обязывает, да? Это и поцелуем было сложно назвать, пара секунд касаний дрожащими губами, когда в голове не осталось ничего, кроме популярного мотива песни, разрывающей колонки.
Второй поцелуй чувствовался совсем иначе. Чангюн отставил стакан с чем-то спиртным на пол и притянул Вонхо к себе за шею, заглядывая тому прямо в глаза, выискивая ответ на немой вопрос «Что это было, хён?» и не осмеливаясь отпустить до самого конца. Макнэ даже по тормозам не хотел давить, либо был слишком пьян, либо думал «Почему нет?». А сердце колотилось бешено и готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. К щекам жар приливал, а пальцы, наоборот, противно морозило.
Почерневшие глаза напротив не давали шансов поступить как-то иначе. Чангюн поддался секундному желанию и прижался своими губами к чужим. Его никто не пытался остановить, одернуть и отчитать. Ему отвечали. Мягко, нежно. Аккуратно сминая губы и осторожно касаясь шеи, не понимая, где тут граница. Оба ожидали, что его оттолкнут и будут припоминать это недоразумение всю оставшуюся жизнь. Но нет, Чангюн прижимался только сильнее, не желая никуда отпускать, а Вонхо поддавался и принимал правила.
Какой-то особо пьяный порыв с кем-то поцеловаться на вечеринке, а потом жалеть и отводить глаза при любой встрече. Ведь у каждого так бывает, верно? Чангюн — не исключение, и с девчонками он в клубах целовался, и на подобных вечеринках тоже, а потом в свободной комнате разгоряченный запирался. И всегда было так без разницы на возможные последствия. Гюн считал, что нужно жить здесь и сейчас, не растрачиваясь на лишние и никому не нужные переживания и оправдания перед кем-то. Поцелуи и секс — не конец света. А он, все еще молод и не хочет проходить остаток жизни нецелованным.
Им отчетливо помнил, как хосокова ладонь переместилась с шеи на бедро, проделав едва уловимый путь по всему телу. Вонхо кончиками, все еще дрожащих, пальцев вел по чувствительным ребрам, пуская по Гюну разряд тока, останавливался на талии, мельком заходя на живот. Чангюн же, только двигался немного ближе, одаривая старшего совершенно вызывающим взглядом, напрашиваясь на что-то еще. И Хо готов был поклясться, что увидел на дне глаз макнэ пляшущих чертей. Они не разрывали этот тяжелый зрительный контакт до самого момента, пока их губы вновь не соприкоснулись. Если поначалу это действительно походило на дежурный дружеский чмок, то сейчас выходило все куда сомнительней. Это кровь в ушах шумела или же музыка — уже было не разобрать, когда Хосок приоткрыл рот чуть шире и дотронулся кончиком языка чангюновой губы, так, на пробу. И башню тогда снесло обоим. Так неправильно, глупо и стыдно по итогу. Но алкоголь в крови отличное оправдание, так ведь?
Чангюн не долго думая последовал примеру и мазанул языком по губе старшего. Но влажнее, наглее, развязнее. Мол, смотри, хён, как я могу. Следующий порыв — очевидный и полностью ожидаемый, макнэ попытался углубить поцелуй и скользнуть языком в рот Хосока. Наглеет, проводит по ровным зубам и дразнит, дразнит, дразнит. Ли в очередной раз поддается и пускает чужой язык в свой рот, наклоняя голову вбок, чуть ли не скуля и сжимая гюново бедро. А для младшего это выглядело как самый натуральный зеленый свет на все последующие действия.
Решения после такие же глупые и неправильные, как самое первое. Они целовались мокро, быстро и слишком отчаянно пытаясь продемонстрировать друг другу все свои таланты. Распаляясь и отдаваясь в этот поцелуй на весь возможный максимум. Чангюн отстранялся, то и дело, заглядывая в потемневшие глаза старшего, выискивая ответы на весь ворох вопросов, которые и хотелось задать, но было так чертовски страшно упустить момент, разрушить все это приятное томительное напряжение. А волнение только росло, когда языки расплетались и приходилось глубоко дышать, настраиваясь на длительное продолжение. У Гюна мурашки по спине бежали, когда его взгляд цеплялся за приоткрытые и раскрасневшиеся хосоковы губы. Восстановить дыхание и успокоить сердце — казалось невыполнимой задачей.
От воспоминаний по телу разливается какая-то смесь из приятной ностальгической теплоты и обжигающего отчаяния. Чангюн даже не пытается заглушить этот водоворот чувств, обостряющийся каждый раз, когда он вот так стоит напротив панорамных окон в какой-то вип-зоне в каком-то паршивом клубе на Гангнаме. От вида разодетых в дорогие тряпки и бриллиантовые ошейники людей становилось тошно и хотелось сбежать из этого места куда подальше. Куда-нибудь, где немного тише и что-то противно не жрет тебя изнутри.
Но, как-то повелось, что в подобных местах — всем плевать на то с кем ты, кто ты и зачем ты вообще сюда явился. Хочешь ты секса на одну ночь, просадить на баре полугодовую зарплату учителя в школе или отвлечься до степени, когда не будешь помнить свое собственное имя. Всем будет плевать, у каждого свои проблемы и причины по которым они приходят сюда, ни у кого нет времени и малейшего желания растрачиваться на какого-то айдола, пришедшего сюда скрыться от самого себя.
Воздух из легких каждый раз выбивался, когда Чангюну приходилось ждать и изучать клубный контингент. И каждый чертов раз, когда настроение должно быть хотя бы в рамках нормы, оно скатывалось глубже некуда. Макнэ одиноко, дискомфортно и дорогущий виски в стакане никак не улучшает ситуацию. Парень трет переносицу и снова чувствует пульсирующую боль в висках. Он продолжает стеклянными глазами пялиться вниз и даже не знает зачем. Сосредоточиться на чем-то, кроме шума в своей голове. Скорее всего. Хотелось бы сказать, что он не понимает, почему он здесь и почему все еще каждый раз приходит, отвечает на звонки и каждый раз чувствует себя так отвратительно. Но он все знал и все понимал.
Чангюн начал тонуть жарким летом, после стандартного пьяного поцелуя. В ту ночь — все и остановилось на поцелуе. На долгом грязном поцелуе, когда отстраняться совсем не хотелось. А наоборот — хотелось сократить расстояние еще больше, хотя ближе некуда. Когда хотелось вылизывать хосоков рот до его несдержанных громких стонов, до совсем неприличных касаний и просьб не останавливаться ни при каких условиях. Руки макнэ блуждали по всему телу старшего, но никогда не переходили негласной черты. Хосок прижимал Гюна к себе за талию, перемещая ладони с боков на спину и проклиная скользящую шелковую рубашку. А Им гладил Вонхо по задней стороне шеи, перебирал отросшие темные волосы на затылке, скользил ладонью вниз и надолго останавливался на бурно вздымающейся груди.
Гладил, то нежно, то более напористо, надавливая подушечками пальцев, а потом снова поднимал ладони к шее, оглаживая большими пальцами пульсирующую вену, кадык и, честное слово, готов был делать это всю оставшуюся ночь, получая в награду лишь учащенное сердцебиение и тихие вздохи. При этом, пытаясь не пересечь треклятую черту и не сделать эту ситуацию еще более неловкой. Пытался не подать неверных сигналов, которые сам Чангюн бы назвал на сто процентов верными.
Но неверные сигналы подавало его тело. Гюн был слишком увлечен языком Хосока, что почти не заметил, как разорвал поцелуй и поднялся на колени, обхватив ладонями разгоряченное лицо Ли, снова смотря тому прямо в глаза. Его щеки — пунцовые, а зрачки расширены и дышит он так тяжело, что даже ноги подкашиваются, что это, черт возьми, из-за него. Да и от хёна в таком распаленном виде даже ровно дышать выходило скверно. Чангюн засунул все свои моральные принципы и размышления о том, что может он, все-таки, любит девочек и что, может быть все-таки целоваться со своим хёном такая себе затея, куда подальше, еще в самом начале. И полностью отдался моменту. Стыдно будет потом, главное, что сейчас так до безумия приятно, до взрывающихся звезд перед глазами и нервной дрожи в пальцах. Чангюну не хочется останавливаться и он почти уверен, что хочет перейти к чему-то более… более.
Возможно, он был мертвецки пьян и не мог достаточно здраво рассуждать, но в ту ночь — все мысли казались такими правильными, а действия и подавно. Сильные руки на его спине, язык в его рту — все так и надо. Теперь Чангюн смотрел в глаза старшего уже не в поиске ответов, а прося разрешения. Он все также стоял на коленях, вдавливаясь бедрами в хосоково плечо, даже, возможно, не до конца осознавая насколько у него стоит. Он был увлечен, так сильно увлечен. Это какое-то особое удовольствие, новое и совершенно удивительное. Не то чтобы он с парнями никогда в жизни не целовался, нет, конечно, целовался. Да и не только целовался. Но тогда — случайные связи на таких же вечеринках. Ты не помнишь, как их звали, а может быть даже и не знал, на самом деле. А сейчас — твой близкий хён. С кем ты и огонь прошел и медные трубы.
Им тянется за очередным поцелуем — и он его незамедлительно получает, Вонхо не церемонится и сразу же вновь сплетает их языки. Его губы — шершавые, обветрившиеся и это так сильно контрастирует с мягким влажным и чертовски податливым языком. Все опять выходит слишком пошло и почти за рамки обычного поцелуя. У Гюна даже мысли про то, что после этого вечера их отношения с Хосоком могут кардинально испортиться, отсутствуют. Ну, они же взрослые, в конце-то концов, и смогут верно расставить приоритеты. Сначала работа, а затем уже все остальное. Мысли в принципе все закончились, а разум заполонили только смазанные желания, вроде фантазии о хосоковых ладонях под рубашкой или яркого алеющего засоса под ключицей.
Чангюн чувствует, как теплая ладонь медленно скользит вверх по его бедру и с губ срывается тихий сдавленный полустон, прямиком в хосоков рот. А тот ловит каждый звук и уголки его губ самодовольно тянутся вверх, при этом стараясь не разорвать близость. Им продолжает отдаваться на все сто и несдержанно вылизывает рот своего хёна, цепляется пальцами за шею, оглаживая большими пальцами его щеки и жмется все ближе. Вонхо скулит, когда чувствует стискивающиеся зубы на своей губе и сжимает пальцы на чужом бедре немного сильнее. Гюн хмыкает и ни о чем не жалея хватает старшего за запястье, заводит его руку себе за спину и кладёт ее на заднюю сторону своего бедра.
Легкая дрожь проходит по всему телу от одной только мысли насколько сексуально они сейчас должно быть смотрятся со стороны. Чангюн стоит на коленях, склонившись перед старшим и сжимает его лицо в своих ладонях, жадно целуя и скрывая стоны. А Вонхо — поддается на все провокации, гладит макнэ по ногам, то и дело, сжимая, отчего Им снова давит вздохи и боится попросить быть грубее. Только одна мысль об этой картинке заставляет член Чангюна дрогнуть. Он шипит и неприлично трется бедрами о чужое плечо. В штанах так тесно и хочется получить хотя бы минимальную разрядку.
— Эй, — хрипло шепчет Вонхо. — Я думаю, — его рука все также лежит на задней стороне бедра Чангюна, а сам он почти отводит взгляд, нарушая их долгий зрительный контакт.
— Хён, — слушать что-либо совсем не хочется и Им снова тянется к хосоковым губам.
— Малыш, я думаю, — тяжелое дыхание и пальцы, сжимающие бедро, а еще это почти ласковое и такое пошлое «малыш». Гюн закатывает глаза в удовольствии и оставляет мокрый поцелуй на чужой щеке. — Нужно притормозить.
Чангюн отпивает обжигающий горло напиток, морщится, но все равно улыбается накатившим вдруг воспоминаниям. Это было так давно и, кажется, что тот вечер вообще не случался. Что-то вроде пьяного бреда, может он просто валялся где-то в отключке в ту ночь и все такие приятные воспоминания всего лишь проделки хмельного воображения? И все это просто причудилось? Может быть, где-то глубоко в подсознании, совсем немного и хотелось, чтобы того безумного поцелуя никогда не случалось и всего последующего за ним и подавно. Хотя нет, дальше было все еще больше и больше похоже но сон, но сколько раз Гюн не щипал себя до боли, в попытке проснуться — все было без толку. Это была самая реальная нереальная реальность. Приятная, тягучая как карамель, реальность, в которой он тонул. Задыхался, утопал все глубже и не хотел, чтобы хоть кто-то помогал. Чувства были точно такими же, как когда-то давно, когда сердце трепетало и вырывалось из груди от первой влюбленности, первого поцелуя, первого секса и дальше по списку. Когда любой опыт был в новинку и прошибал до костей, когда все тело дрожало и мурашками покрывалось от одной только мысли, что ты сделал что-то необычное для самого себя.
На самом деле, у Чангюна мир так кардинально перевернулся, когда Хосок одним словом — отшил, его в ту ночь. Самооценка моментально покатилась на дно и дышать стало сложно не из-за давящей близости кого-то рядом, а от горящего стыда, противно растекающегося по всему телу. О, ты уже вообразил себе, как тебе отсосет твой одногруппник в той ванной комнате? Ну, получи порцию самобичевания за неуместные мысли. Это был всего лишь пьяный поцелуй. Да, максимально на грани, но он все еще оставался стандартным пьяным поцелуем. Будто бы ты сам никогда так не делал, Им Чангюн, не ври себе.
Гюн был полностью уверен, что его лицо и тело выдавали весь спектр эмоций, которые удачно подавить в себе так и не вышло — раскрасневшиеся щеки с ушами, бегающий взгляд, который было так страшно остановить на Вонхо, в момент похолодевшие ладони. И алкоголь в крови не дал мозгу достаточно быстро собрать в кучу всю информацию и подать сигнал глупому телу отстраниться и сделать вид, что все в полнейшем порядке. Хосок выглядел не менее обеспокоенно, чем и макнэ, вздернутые брови, поджатые искусанные губы и рука все также лежащая на чужом бедре. Вокруг стало, будто бы тише и все сотни пар глаз были направлены теперь уже не на сексуальную картинку упивающихся поцелуем людей, а на полностью неловкую сцену неудавшихся любовников. Чангюн, взяв себя в руки, высвободился из до сих пор крепкого хосокова объятия и уселся рядом с ним на пол, потянувшись дрожащей рукой за недопитым стаканом, оставленным где-то неподалеку.
Чангюна в его жизни бесило не так много вещей. Первая — чувствовать себя уязвимым подростком, который ничего не в силах сделать перед жестоким миром и которому приходится просто смотреть и терпеть. Вторая — Чангюн всеми клетками своего тела ненавидел эту сжимающую грудную клетку неловкость, особенно, когда три минуты назад все было слишком хорошо. О, и еще одно, что Гюн прекрасно для себя уяснил — если все слишком хорошо, жди откуда-то удар в спину.
После той ночи, удивительным образом в их с Хосоком общении ничего не поменялось. Они же, в конце-то концов, взрослые и смогли верно расставить приоритеты. Сначала работа, а затем уже личные проблемы и разногласия. У них обоих были дела куда важнее, чем недопонимание на вечеринке и все из него вытекающее. Репетиции, репетиции, трансляции, интервью и снова репетиции. Времени переживать оставалось всего полчаса перед отходом ко сну и то, так, для приличия. У Чангюна не было ни малейшего желания переживать из-за всего того, что происходило с ним после.
Встал член на Вонхо, отрабатывающем очередную танцевальную партию? Ну, а чего ты ожидал, Им Чангюн, когда так отчаянно вдавливался своими бедрами своему хёну в плечо? Также со спокойной душой макнэ дрочил в душе, воображая на месте своей ладони чужую. Растрачиваться на подобные мелочи — самая глупая вещь на планете, думалось младшему, когда он в очередной раз изучал взглядом Хосока, пытающегося сделать волну перед зеркалом, а затем заливисто смеявшегося, когда попытка с треском проваливалась.
Гюн засовывал свое мнимое стеснение куда подальше, когда они с Вонхо встречались глазами во время чего бы то ни было. Обед, практики интервью — без разницы. Почему бы не сыграть в игру, из которой никто не выйдет проигравшим, верно? Тем более, если твой соперник полностью принимает правила и нажимает на старт. Самое любимое — в прямом смысле раздевать Хосока глазами на каком-нибудь интервью или съемках какого-то шоу, когда все вокруг подумают, что это просто отменный фансервис, а вы всего лишь прирожденные актеры. Вонхо просто вздергивал одну бровь и тянул уголок губ вверх в легкой ухмылке, а у Чангюна в и без этого узких штанах становилось еще тесней и хотелось отвести взгляд. Садист.
За исключением этих редких раундов в их негласной игре все было, как и до той ночи. Они переписывались все вместе в общем чате, отправляли глупые голосовые, обедали всей группой. Даже, оставаясь наедине — никто даже и не пытался вспомнить о произошедшем и все хорошенько обсудить. Все и без разговоров было в рамках нормы, зачем усложнять? Если никто не испытывает дискомфорт, то зачем пытаться искусственно его создать.
Все, как и полагается, пиздец пришел, когда совсем не ждешь, когда Хёну весь день болтал про какое-то новое кафе на другом конце Сеула, а потом благополучно утащил ребят на пятничный ужин за свой счет. Чангюну идти совсем не хотелось, а потом возвращаться домой три часа не хотелось еще больше. Отмазка, что ты не уверен в своей хореографии и хочешь прогнать все для закрепления, отличная отмазка.
— А как же коллективный дух? — морщился Шону, не отводя грозного взгляда от Гюна, разминающегося перед огромным зеркалом. — Дело твое, но, ты будешь жалеть, что не сходил с нами сегодня, я тебе гарантирую. — Лидер нарочито наигранно кидал вещи в рюкзак, все еще не сводя недовольного взгляда с макнэ. Чжухон с Кихеном, наблюдавшие за развернувшейся драмой, в нетерпении топтались на пороге, поглядывая на настенные часы. А Минхёк, как знал, почти сразу после репетиции сбежал на улицу, аргументируя тем, что пока всех дождешься — умрешь от скуки и духоты.
— А ты чего развалился? — Хёну переводит взгляд на Вонхо, а его рука с бутылкой застывает в воздухе и, кажется, вот-вот полетит прямиком в младшего. Но Хёну добрый и никогда не злится, так, иногда изображает ради приличия. Хосок пытается скрыться за смартфоном, заслоняет им свое лицо, в надежде, что лидер отстанет и не будет допытываться еще больше.
— Хён, я потом до дома не доеду, ты же знаешь, как я далеко живу. — Ли нервно сглатывает и спускается по диванной спинке вниз, все также пытаясь огородиться от Шону экраном мобильника. — Вот в следующий раз закончишь пораньше и я весь твой. — От лучезарной хосоковой улыбки Хёну закатывает глаза и почти яростно бросает в рюкзак бутылку.
— Никакого в вас командного духа. — Констатирует лидер, театрально хлопая за собой дверью.
Тогда и следовало заподозрить неладное. Хосок, который проигнорировал лидерское приглашение пообедать за его счет. Хосок и нежелание объесть кого-то — определенно звоночек. Но Чангюну без разницы, их отношения ведь не поменялись и им обоим не составит никакого труда провести немного времени наедине. Взрослые люди так себя и ведут. Вонхо валяется на кожаном диване и не поднимает взгляд с экрана смартфона, возможно, заказывает такси до дома, еду, да вообще делает что угодно. А Гюн изображает что-то похожее на растяжку. Лениво заводит руки за спину, рывками потягиваясь из стороны в сторону, наклоняется вперед и даже не старается дотронуться ладонями до пола. Уйти так быстро — было бы, как минимум, странно, он же, все-таки, поставил всех перед фактом, что собирается немного потренироваться.
Чангюн уселся перед огромным зеркалом, раздвинув широко ноги по сторонам и подперев подбородок руками. Он вздыхает и за этим вздохом словно скрывается вся боль человечества. В пустом репетиционном зале тяжелое «эх» проносится противным эхом, от чего Хосок вопросительно отрывает взгляд от экрана, но также быстро возвращает его обратно, убедившись в том, что его одногруппник в порядке и всего лишь наигранно возмущается.
Без музыки было слишком тоскливо и натянуто, но вставать и искать подходящий трек, было еще тоскливее. Чангюн вздыхает во второй раз и лениво ползет вперед, потягиваясь локтями по холодному ламинату, не применяя при этом каких-то особых умений, просто перемена позы. Мастерское изображение активной деятельности. Чангюн может и на шпагат запросто сесть или руку под странным углом выгнуть, напугав при этом всех хёнов, но только, когда есть настроение, а ты не просто остался в зале ради мнимого приличия. Макнэ тянется к носку правой ноги, лениво хватаясь за лодыжку. Еще минут десять и можно начать собираться домой.
Но ведь в этот вечер все пошло по крутой такой пизде, так ведь? Гюн разок после всего произошедшего укорил себя за то, что не поехал домой, или хотя бы не согласился на предложение Шону поужинать за его счет.
— Ты в курсе, что ты делаешь все не правильно? — Вонхо, который все время, пока младший пытался в растяжку, не отрывал взгляда от экрана мобильника, теперь поднял его на зеркало, чтобы макнэ смог посмотреть на него и создать какой-то особый зрительный контакт. Старший выглядел заинтересованно, хотя пытался всячески это скрыть, прикрыв губы, растянувшиеся в улыбке, рукой, смягчив взгляд, который то и дело хотел отвести. Хосок изображал примерного хёна, которому важен был прогресс своего донсэна в упражнениях, а не сам донсэн, который был слишком… Слишком Чангюном.
— Ты наверняка знаешь как лучше? — Язвит макнэ, немного наклоняя голову, усиливая свой вопрос.
Гюн был уверен в том, что в этот момент его за и без этого распутный язык, никак черти потянули. В своем уме он такой отчаянно недвусмысленный бред из себя бы в жизни не выдал, да еще и с интонацией предельно вызывающей. Для полного комплекта не хватало только случайно облизанных губ, да оставленного кончика языка в уголке.
Все покатилось по накатанной, вместе с самообладанием, так усердно поддерживающегося на протяжении многих недель. Все происходящее до сих пор оставалось дурацкой игрой, в которой, если оба и не выиграют, то точно ничего не потеряют. И если Чангюна за язык черти потянули, то Хосока и подавно. Им пытается изобразить улучшенную версию выполняемого упражнения и тянется к ступне сильнее, ухватываясь за нее и укладывая щеку на собственное колено, а сердце уже начинает предательски колотиться, а на спине выступают холодные капельки пота.
Они оставались наедине множество раз, прогоняли хореографию с утра, чтобы размяться и взбодриться. Они горячо обсуждали новый эпизод какого-то шоу на выживание, когда ждали вечно опаздывающего Чжухона, чтобы вместе пойти на обед. Они оставались такими же хорошими друзьями, хорошими коллегами и совсем не чувствовали какой либо неловкости.
Но в этот раз все наложилось друг на друга. Ночь, давящая тишина вокруг, когда слышно только чужое дыхание и ничего больше. Чангюн тянется сильнее, шумно сглатывая и все-таки облизывая пересохшие губы. Он точно уверен — это мимолетное действие замечено и не проигнорировано. Повадки Хосока изучены вдоль и поперек за долгие годы работы бок о бок. Он замечает все малейшие детали, чтобы потом использовать это знание в своих целях.
— Эй, так лучше? — Парень не отводит взгляд от зеркала и ухмыляется, замечая пристальный взгляд на себе. Теперь Хосок отложил телефон и был полностью сосредоточен на этом шоу, отыгрываемом специально для него одного. Он уверен в себе, но его спокойствие и самообладание готово затрещать по швам от вида макнэ, разминающегося перед огромным зеркалом, тянущегося к своим ступням усерднее, только для того, чтобы хён оценил, сердце у Вонхо буквально заходилось и взгляд отводить совсем не хотелось. Это что-то совершенно иное, как поцелуй с близким другом, так и тренировки поздней ночью, почти странно, отчего так волнительно. Чангюн выглядит действительно обалденно, даже в серых спортивных штанах и в видавшей жизнь футболке.
— Думаю, тебе стоит стараться немного усерднее.
Теперь же хочется выложиться на все сто и устроить идеальное представление, чтобы Хосок ушел из зала со стояком в штанах и пошлыми образами в своей голове. Чангюн желает показать все на что способен, он уверен, что не каждая девушка, которой посчастливилось провести ночь с Вонхо, могла сделать со своим телом то, что мог сделать он. Парень меняет позицию и снова тянется вперед, полностью касаясь животом холодного пола — так определенно легче наблюдать за своим зрителем.
Все усугубилось, когда Хосок встал с дивана и преодолел зал в пару огромных шагов, усевшись за Чангюном, совсем вплотную. И вот, в первый раз за долгое время между ними заискрило, воздух разрядился и накрыло какое-то глупое смущение. Хотелось прижаться к широкой сильной груди и почувствовать тепло. Еще хотелось, чтобы насильно прижали и уткнулись губами в шею.
— Я, конечно, мог бы тебе помочь? — И Чангюна снова, будто током ударило. Хосок, который предлагает свою помощь в растяжке. Это что за сюжет низкосортного порно? Но, макнэ почти незаметно кивает, давая разрешение на все последующие действия старшего. Пускай делает все, что хочет, трогает там, где хочет, там, где боялся в прошлый раз. Пускай говорит все, что хочет. Им готов отдать все бразды правления прямо Хосоку в руки и снова отдаться моменту.
Макнэ медленно потянулся к другой ноге, продолжая ровно дышать и смотреть в зеркало. Хосок кусал свои такие же обветренные губы и не отводил с младшего почерневшего взгляда, от которого все внутри сжималось и снова хотелось показать ему все на свете. Чангюну в тот момент казалось, что он готов пойти на ближайший перекресток и продать свою душу за бесценок только за одно единственное касание. До спины, до рук, до чего угодно. Ему просто захотелось, чтобы до него коснулись, снова. Как тогда пару недель назад. От одной мысли, в предвкушении по телу бежали мурашки. Но Вонхо не касался и сидел так близко, но все еще слишком далеко, отчего напряжение меньше не становилось. Он продолжал наблюдать, плавно переводя взгляд с чангюновых ног на бедра и выше. Эти несчастные десять сантиметров, разделяющие их, пропитались жаром тел. Воздух плавился и дышать становилось больно. И это заводило все сильнее.
— Ты собираешься помогать?
Хосок медлить не стал и мягко, почти осторожно, положил ладонь на чангюнов бок. АйЭму дорогого стоило не дернутся, не пискнуть и не подняться, чтобы обняли за талию, он смирно сидел, ожидая обещанной помощи. Сердце продолжало предательски колотиться и футболка на спине уже давно пропиталась потом и прилипла к спине, а он даже еще не сильно старался. Гулкие удары шумно разрушали противную тишину репетиционного зала. Гюн непроизвольно кусает губы и пытается справиться с таким некстати накатившим волнением.
Вонхо цепляется теперь обеими руками за чангюновы бока, почти грубо сдавливая, наверняка заботясь о нежной коже младшего, на которой от слишком несдержанных касаний обязательно останутся синяки. Старший легко тянет парня на себя, намекая на смену позиции, а тот послушно делает, что просят. Ладонь также осторожно ползет вверх по его ребрам, также аккуратно перемещается на бицепс младшего. От касаний кожи о кожу по телам обоим лаву разливают. Вонхо ненавязчиво поднимает руку Чангюна и переводит ее тому за голову, мягко надавливая на предплечье, чтобы макнэ опустил ее ближе к ступне. Дыхание Хосока ничем не лучше, он все еще пытается скрыть за маской доброго хёна, все, что творится у него внутри. Возбуждение, страх, снова возбуждение и снова страх. Касаться Чангюна, даже так, в рамках стандартной дружеской помощи — приятно, до покалываний в кончиках пальцев и закатанных в удовольствии глаз. Чангюн податливый и выполняет все указания. Он старательно тянется к своим ступням и дрожит каждый раз, когда ладонь Вонхо перемещается в новое место. Макнэ еще с прошлого раза уяснил, что его тело — никак не его друг и готово выдать его с потрохами. Зато мысли находятся в своеобразном порядке и головой Гюн понимает, что для продолжения их своеобразных ласк, нужно делать вид, что все в полнейшем порядке.
Чангюн совмещает в себе все самое несовмещаемое. Он нервничает, мелко трясется, готовый закончить эту ужасно долгую игру и отдаться уже, наконец, в эти руки, ласкающие его под благим предлогом. Но в то же время — его лицо расслаблено, губы сложены в легкой улыбке, что совсем не состыкуется с телом. Чангюну нравится, когда с ним играют.
Упражнения сменяются одно за другим, вот Гюн наклоняется к правой ноге, а вот снова к левой, пружинит и хочет спрятать глаза и не смотреть на себя в зеркало. Все эти позиции, когда он опускается между своих раздвинутых ног и часто дышит, кажутся такими уязвимыми. Но, сбежать не хотелось, наоборот, интересно, что будет дальше и насколько далеко приведет эта ночная тренировка. Чужие ладони касаются Чангюна во всех доступных местах. Нежно проезжаются по ребрам, как бы проверяя правильность выполнения упражнения, мягко и ненавязчиво гладят напряженные бедра, опускаясь к лодыжкам. Хосок хмыкает и стягивает с макнэ кроссовки под предлогом «так будет эффективнее» и тянет ступню младшего на себя и почти утыкается тому в шею. У него горячее дыхание и он еле сдерживается, чтобы не проехаться носом по нежной коже.
— Черт, я устал, пора домой. — Выдыхает макнэ, все-таки откидываясь спиной на хосокову грудь. Мышцы горят и хочется побыстрее принять душ и смыть с себя усталость, вместе с потом и этим дурацким напряжением.
— Окей, давай последнее и закончим. — Мурлычет Вонхо и поднимает обе руки младшего над его головой, оставляя в такой позиции и опуская свои ладони по бокам. Он почти невесомо гладит ребра, талию, немного сжимая мышцы и снова спускается к напряженным бедрам, сминая ткань тренировочных штанов. Хосок жмется немного ближе, уже не сдерживая порыв потереться носом о чужую шею. Но его руки — все такие же нежные и аккуратные. Слишком аккуратные. Чангюн готов начать выть от этой нежности и вымаливать Хосока быть более грубым.
— Эй, и какой в этом смысл? — откликается Гюн на новое упражнение, но руки вниз не опускает, продолжая сидеть в веленой позе. В этом есть какой-то особый шарм, когда тебе указывают что делать, а ты не в силах пошевелиться и ждешь, того, что последует дальше. Даже если это стандартное упражнение на разминку.
Чангюн не смеет поддаваться бедрами вперед и вообще двигаться не в заданных рамках. Ему нравится принятая игра. Нравятся касания невзначай, от них мурашки приятно бегут по рукам и теплота внизу живота приливает. Нравится думать, что Хосок пытается скрыть свои настоящие желания под пеленой дружеской помощи.
— Никакого, — шепот становится тише, еще лукавее, кажется, что если заговоришь немного громче, то обязательно кто-то придет и грозно отправит домой. — Просто, хочу…
А Хосок хочет переместить свои ладони на внутреннюю сторону бедра Чангюна и гладить-гладить-гладить, утыкаясь носом в нежную шею и ловя каждый чужой вздох. Макнэ переводит взгляд на свое отражение в зеркале и вздыхает еще тяжелее. Вонхо увлечен, его руки остаются такими же осторожными, холодными, а сам он все еще боится сделать что-то не так. Он касается губами чангюновой шеи, горячей и влажной от пота, но сразу же разрывает этот поцелуй, опасаясь реакции. Пока что — все в рамках неоговорённой нормы. Сомнительной нормы.
— Ты, — выдыхает Гюн, не отводя глаз от отражения. Его руки все также над головой, а ноги разведены под каким-то неимоверным углом и весь он похож на куклу. В приглушенном свечении люминесцентных ламп это не выглядит пугающе, совсем иначе. Жесткие тени, яркие контрасты будоражат. Эта уязвимая зависимость заставляет Чангюна поежиться и наклонить голову немного вбок. — Ты можешь.
Продолжение не требуется и Хосок сразу же оставляет влажный поцелуй на шее Чангюна, а руками скользит под подол хлопковой футболки. Его губы покрывают шею младшего мелкими невинными поцелуями, чередующимися с развязными, когда он оставлял влажные следы на каждом миллиметре разгоряченной кожи. Вонхо кусается, а затем мокро облизывает следы своих зубов. Со стороны выглядит так, словно он хочет восполнить все, чего лишился за долгие недели. Чангюн опускает свои руки и гладит хосоковы ладони, наслаждаясь рельефами и громко хныкая, когда хватка ослабевает Ли всего лишь проверял реакцию на свои действия. Он не скажет об этом, но у него кровь в венах закипала от макнэ, который в нетерпении поддается бедрами вперёд, ерзает на полу и царапает кожу на его ладонях.
В тот вечер Чангюн окончательно тонет, захлебывается своими эмоциями и ощущениями. Понимание, что он хочет большего заполняют весь разум, вытесняя из него все остальные мысли, вроде того, что спать с коллегами это моветон. Гюн хочет больше касаний, больше мокрых поцелуев, больше алеющих засосов на своей шее. Хочет прятать их ото всех и отмахиваться, что это аллергия, а не губы твоего лучшего друга. За мысль, что он хочет своего хёна, Чангюн точно будет гореть в аду.
Теперь он отзывается на каждое касание, просит большего, стонет и извивается в чужих руках. Вонхо отдается сполна, сжимает и без этого горящие бедра еще сильнее, а Чангюн выгибается в спине и надеется, что рука старшего сместится на его изнывающий член. Хосок дразнит и все еще не переходит черту.
— Дай мне хотя бы тебе отсосать, — стонет Гюн, когда хосокова ладонь в очередной раз специально избегает его паха и скользит под подол футболки, оглаживая низ живота и поднимаясь вверх, снова дразня. Он только усмехается куда-то в шею макнэ и мажет носом по линии его челюсти, а младший снова болезненно отзывается, откидывая голову Вонхо на плечо. Чангюн смотрит блестящими глазами на Хосока с его, в очередной раз, раскрасневшимися щеками и припухшими губами от многочисленных поцелуев. Он выглядит так опьяняюще хорошо и Гюн поддается немного навстречу, в надежде урвать хотя бы один поцелуй в губы.
— Так сильно хочешь этого?
Та ночь в разы хуже предыдущей. Они оба не пьяны и оправдания никакого нет. Хосок просто доводит Гюна до дрожи и несдержанных громких стонов на всю компанию. В ту ночь они разъедутся по домам и обменяются почти классическими пожеланиями спокойной ночи в мессенджере:
«Я кончил, думая о тебе»
«Расскажи, как это было»
Гюн снова улыбается накатившим воспоминаниям и залпом выпивает весь алкоголь из стакана, нервно крутит его в руках, продолжая пялиться стеклянным взглядом на танцующих людей где-то внизу. Их история с Вонхо, если это вообще можно назвать историей, завязалась в тугой узел сразу после той ночи. Тогда все казалось реальным, отчего пьянящее чувство наслаждения от флирта и пошлых касаний, развевалось и на его место приходило сожаление и долгие мысли о правильности всего сделанного. Чангюн проклинал себя за самого себя и за свои мысли. Его тогда во второй раз отшили и теперь казалось, что все, что с ним происходит в корне неверно и нужно уже было решать эту проблему в своей голове. Тогда же на смену обычному дружескому общению пришло смущение, потупленные в пол взгляды и редкие высосанные из пальца разговоры. Чангюну будто дали звонкую такую пощечину, возвращая в реальность.
Но сколько он не пытался забить, выбросить из головы и принять как данность произошедшее, у него все никак не выходило. Гюн продолжал тонуть в этом океане зарождающейсся влюбленности, панически пытаясь выбраться, задыхался от собственных сжирающих эмоций и холодности со стороны Хосока. Холодности на деле то и не было, просто отношение не поменялось на более теплое и осталось ровно таким же, каким было до инцидента в зале. То приятное подростковое чувство ощущения чего-то нового сменилось тем же самым подростковым чувством отвергнутости всем миром. Которым ни с кем не поделиться, не вылить холодным потоком, чтобы на душе стало хоть немного свободней. Чангюн чувствовал себя глупо и все его зачем-то построенные воздушные замки с шумом летели вниз, каждый раз, когда он встречался только с холодной стеной дружеской отчужденности. Но он собирал себя во что-то похожее на человека и вспоминал, что первым делом работа, а дальше уже все остальное.
Временами было мерзко от самого себя, когда он с полной уверенностью в собственных силах шел в бар и флиртовал с какой-то девушкой. А приходя домой пытался стереть с себя весь неудавшийся вечер и выбросить из головы закатанные глаза той самой девчонки, когда он сбегал, оставив ее одну на танцполе.
Затеянная пару недель игра, в которой, по правилам, не должно было быть проигравших, оказалась с побочным квестом, который во всех вариантах вел к трагичной погибели. Чангюн чувствовал себя проигравшим по всем фронтам. Оставленным без чего-то большего, кроме как поцелуев, да и в последний раз и без него.
Он сжимал кулаки до отпечатков ногтей на светлой коже, когда чертов Вонхо снова делал эту чертову волну перед этим чертовым зеркалом. Отвернуться и не смотреть — точно смерти подобно. Он смотрел, изучал и не мог отвести взгляда. Вонхо замечал и включал все свои самые дерьмовые качества на максимум. Всем корпусом интенсивнее двигал и лицо строил, словно не танец репетирует, а как минимум пытается соблазнить всех в округе. Спасибо, что хотя бы футболку не снимал, иначе — пиздец. Макнэ откровенно пялился, забив на то, что у них, вообще-то, натянутые отношения. Может, на разговор, таким образом, вызывая или просто показывая всю свою увлеченность. Чангюн не знал наверняка, чего он пытался этим добиться. Возможно, всего и сразу.
Проигрыш накрыл Гюна сбивающей с ног волной совсем несвойственных ему чувств. Стена, свойственной ему сдержанности, начала медленно осыпаться, готовая вот-вот рухнуть, принеся с собой какую-нибудь эмоциональную тираду. Получение негласного приза стало какой-то идеей фикс. Обычного разговора бы с головой хватило, вот, они сейчас прояснят все, расставят все точки и не будут возвращаться к этой теме больше никогда. Снова начнут общаться как раньше, без недомолвок и недопонимания. Для этого же людям дана возможность разговаривать?
Как там говорят, один раз — случайность, два — совпадение? Вот и у них — совпадение. И Гюну всего лишь обидно, что его два раза подряд распаляют, возбуждают и землю из-под ног выбивают, а потом останавливают, оставляя простор для воображения. С самооценкой у него все было в порядке, но подобное кого угодно заставит усомниться.
Да, ему всего лишь обидно и ничего он не влюбляется. Влюбляться в коллег — это совершенно не то, чем Чангюн хотел заниматься, когда принимал решение становиться знаменитым.
Все снова поменялось совсем внезапно и в самый неподходящий момент. И в очередной раз это было похоже на сцену из какого-то дешевого порно, что даже смешно становилось.
Чангюн тогда лежал на кровати и уже почти был готов отправляться на боковую. Мастурбация — лучшая подготовка ко сну, успокаивает, лишает последних сил и освобождает мозг от любого рода мыслей. После — провалиться в сон сущее блаженство. Макнэ лениво двигал рукой вверх-вниз по своему полувставшему члену и скроллил какой-то порносайт, без особого энтузиазма оценивая пятисекундные превью, зачастую недосматривая до конца и листая дальше. Гюн дней так пять назад решил для самого себя, что с дрочкой на собственные фантазии надо заканчивать во всех смыслах, ни к чему хорошему это не приведет и он так и будет продолжать в открытую пялиться на Хосока все свободное и несвободное время. С самоудовлетворением под видеоролики тоже как-то не складывалось. Все скучное и для кого это вообще снимают?
По комнате разносится угрюмый вздох и Чангюн нажимает на видео, которое вдохновляло больше всего. Этакое лучшее среди худших. Парень сплевывает себе на ладонь, потому что смазку на такое тратить — неуважение. Да и вообще хоть как-то стараться. Размазывает по члену и без какого либо удовольствия ритмично двигает рукой, проматывает видеоролик на пять, десять секун, в поиске чего-то стоящего. Наигранные стоны и вылизанная картинка ничему не способствуют, и Гюн то и дело отвлекается и смотрит куда-то в пустоту, не останавливая движения рукой, почти, что на автомате и для галочки. Слюна быстро стирается и теперь уже кожа неприятно трется о кожу. Естественной смазки тоже не особо хватает и все это начинает походить не на акт удовольствия ради удовольствия, а на дежурную дрочку, чтобы просто убить время и блекло кончить, без какого либо намека на наслаждение.
«Все время думаю о тебе» — всплывающим облаком приходит уведомление из мессенджера, прямо поверх злосчастного порно, на которое в момент становится без разницы. У Гюна тогда снова руки мерзко захолодило и сердце уже было готово попрощаться с телом. Он открывает приложение и дрожащими пальцами одной руки печатает ответное сообщение. Не выдержав положенной паузы в пять минут, сродни этикету в подобных ситуациях.
«О чем именно?» — прочитывается сразу же и Гюна заливает какой-то безумный азарт, вместе со смущением и покрасневшими ушами. По ту сторону тоже ждут ответа, от осознания пальцы на ногах поджимались и член пульсировать начинал. Они оба совсем не тупые и понимали к чему могли привести их несдержанные поцелуи и вытекающее из них и вот, продолжают вести.
«Правда хочешь мне отсосать?» — макнэ скалит зубы в ухмылке и проводит ладонью по уже твердой плоти. Немного плавней и аккуратней, размазывая выступившую крупную каплю по головке. Вполне обычный вопрос для их сложившихся отношений возбуждал покруче низкопробной порнографии.
«Хочешь, чтобы я тебе отсосал?» — Гюн укладывается поудобнее, откидывая ногой одеяло куда подальше, кряхтя, стягивает белье сначала к коленям, а затем и вовсе отправляет его туда же куда и одеяло. Пижамная футболка ужасно мешается, но снимать ее — слишком много телодвижений. Чангюн задирает ее ближе к шее, оставаясь в очередной раз в довольно уязвимом виде. Ладно, возможно, совсем немного, его это заводило. И, окей, он собирался подрочить, переписываясь с другом.
Гюн продолжает скользить рукой по напряженной плоти, медленно, словно дразня самого себя. Хотелось растянуть это удовольствие, запомнить каждый момент, каждое движение, каждое чертово сообщение. Он снова чувствует себя каким-то подростком у кого случился первый вирт, а его это возбудило до тянущей тупой боли в паху.
От странного предвкушения по телу расползалось приятное тепло. В спальне в момент стало душно и жарко, звуки ночного города, доносившиеся из приоткрытого окна заглушались тихими звуками входящих сообщений. О, о Чангюне вспомнили. Не просто вспомнили, с ним сейчас откровенно флиртовали. Все вместе смешалось в какой-то безумный коктейль из удовольствия и чувства собственной важности.
«Ага»
«Ты так целуешься»
«Твой язык мой рот выебал в тот вечер, знаешь»
«Столько раз представлял тебя на коленях перед собой»
«Блять»
«Малыш»
Чангюна от этого «малыш» снова ведет ужасно и он сжимает член все крепче и закусывает губу все больнее. Это подростковое чувство снова накатило, вместе с сердцем, колотящимся и дрожащими пальцами, промазывающим по кнопкам. Дыхание сбилось, а одной рукой было до жути неудобно печатать. Гюн обводит большим пальцем головку, раскатывая еще одну капельку смазки, проворачивает ладонь странным образом и жмет указательным пальцем на уздечку, быстро набирая сообщение:
«Я готов кончить только от того как ты меня называешь»
Полнейшая капитуляция и признание того, что ты позорно дрочишь, переписываясь со своим хёном, да еще и испытываешь ощущения за гранью.
И закрутилось у них все с новой силой. Своеобразное признание, своеобразный разговор и запечатлённые где-то в подкорке пошлые сообщения, как отправная точка этих отношений. Сначала — неловкость и снова глупо потупленные в пол взгляды, чуть позже дополнительные тренировки и секс на всех горизонтальных поверхностях в зоне досягаемости. И Чангюн совсем не влюбился, вовсе нет, и бабочки в его животе каждый раз не бились о ребра, когда Хосок его звал пообедать, это так, пустяки. Всего лишь выбросы эндорфинов от чего-то нового и неизведанного. Коленки до сих пор предательски дрожали, когда Хосок зажимал его в каком-то ближайшем закутке, покрывая шею, влажную от пота, еще более мокрыми поцелуями, пытаясь не оставить яркие метки в порыве накатившей страсти. Чангюн плыл и даже не мог выдавить из себя просьб прекратить. И совсем он не привязался еще больше, да куда в принципе больше, чем есть, и совсем не улыбался во все тридцать два каждый чертов раз, когда Вонхо рассказывал ему в эмоциональных голосовых сообщениях о том, как он классно позанимался сегодня в зале.
Какой-нибудь психолог после жалких трех минут общения с Чангюном с серьезным лицом обязательно бы заключил, что все проблемы никак из детства. И, наверное, Гюну было просто сложно принимать свои чувства, потому что его недолюбила мама? Но, все его долюбили и разумные мысли в глупую голову вместе с этим вложили. Влюбляться в коллег это что-то из разряда ни за что и никогда. А трахаться с коллегами и лучшими друзьями так за милую душу.
Отпускать ситуацию и снова принимать в голове что-то несвойственное, совсем не хотелось. Это означало очередную капитуляцию, теперь уже перед самим собой и перед своими никому не сдавшимися чувствами. За эти месяцы он слишком часто сдавался и проявлял все несвойственные самому себе качества. А потом Чангюн руку Хосока под столом сжимал сильнее, когда они всей группой где-то обедали. Так и продолжалось месяцами напролет. Чувства, уже давно зародившиеся и расцветающие с каждым новым днем еще более яркими красками, никуда не девались и оставались также где-то глубоко внутри. Наслаждаться тем, что дают было не так уж и плохо. Мимолетные касания на шоу, крепкие объятия во время перерывов и эти какие-то совсем интимные держания за руки. Макнэ откровенно плыл и задыхался каждый раз, когда его уверенно хватали за руку, переплетая пальцы в замок. Хосок включал всю свою тактичность и делал вид, что не замечает холодных ладоней и в момент поменявшегося настроения. Правда, руку не отпускал, а сжимал только крепче, изредка поглаживая подушечкой большого пальца по тыльной стороне ледяной ладошки Гюна, уверяя в том, что все в порядке.
Еще был Шону, который по долгу службы научился читать эмоции окружающих ну чисто как открытую книгу. Он и прочитал все, сразу после покрасневших чангюновых ушей, когда Вонхо заключил его в долгие и крепкие объятия. Гюн тогда еще истошно орал, чтоб его немедленно отпустили и чуть ли не пускал в ход зубы. Хосок же, будучи объективно сильнее, вовсе не стремился выпускать младшего из своих объятий и только сильнее сжимал руки вокруг его талии. Лидер решил, что если он влезет в эту драму ему точно руку откусят и это, возможно, будет даже не макнэ. Шону только напомнил обоим не терять голову. Но было поздно, Гюн свою потерял давно и безвозвратно.
Все подростковые страхи как назло обострились, и теперь было до жути страшно казаться навязчивым со своими сообщениями и редкими проявлениями тактильности. Совсем как в школе. Гюн даже пытался совсем по-глупому отстраниться и оставить в их отношениях только секс и работу. Вонхо же, считал совсем иначе и нагло вторгался в личное пространство младшего и буквально не отлипал от него. Чангюн вяло сопротивлялся и в глубине души радовался как маленький ребенок, которому досталась лишняя конфета.
В какой-то момент ожидаемо минул год их своеобразным отношениям. За этот странный год они почти как настоящая пара сблизились кроме как физически, вдобавок еще и ментально. Минхек язвительно смеялся и орал что-то про то, что им такими темпами следует еще и потрахаться, а следом еще и пожениться. Чангюн не уступал в язвительности и соглашался, мол, обязательно, а затем щипал хёна под ребрами, смеясь на всю компанию от реакции старшего.
Хосок в день их негласной годовщины кинул скрин из инстаграмного архива с фотографией с той злополучной вечеринки и у Чангюна натурально триггернуло. Тщательно заглушаемые чувства, так никуда за год и не исчезнувшие, вырвались наружу и младший, собрав всю свою самоуверенность в кулак, написал какое-то слишком, даже для него и даже в такой ситуации, тупое сообщение:
«Не хочешь отпраздновать?»
Хосок согласился и они, как самая настоящая пара из всех самых настоящих пар, которая может случиться в их неспокойной индустрии, отправились в клуб. Да Вонхо его так расхваливал, да принарядился в какой-то дорогущий костюм, что Чангюн почти начал принимать это за самое что ни на есть настоящее свидание. Тот вечер можно было смело отмечать красным днем календаря. День, когда Гюн отпустил ситуацию и камнем упал на дно, приняв свои чувства.
Они танцевали, не заботясь ни о чем и ни о ком. На Гангнаме всем плевать на то, что ты айдол, гей, да и вообще кто угодно, всех заботят лишь они сами. Можно отдаться друг другу и чувствовать себя как в дорогом голливудском фильме, когда шум вокруг затихает и остается только человек перед тобой, а сам мир останавливается на мгновение только ради вас двоих.
В тот раз было так неловко, что словами не описать. Алкоголь совсем не помогал и Чангюн осознавал каждое свое действие и каждое слово, сказанное в порыве настоящей эйфории. Отпустить ситуацию в очередной раз оказалось отличной идеей. Они спустили на баре пару сотен тысяч вон, почти поругались с какой-то вульгарно разодетой девчонкой, так и норовившей познакомиться и выпить пару шотов за чужой счет. Оскорбления, сказанные в спину — мимолетно и неважно, особенно, когда человек, в которого ты буквально влюблен, тянет тебя за руку на танцпол и улыбается так широко и лучезарно, что в принципе становится плевать на все и всех.
Хосок чешет затылок свободной рукой, а яркая улыбка во все тридцать два сменяется застенчивой. Чангюну слишком сильно хочется погладить его по щекам, взять лицо в обе ладони и смотреть в глаза как минимум вечность. Даже если это не свидание, без разницы. В проявлении нежности нет ничего такого. Гюн улыбается также широко и подходит ближе, так, что в нос бьет все тот же пряный хосоков одеколон, перемешанный с запахом кожи и геля для душа. Макнэ все-таки кладет ладони на щеки старшего, прислоняясь своим лбом к его. Так романтично, почти как в кино. Хосок ластится, накрывая руки Има своими, поглаживая, теперь уже его ладони ледяные, даже после тройки шотов. Ли трется носом о нос младшего, а Чангюн подается вперед, закрывая глаза, в попытке получить хоть самый мимолетный поцелуй. Тогда же, забивая на людей вокруг и отдаваясь эмоциям.
— Так хочу потанцевать с тобой. — Шепчет Хосок прямо на ухо, опуская ладони на чангюнову талию, прижимая младшего к себе еще крепче. Голос дрожит и обжигает шею. Сейчас хотя бы один маленький поцелуй. Секунда, не больше.
В реальности Чангюн ненавидел всех тех, кто может позволить себе обниматься и целоваться на людях. Но, больше всех Чангюн ненавидел тех, кто может так спокойно танцевать вместе, кто может не заботиться об имидже и обязательствах, кто может виснуть на партнере, недвусмысленно двигать бедрами и, в конце концов, прижиматься так сильно, будто в последний раз.
В их первый раз Гюн стеснялся вначале и готовился уже набраться смелости и открыть рот с предложением пропустить еще несколько рюмок, а Хосок только и делал, что обнимал крепче, нежно оглаживая спину младшего. Чангюн смотрел тому в глаза и не мог оторваться. Он утопал и задыхался еще больше. Хосоковы ладони теперь обжигающе горячие и ощущаются слишком правильно, даже на глазах у сотни человек, которые бы с радостью сдали тебя с потрохами. Чангюн не упускает возможности опустить собственные руки на спину своему хёну. Но в отличие от него, все еще стесняется и иногда двигается не в бит, отчего Вонхо постоянно давит смешки и все-таки целует младшего в шею, в попытке поубавить всю неловкость. Почти невинно мажет губами, даже не оставляя мокрого следа, но этого достаточно, чтобы Гюн поплыл еще больше, хотя куда уже больше. Он откидывает голову вбок, в нетерпеливом ожидании новых ласк. Но Хосок не спешит и снова просто трется носом о чужую шею, перемещая ладони на бока.
Это даже, возможно, танцем сложно назвать, они пытаются двигаться в такт музыке, при этом не отрываясь друг от друга. Словно, отстранившись на всего один миллиметр, мир обязательно схлопнется. Чангюн прижимается к Хосоку в каком-то странном порыве нежности, перемешанном с зарождающимся возбуждением. Каким-то странным и почти необъяснимым. Приятно чувствовать себя человеком, настоящим человеком, который может показать свои чувства на людях, который может обнять любимого человека не только при выключенном свете и закрытых дверях, а вот так, в открытую.
Гюн набирается то ли уверенности, то ли дерзости, то ли так преисполняется в захлестнувших его чувствах, что настойчиво тянется за поцелуем. Хосок продолжает играть и отворачивается, не скупясь на пакостную ухмылку и не давая макнэ провернуть свою авантюру. Но Гюн — наглый до ужаса, хмыкает и заключает лицо своего хёна в ладони и в глаза смотрит снизу вверх, а кажется, что совсем наоборот. Вонхо даже не моргает, а его пальцы на гюновой спине начинают нервно перебирать белый хлопок рубашки. Старший теряется, а Чангюн пользуется упущенной бдительностью, сминая губы в поцелуе, в котором хочется передать все чувства на свете. Показать свою привязанность, уважение и намекнуть на уже укрепившиеся чувства. Получается скомкано, спешно, будто за Гюном кто-то гонится и это его последний поцелуй в жизни. Хосоковы губы такие же сухие, отдающие аптечным бальзамом. Никто не старается углубить этот поцелуй. Чангюн гладит в безумной нежности щеки Вонхо, а у того руки дрожат в попытке обнять макнэ всего и полностью.
В реальности Чангюн продолжает ненавидеть всех тех, кто может показывать чувства на людях. Сейчас же, это обострилось так сильно, что лучше бы загнать себя домой и не переводить оставшиеся нервные клетки. Он с грустью смотрит вниз, на танцпол, на то, как какая-то девушка пошло обтирает бедрами своего кавалера, держа в тонкой ручке недопитый коктейль. Ее дружок придерживает ее за талию и шепчет что-то на ухо. Даже с высоты легко различить улыбку, расползающуюся по ее лицу и заметить, как он прижимается спиной к своему пареньку.
Чангюна снова на части разрывает зарождающееся где-то глубоко под ребрами чувство самой черной зависти, сдобренное огромной порцией самой жгучей ненависти. Ко всему окружающему, к индустрии, которая с самого начала стремится запустить свои когтистые лапы прямиком в душу, отобрав все самое ценное. Но, что паршивее всего, ненависть расцветает к самому себе. Чангюн упорно тонет третий год подряд, изредка выныривая для того чтобы глотнуть кислорода и отправиться обратно на дно. Он прекрасно знает, что тонет, но ему нужно еще. Похоже на самую настоящую наркоманию. Он зависим и совсем не собирается что-то менять. Боль такое же чувство, сжирающее и всепоглощающее, но чувство. А Чангюн без чувств не может. Задыхается. Скучает. Проклинает себя и снова пишет в закрепленный какао-чат. Все было бы таким простым, если бы отпустить и забыть было бы также легко, как пишут во второсортных статьях про отношения. Время ни черта не лечит, а добавляет только еще больше тоски.
Жизнь буквально разрушилась в конце прошлого октября. С треском ломалась на тысячи осколков, вонзающихся куда-то совсем глубоко, до крови и горьких слез. Подобно ядовитым стрелам, захочешь вытащить, избавиться, а вместо облегчения, на той стороне тебя ждет неминуемая гибель. Гюн изображал уверенность и нелепо пытался держать себя в руках, вырисовывая размашистый автограф в конце делового кипенно-белого листа. Текст на котором засел в подкорке уже до самой смерти, наверное. Его ничем не вывести, не заглушить и не закрасить. Сжечь не получится, забыть и подавно. До конца своих дней Гюн будет помнить, как он дрожащей рукой расписывался в свидетельстве о своей собственной смерти, выводя в последней строчке «Им Чангюн».
Волосы на голове рвать хотелось, закрыться дома и забыться в алкоголе, противных сигаретах, припрятанных в глубине кухонного шкафа, и в тысячах сообщений, фотографий и видео. Но на страдания и ностальгию — всего одна ночь. Темная, тяжелая, такая же запечатленная в памяти, ночь. С телефоном в авиа-режиме и градом слез, стекающих за ворот футболки. Чангюн не пьет, не курит и не спит. Поглядывает на бутылку «на особый случай». Чем не особый случай? Но не притрагивается. Он хочет запомнить каждую секунду этой ночи. Когда он сидит на холодном кафельном полу в ванной, утирая слезы подолом собственной футболки. Гюн не хочет забывать. Забыть равно заиметь шанс испытать это снова.
Дата смерти Им Чангюна тридцатое октября.
А потом все как в тумане и точно чудо, что Гюн не спился и не вышел в окно. Романтическая комедия сменилась на тяжелую артхаусную драму. Промоушен сквозь боль, Америка и вечные вопросы Хёну, на которые он даже не ждал ответа, грустно смотрел и хлопал, поддерживающе, по плечу. Хёну хороший, честно хороший. Заботится как самый настоящий отец и заслуживает большего, чем макнэ, погрязший в болоте своих собственных губительных чувств. Чангюн пытался жить, улыбаться и делать вид, что огромный кусок его жизни не вырвали, вместе с сердцем. А потом, все ядовитые стрелы наживую вытащили. И Чангюн умер снова.
Десятое марта день, когда Им Чангюн воскрес и умер заново.
«Господи, я так сильно скучаю»
«По ребятам»
«По тебе»
Свидания втайне, отвратительные мотели, звонки и миллионы смс. Но это мелочь, сущий пустяк, после долгих лет ежедневных контактов, свидания раз в неделю — ничто. Чангюн снова чувствовал коктейль из самых разных чувств. Детский трепет, когда Хосок, на таких редких встречах, нежно брал за руку и переплетал пальцы, сцепляя в самый крепкий замок. Грусть, когда Хосок увлеченно рассказывал о работе, о новых съемках, песнях и релизах. Сложно принять, что теперь в его работе нет Чангюна. И Шону. И Кихена. И всех шестерых. Хосок теперь один, а они без него. После грусти приходило возбуждение, с первыми поцелуями за закрытыми дверьми и с улетавшей в дальний угол, одеждой. Мотели — худшее, что случалось с Чангюном в его короткой жизни. А секс дома — табу. Кто-то обязательно заметит, а с утра твой смутный силуэт будет красоваться на первой странице Диспатча с многообещающим заголовком в придачу. И в самом конце приходило полнейшее опустошение. Прощаться — тяжело. Каждый раз как в последний.
Попрощаться с подобным — невозможно. Чангюн влюблен до беспамятства, а привязан и того сильнее. Отпустить и забыть проверено и невозможно куда больше. Гюн готов терпеть и привыкать, ради пары часов в неделю, когда ладонь Хосока сжимает его.
Гюн падает на противно скрипящий кожаный диван и потирает глаза, размазывая макияж, оставленный после вечерней фотосессии. На ладонях остаются следы от черной подводки и красных теней. Парень хмыкает, представляя насколько плохо он сейчас выглядит и трет ладони, чтобы не запачкаться сильнее. Гюн не любит сигареты, но достает из внутреннего кармана пиджака полупустую пачку. Сигареты скучно и слишком по-позерски. По-позерски, но куда деваться, если хочешь забыться, совсем ненадолго. Макнэ вытягивает из помятой коробочки сигарету, чиркает зажигалкой и закуривает.
— Привет, — его голос приятный, долгожданный и подтверждающий, что все, о чем думалось раньше самая настоящая реальность. — Долго ждешь?
Чангюн готов сказать, что его можно ждать всю оставшуюся жизнь, но оставляет свой неумелый флирт при себе. Выпуская очередную порцию сизого дыма, в тяжелый воздух, Гюн улыбается, медленно поворачивая голову к Хосоку. Он действительно рад. И радуется каждый раз.
— Да не то чтобы, — тушит почти целую сигарету, улыбаясь все шире, снова сдавая себя с потрохами. — Как дела?
Хосок с шумом садится рядом. Улыбается еще шире Гюна, смотря тому в глаза, ни на секунду не отвлекаясь. Он тоже скучает. Даже еще сильнее. Приходить в пустую тихую квартиру, готовить что-то или заказывать, скроллить ленту в одиночестве и не слышать уже въевшихся под кожу громких голосов, вещающих о самом разном. Каждый вечер, уныло поглощая рамён или кимпаб с ресторана под домом, Хосок чувствует полнейшее одиночество и пустоту где-то внутри. Смски Гюну, во время просмотра телевизора, готовки, вечернего ухода за лицом — ритуал, который, правда, помогает и вытаскивает из всепоглощающих дурных мыслей.
— Был сегодня в студии, — Вонхо берет со стеклянного стола бутылку воды, открывает, не отводя взгляда от Гюна и делает долгий глоток. — Записали последнюю песню. — Утирает губы и улыбается уголками, а Чангюн не может прекратить смотреть и изучать, запоминать и откладывать в особую папку в своей памяти.
— А мы для журнала вот, — Гюн обводит руками себя, показывая на черный, строгий костюм и размазанный за время ожидания макияж. — Снимали.
— Раздобудешь для меня экземпляр? — Хосок пододвигается немного и проводит большим пальцем по чангюновой скуле, вероятно, стирая отпечатавшуюся подводку, да руку так и оставляет на секунду. Нежно касаясь щеки, аккуратно поглаживая и отдавая в этот простой жест, наверняка, все свои чувства.
— Для тебя я даже его подпишу. — Младший ластится словно кот, да чуть ли не мурлычет. Хочется продлить момент минимум на вечность.
Чангюн в лице ни на секунду не меняется, улыбается, жмется ближе, не желая упускать момент. Хочет запомнить каждую секунду этого вечера и пронести с собой то следующей такой встречи. Подпитывая шальной влюблённый разум порцией приятных воспоминаний. Чангюну жить хочется, работать и творить, когда Хосок рядом с ним увлеченно рассказывает про музыку, танцы и свою жизнь. Плевать он хотел, на то, что сам является всего маленькой крупицей в его жизни. Главное, что для Чангюна — Хосок огромная часть существования. Чангюн Хосоком восхищается и вдохновляется. Песни про него пишет, да стихи «в стол». Когда Чжухон пробегается глазами по текстам, сразу меняется в лице и наверняка, хочет позвать врача, проверить чангюнову нездоровую голову.
Хосок в приглушенном клубном освещении выглядит чертовски привлекательно. Его кожа сияет, даже без макияжа, а в глазах россыпь блестящих звезд. Чангюн его обожает, то, как он говорит, жестикулирует и смущенно улыбается, когда Гюн выдавливает из себя комплимент на грани неловкости. Он бы ему высказал все, что на душе накопилось, да не может. Чангюн, такой самоуверенный Чангюн, стесняется выкатить на лучшего друга и секс-партнера, парочку комплиментов. Прямо, как в далеком тинейджерстве.
Ничего, он обязательно выведет черной ручкой на линованном листе тысячу и одно ласковое слово и назовет это как-то заумно, чтобы совсем никто не понял. Его переполняют чувства. Позитивные, негативные. Рядом с Вонхо все и всегда обостряется. Каждое прикосновение — пробивает током, каждый взгляд — пускает табун скачущих мурашек по всему телу. У Чангюна будто переключатель положение меняет, когда он видит знакомый силуэт и слышит мягкий голос рядом со своим ухом. И все эмоции стремятся вырваться наружу.
— Знаешь, — Хосок тянется к чангюновой ладони, а Гюн кивает вопросительно, ожидая продолжения. — Нет, ничего.
Вонхо гладит пальцами тыльную сторону ладоней Гюна, очерчивая круговыми движениями каждый палец, а младший совсем не сопротивляется, поддается на такую простую ласку. Хосок ведет указательным пальцем к запястью, подцепляет серебряный браслет, да что-то бурчит, что с ним Чангюн выглядит точно, как какая-то супер-звезда. Рассматривает двойной смайлик на запястье и почти что тянется, чтобы прикоснуться губами.
Хосок до невозможности ласковый. Гюн и от этого ужасным образом плывет, растворяется в этих легких касаниях и всем своим поведением это показывает. Тянется ладонью к чужой и наконец, сплетает пальцы. По телу в момент расползается приятное спокойствие и Чангюн ощущает себя в полной безопасности. Плевать на всё и всех вокруг. С Хосоком всегда так, когда он рядом, вся тревожность и тяжелые мысли уходят на второй план. Остается только он. Чангюн крепко сжимает чужую широкую ладонь и стреляет взглядом через плечо. Снова изучает высветленные небрежно уложенные волосы, черты лица, подмечает каждую мелочь, а Вонхо смотрит нежно-нежно.
— Так достало, — Чангюн кладет голову на хосоково плечо, не переставая поглаживать его ладонь. Смотрит макнэ куда-то в пустоту, боясь сконцентрироваться на чем-то еще. — Хочу держаться за руки на улице, — нервно сглатывает. — Или пойти всемером на ужин. — Поджимает губы. — И, фотку, в твиттер, выложить.
Хосок не отвечает, а только внимательно слушает, хочет помочь, поддержать, но у самого в голове мысли такие же крутятся. Озвучить не решается и позволяет макнэ продолжить свой своеобразный монолог. Уверен, что тот почувствует напрягшуюся ладонь, да пульс участившийся.
— Блять, я так сильно хочу потанцевать с тобой, — в уголках глаз слезы предательски собираются. Это алкоголь, Хосок, три года разъедающей все внутренности, влюбленности, или даже все сразу. Но у Чангюна горло сдавливается от накатывающих чувств, нос мерзко щипет. — Почему кому-то можно, — подрагивающий голос становится тише и Гюн тычет пальцем куда-то в сторону танцпола. — А мне нельзя?
Сложно подобрать слова, сложно успокоить и сложно не сорваться вместе с ним. Хосок не знает, что сказать. Распинаться про индустрию бессмысленно, Чангюн все прекрасно знает и без него, говорить, что все когда-то обязательно будет хорошо, еще хуже. Все точно не могло быть хорошо, если не с дебюта, так после октября прошлого года точно. У Вонхо в голове идеи лучше, чем простые касания, не возникает. Он почти робко тянется свободной рукой к чангюновой щеке и касается аккуратно. Он знает его также хорошо, но до сих пор боится иногда. По щеке стекает одинокая слезинка, таща за собой темный след от остатков туши. Хосок сам готов разрыдаться, просто от понимания, что не может дать Чангюну всего того, что он так отчаянно хочет. Может только так, совсем незначительно, гладить по щеке и утирать слезы.
В Чангюне бомба из чувств уже готова взорваться. Разнести все вокруг, самого Гюна в том числе. От трогательных касаний сердце замирает. А внутри растекается зарождающееся спокойствие. Им моргает часто, пытаясь не расплакаться еще пуще, да к руке чужой льнет. Касаться Хосока сродни психотерапии. Хосок — та самая зона комфорта.
Его губы накрывает легкий поцелуй, совсем не такой, как обычно. Нежный и чувственный. Гюн даже не отвечает, прикрывает глаза, позволяя Хосоку сделать то, что он задумал. Позволяет вести. Старший руку с щеки не убирает, а только гладит медленно и немного нервно. Дышать тяжело обоим. Макнэ в очередной раз окутывает аромат хосоковых духов и он снова чувствует, как тонет, возвращаясь назад на три года, в ту жаркую летнюю ночь. И снова ни о чем не жалеет. С Вонхо Чангюн испытывает такие чувства, которые ни с кем в своей жизни не испытывал. Ему также хорошо, как и больно.
Очередная слеза катится по щеке, стекая на шею, а Хосок продолжает ненавязчиво целовать, в уголки губ, щеки, сцеловывая холодные капли. Хосок совсем не хорош в разговорах, но пытается всеми силами восполнить это действиями. Он выпускает чужую ладонь из своей и заключает младшего в объятья, в которых тот буквально утопает, в силах только слабо обхватить Хосока за спину. Гюн шмыгает носом в плечо, проклиная за слабость. Но, ему комфортно и в этих крепких объятиях он чувствует себя так хорошо.
— Хочешь переночевать у меня? — бурчит еле слышно Вонхо. В его голосе — нотки нервозности и тревоги, но он уверен в своих словах. Хосок готов рискнуть и готов нести ответственность.
Чангюн не долго думая, кивает, получая ласковое поглаживание по спине. Возможно, решение, принятое в эмоциональной нестабильности, обречено на последующие большие проблемы, но, кого это волнует.
На стеклянный стол летят желтые купюры. Чангюн почти по ступенькам не попадает, ошеломленный хосоковым предложением и своей невозможностью отказаться. Еще больше шокирует, что Вонхо руку его не отпускает до самого выхода из клуба. Ноги подкашиваются от всего происходящего, но чужую руку отпускать не хочется. Чангюн чуть ли не в припрыжку пересекает расстояние до огромных стеклянных дверей. Толкает их, вываливаясь в холодную осеннюю ночь.
На Гангнаме всегда шумно и кажется, что этот район никогда не спит. Люди снуют туда-сюда, забредая в бары и клубы. Да выглядят они так, что любой фейс-контроль проходят на раз-два. Гюн тянет на лицо черную маску, да поправляет взлохмаченные волосы. Осенняя прохлада щиплет влажные щеки. Но, Чангюн не обращает внимания, а только бредет по ярко освещенным улицам, пялясь по сторонам. На Гангнаме всегда так, тревожно и хочется спрятаться. Чангюн шаркает подошвами по асфальту, задевая носком мелкий камушек, отправляя его в полет куда-то вперед. Макнэ прячет руки в карманы пиджака. Вдавливает голову в плечи, пытаясь согреться. Руки в карманах нащупывают пачку сигарет, да зажигалку. Чангюн не считает себя каким-то особо нервным, но машинально сдавливает картонную коробочку в ладони, а металлическую зажигалку крутит меж пальцев.
Чангюн ненавидит эти прогулки. Он поджимает губы и пытается не завидовать абсолютно всем вокруг него, просто флегматично плетется по тротуару, задрав голову к небу, затянутому серыми тучами, что даже луну не разглядеть. Косится иногда на Вонхо, идущего совсем рядом и каждый раз пересекается с ним взглядом. Хосок такой же нервный и отводит глаза в тот же момент. Потом, правда, обратно возвращает.
Прогулки хоть и не приносят никакого удовольствия, скорее, наоборот, но успокаивают замечательно. Особенно, когда температура стремительно близится к нулю. Думать не хочется, все мысли словно замораживаются и остается только приятный холодок на щеках. Чангюн вдыхает холодный воздух полной грудью и думает, что хотел бы взять Вонхо за руку.
Ловят такси и даже не смотрят друг на друга всю поездку. Таксист что-то вещает на ломаном корейском то ли про ухудшающуюся погоду, то ли вообще про свою жизнь. Чангюну без разницы, он меланхолично смотрит в лобовое стекло. Следит за пустой дорогой, то и дело поглядывая в зеркало в попытке поймать чужой взгляд. Все тщетно, Хосок смотрит исключительно в окно, задумчиво касаясь подбородка.
Поездки — противоположность прогулкам, но Чангюн и это до дрожи ненавидит, теперь все мысли размораживаются. И как назло — в голову ничего хорошего не лезет, только плохое и спасибо, что слезы не наворачиваются. Сеул — ад на земле. Депрессивный и готовый сожрать тебя заживо. Чангюна достал Сеул, ему бы на побережье, где песок, старые деревянные домики, спокойствие и никто знать не знает о том кто ты. Несправедливость жизни все еще раздражает неимоверно и Чангюн хмурит брови, залегшая по центру морщинка, заставляет Гюна серьезно задуматься о том, что ему нужен отдых где-то вдалеке от всей суеты.
Мотор тихо жужжит и слышен только плавный шорох шин о асфальт. Чангюн касается головой о стекло, потирая нос сквозь черную тканевую маску. Он все еще испытывает все чувства на земле в один момент. Это ужасно бесит и хочется спрятаться. Тучи сгущаются и на пыльное окошко падает пара первых капель. Гюн безразлично наблюдает за ухудшающейся погодой. А Хосок — за ним.
Квартира Вонхо маленькая и кажется совсем не обжитой. Свечи, цветы и картины выглядят так, будто их купили просто для галочки, а не для создания хоть какого-то уюта. Свечи и не зажигались ни разу, хотя, Хосок любитель.
Чангюн чешет Бом за ухом, пока стаскивает лакированные туфли и ждет, пока Хосок расправится с обувью и повесит джинсовку на вешалку. Макнэ улыбается и почти смеется, наблюдая за тем, как старший комично пытается избавиться от куртки. А как получает недовольное шипение — стремится помочь. Тянет ткань на себя, помогая снять. Гюну весело и комфортно, когда они с Вонхо находятся наедине, без сотен глаз вокруг. В тишине, которую разбивает только тихое мяуканье хосоковых кошек.
Оказаться в квартире старшего тоже что-то новенькое и странное. После вечных мотелей, да гостиниц и это кажется каким-то неправильным. Будто Вонхо впускает Чангюна в свою жизнь и не боится попасться. Макнэ был в хосоковой квартире, в прошлой его квартире. Там было все уютнее и свечи жглись, и вообще все время царил какой-то творческий беспорядок. Чангюн рассматривает пустые белые стены, пока Хосок подталкивает его в сторону кухни при этом о чем-то рассказывая.
Чангюна снова окутывает какая-то безнадега, но он гонит эти мысли прочь. Хочет отпечатать в памяти что-то позитивное. Младший улыбается робко, накрывая чужую руку, лежащую на плече, своей. Тянет аккуратно на себя. Вонхо не глупый и со спины обнимает младшего обеими руками, а тот почти что тонет. От горячего дыхания в шею, от ладоней крепко, сжимающих плечи. И от Бом, которая трется об ноги.
Хосоку дома некомфортно, пусто, холодно и одиноко. Он бы с радостью ночевал в студии, главное не в одиночестве и не здесь. Попытки обустроить все, создать уют, с треском ломались и желание продолжать испрялось также быстро, как и появлялось. Раньше — хосокова квартира была тем самым местом, куда все друзья стремились прийти, посидеть и поговорить. «Тебе сосед не нужен? Я бы с тобой поселился!» — как-то раз шутил Минхёк, состроив самую свою серьезную физиономию. Теперь же — тишина.
Старший сажает Чангюна на высокий барный стул и спрашивает, что тот будет пить. Вариантов предоставляет два — воду с газом или без. Гюн искренне смеется и соглашается на просто воду, но требует закинуть в его стакан кусочек льда. Макнэ не отводит от Вонхо глаз, пока тот роется в холодильнике, гладит кошек и рассказывает какую-то историю про то, как его Йолым чуть не загрызла менеджера, когда тот заглянул за какими-то документами. Сейчас Чангюна переполняют приятные чувства. Спокойствие. Умиротворение. Он влюблен и больше не хочет отрицать. Как там говорят, бабочки в животе. Хосок ловит взгляд на себе и улыбается в ответ.
— Ты такой серьезный, — бурчит, ставя перед Чангюном высокий стакан. — Случилось что? — младший мотает головой и думает, что выглядит убедительно.
У Хосока с памятью все в порядке и он помнит, как с час назад Чангюн пытался скрыть слезы, уткнувшись ему в плечо. Но, Хосок к тому же еще и тактичный, подождет, пока ему все расскажут сами. Он наблюдает за тем как Бом все время трется о младшего, то бочком о ногу, то вообще на задние лапы встанет и потянется передними ближе к Иму. От этого зрелища на душе тепло, да и вообще. Гюн отпивает из стакана и все-таки берет непоседливый серый комок на руки, не заботясь о костюме, который после этого акта станет шерстяным. Бом урчит на всю кухню, а Чангюн говорит что-то про то, что когда-то точно заведет кошку. Когда-нибудь, когда времени станет побольше. Когда жизнь поспокойнее станет.
Вонхо может написать эссе на десять страниц про то, как у него в груди сейчас щемит от всей этой картины. И он бы рассказал об этом. В красках. В подробностях. Но он, действительно, ужасен в разговорах. Вместо этого касается темных, взъерошенных волос младшего, все еще немного жестких от укладочных средств. Перебирает в пальцах пряди и рассказывает истории про то, как в его доме появились Бом и Йолым. Чангюн сам в кота превращается, ластится, следует за рукой и расплывается в широкой улыбке, когда рука старшего перемещается на щеку. Гюну нравится, когда он трогает его лицо. Если с другими всегда становилось неловко, то с ним — ни разу. Хосок это знает и никогда не упустит возможности лишний раз провести ладонью по нежной коже.
— Поцелуй меня? — Гюн поднимает взгляд на обеспокоенное хосоково лицо и понимает, что сказал эту простую фразу слишком отчаянно что ли. Пытается скрасить свой дрогнувший голос улыбкой и легкими поглаживаниями по спине, но Вонхо знает его как облупленного.
Чангюну, кажется, ломает от ожидания, предвкушения и всего остального. Рядом с Вонхо, как обычно, все обостряется. Все чувства оголяют, высовывают наружу и пускают ток. Чангюн очевидный и знает это прекрасно. Ему хочется почувствовать чужие, все такие же обветренные искусанные губы. Чужой горячий язык. Настойчивый, но осторожный. Свои же руки так и оставить на широкой спине и блуждать ими туда-сюда, пытаясь обнять Хосока полностью.
Хочется все отпустить и отдаться порыву эмоций. Почувствовать каждый момент, утонуть в нем и запомнить. Чангюну не хочется говорить про чувства, он хочет их испытать. Он, все-таки, какой-то наркоман до эмоций.
И его накрывает, как только Хосок выполняет его просьбу. Целует почти невинно, едва касаясь сухими губами. Не выпускает из ладоней гюново лицо и оставляет на его губах множество мелких поцелуев. Нежных, аккуратных. Чангюн закрывает глаза, сжимая в ладонях чужую рубашку. Мурашки по телу табунами бегают от этой нежности. Противные слезы снова готовы собраться в уголках глаз и предательски сорваться вниз. Макнэ нехотя тянет руку к собственному лицу, трет глаза. Хосок внимательный и отстраняется в тот же момент.
Смотрит все также обеспокоенно. Гюн не хочет, чтобы он волновался, волноваться же не о чем. Тянется за очередным поцелуем, показывая, мол, смотри, хён, все в порядке. Целует также мягко, как пару минут назад целовали его. Только, к краю барного стула подсаживается, прижимаясь ближе. Ли убирает волосы с лица Гюна, проводит по вискам, затылку, да там и оставляет. Впутывает пальцы в пряди, играется и снова гладит. Чангюн урчит и покрывает щеки своего хёна поцелуями, в очередной раз возвращаясь к губам. Касается языком мимолетно, а Хосок вздыхает и тянет голову макнэ назад. Смотрит глаза в глаза и считает, что Чангюн выглядит так, будто либо с небес спустился, либо из ада поднялся. Приоткрытые красные губы, а в черных глазах — какая-то нечитаемая грусть. Чангюну бы разговаривать побольше о всем том, что он чувствует. Хо бы выслушал от начала и до конца, да выдал в конце что-то ужасно философское.
— Поцелуй меня? — повторяет Гюн, строя жалостливое лицо, сводя брови к переносице. — Пожалуйста.
Хосок не может ему отказать, целует снова, отзеркаливая действия макнэ. Мажет языком по губам, что ведомо приоткрываются на встречу. Переводит ладони на щеки, оглаживая каждый миллиметр, то возвращает обратно на затылок, отчего Чангюна ведет и он почти дрожит. Старший ловит каждое изменение в его поведении, записывает в воображаемый блокнотик и через какое-то время повторяет снова, пока Гюн не начнет скулить. Он разводит бедра немного шире, позволяя Ли прижаться совсем близко. Сбившееся дыхание заставляет отстраниться на секунду. Вдохнуть громко полной грудью для того чтобы после оставить на крепкой шее первый влажный поцелуй.
Руки скользят вниз. С щек на шею, а затем и на грудь. Гюн все еще сидит в темном пиджаке и выглядит в нем чертовски привлекательно. Как и в дорогущей на вид, белой сорочке. Да на него хоть мешок надеть — будет идеально. Хосок шепчет комплименты на ухо, параллельно пытаясь расстегнуть перламутровые пуговички. Его слова обжигают не меньше разгоряченного дыхания, а Гюн готов отдаться уже сейчас. От прикосновений, пошлого шепота. Близости.
У Вонхо глаза темные, как ночь и блестят убийственно. Гюн громко выдыхает и снова затягивает старшего в тягучий поцелуй, размыкает его губы и медленно проводит языком по ровным зубам. Хосоку нравится то, как Им ведет, задает темп и всем поведением показывает то, чего хочет. Правда, никогда не говорит. Ли разбирается с парой верхних пуговиц и касается подушечками пальцев ключиц, невесомо, но сразу же меняет настроение и жмет чуть сильнее. Ведет вверх по выпирающим косточкам, трет большими пальцами и дразняще ведет вниз по груди. Чангюн дышит через раз и не хочет прерывать этот сладкий поцелуй. Парень позволяет Хосоку расстегнуть еще пару пуговиц и размашисто провести ладонями по горячей коже. Чангюн, не стесняясь, издает первый тихий стон, прямо в чужие губы. Подначивает не останавливаться, продолжать и ни за что не убирать руки. Выгибается навстречу и сам опускает ладони с шеи на плечи.
Хосок наконец-то стаскивает с младшего мешающий пиджак, а затем тянет и рубашку вниз, оголяя плечи с ключицами. Кожу обдает холодный воздух, от чего по телу пробегает очередная волна мурашек, не оставленная без внимания. Старший проводит руками выше, едва ощутимо задевая темные ореолы сосков и целует куда-то в шею. Ведет языком по пульсирующей вене, а потом аккуратно кусает, чтобы не оставить сомнительных следов. Хотя хочется до безумия, оставить на чангюновой шее алеющую метку, или даже несколько. Чтобы как в юности. Но, Хосок не хочет создавать своему донсэну лишних проблем.
Ему нравится, каким открытым Гюн становится рядом с ним. Открытым и просящим. Хосок каждый раз любуется изгибами шеи, выпирающим кадыком и хаотично вздымающейся грудью. Знает, насколько младший нетерпеливый в такие моменты, но дает себя рассмотреть полностью. Наклоняет голову вбок, отчего мышцы напрягаются немного и становится еще горячее. Чангюн же, всегда пытается поймать зрительный контакт, а когда, в конце концов, хосоковы глаза смотрят прямо в его, облизывает припухшие губы, чтобы старший заметил это периферией. Хосоку нравится такая игра, он давит стон, перемещая ладони на обтянутые синим, бедра. Гладит, сжимает, царапает ногтями, в итоге тянет младшего на себя. А тот ойкает от неожиданности, но его рот сразу же затыкают очередным поцелуем. Чангюн преплетает языки и пытается поддаться бедрами вперед. Стонет, когда старший только сильнее сжимает его ноги, сквозь ткань, останавливая. Хосок тоже любит играться. Знает прекрасно, что своими нехитрыми ласками разгорячил несчастного Чангюна до состояния, что макнэ готов на стену лезть. Всегда останавливает на полпути, не дает потереться и хоть как-то снять напряжение. Сам — тоже не стремится коснуться чужого нарастающего возбуждения.
Чангюн от всего этого становился ужасно чувствительным, скулил, заламывал брови и руки не знал куда деть. То напрягался и пытался зацепиться за хосоков подбородок, притянуть к себе, да в очередной поцелуй вовлечь, чтобы отвлечься. То безвольно опускал руки, опираясь на сиденье барного стула, разрешая Вонхо выцеловавать его шею и грудь, оставляя блестящие следы. Ощущения похожи на цунами. Волна за волной. Сначала — простое приятное тепло разливается по всему телу. Затем — нарастает, от чего дышать тяжелее. Еще позже — ощущения граничат с болью, когда напряженный член натягивает ткань брюк. Гюн цепляется ладонью за гладкую деревянную столешницу, пытаясь оставить себя в реальности, царапает поверхность ногтями, шарится туда-сюда, в итоге задевая стеклянный стакан, чуть его не опрокидывая. Чангюн шипит недовольно, а Хосок отстраняется и в очередной раз смотрит обеспокоенно, сведя брови к переносице. Взгляд его, нежный, полный волнения, совсем не вяжется с красными, припухшими губами. Вонхо их то и дело облизывает, кусает, а у Гюна внизу живота лава растекается от этого зрелища.
Младший вздыхает и смотрит прямо в глаза. В них блики от ламп играют завораживающе и Чангюн невольно улыбается. Снова давит в себе бурю комплиментов и вместо этого нащупывают чужую руку, сплетая пальцы. Тянется за новой порцией поцелуев и возмущается, когда вместо этого его тянут за руку, заставляя встать.
Гюн медленно плетется сзади, не отпуская чужой руки, только изредка подается вперед, чтобы оставить сухой поцелуй на хосоковой шее. Квартирка, кажущаяся на первый раз крошечной, теперь ощущается, как минимум, десяти комнатными апартаментами. Путь до спальни кажется настоящей вечностью. Вонхо толкает дверь, проходя первым. Чангюн закатывает глаза, заметив огромное зеркало прямо перед кроватью, но сдержался, чтобы не клеймить хёна извращенцем. Он, только проходит следом, закрывая за собой дверь, прислоняясь к ней спиной.
Вонхо медленно поддевает пальцами пуговички на своей рубашке, не отводя от Чангюна взгляда. А тот наблюдает, изучает, запоминает. Зрелище — крышесносное. Темнота, которую рассевает только тусклый лунный свет, пробивающийся сквозь жалюзи. Тишина, разбивающаяся гулкими ударами сердца и громким чангюновым дыханием. В этот раз все как-то немного иначе. Интимнее. По-особенному. Чангюн не может отвести взгляда от медленно раздевающегося Хосока. От его рук, перемещающихся от пуговицы к пуговице. От его спутанных волос, темного взгляда. От его шеи. Его тела. Макнэ ведет ладонью по своему голому торсу, спускаясь ниже, сжимая себя через ткань брюк. Несколько раз ведет вверх-вниз, в итоге сжимая почти до боли. Тем временем хосоковы руки спустились к пряжке ремня.
— Ты выглядишь так… — на выдохе произносит Гюн, отталкиваясь от двери и преодолевая комнату в пару крупных шагов.
Макнэ мягко убирает ладони Вонхо с его пояса и снова смотрит в глаза. Аккуратно касается губами уголка губ, затем другого, чувствуя невесомые касания на своей талии. Хосок всегда осторожничает. Боится сломать, навредить. Чангюн подталкивает старшего ближе к кровати, заставляя сесть на край. Смотрит сверху вниз, обхватывая лицо ладонями. У Хосока щеки горячие, а уши краской залиты. Он сглатывает громко и движение рук на чужой талии останавливает. Ждет. А Чангюн смотрит долго, поглаживая подушечками пальцев щеки, прижимаясь ближе и запоминая каждый момент и каждое касание. Касается губами хосоковой щеки, медленно переходит влажными поцелуями на другую, прикрывая глаза и перемещая ладони на напряженную шею. Царапает короткими ноготками пульсирующую вену и ловит губами тихий вздох.
Вокруг воздух раскаляется, а места, где чужие пальцы касаются кожи, даже сквозь хлопковый слой, наверняка уже прожжены до костей. Гюн пытается дышать ровно, контролировать себя максимально. Не подавать вида, что он волнуется или еще что. А на деле — эта квартира, эта слишком домашняя атмосфера, дают простор для распространения самых ложных надежд. У Чангюна в груди вместе с приятной теплотой разливается что-то похуже. Что-то готовое воспламениться в секунду, когда Хосок еще один раз посмотрит с особой нежностью. Гюн губы себе кусает в коротких перерывах между поцелуями, пытаясь отогнать все мысли, которые клубятся в его неспокойном сознании. Он уверен, что Хосок точно почувствовал металлический привкус.
Чангюн вплетает пальцы в отросшие волосы на затылке и теперь уже пытается не смотреть в глаза. Жмурится и затягивает Вонхо во влажный поцелуй. Старший податливый и позволяет делать все так, как Гюну хочется. Разве только рот немного приоткрывает, впуская чужой язык. Хосок бы к чангюновым ногам целый мир положил, да и сам перед ним на колени без промедления встал бы. Сделал бы, что попросит, даже больше. А сейчас он только принимает правила игры и следует за ладонью, толкнувшей его назад, на кровать.
От холодного покрывала мурашки по оголенному торсу бегут, а от предвкушения горло сжимается. Взгляд от Чангюна, который сам встает на колени отводить категорически не хочется. Хосок ноги раздвигает шире, чтобы макнэ было удобнее. Глаза привыкли к темноте и теперь можно вдоволь насладиться видом. У Чангюна волосы на лицо спадают и рубашка опущена с плеч. И весь он такой изящный и красивый, что Вонхо завыть во все горло хочется, а потом наклониться и поцеловать.
Гюн не спешит расстегнуть пряжку ремня, сидит на коленях меж раздвинутых ног и проводит кончиками пальцев по напряженным бедрам. Касается щекой внутренней стороны и смотрит снизу вверх. Хосок не видит его зрачков, но уверен, что это и к лучшему. От таких ласк по телу снова бегут табуны мурашек. Внизу живота приятно растекается тепло от ожидания. У Чангюна пальцы ловкие и аккуратные, простые касания пускают мурашки от места касания до самых кончиков пальцев. Младший снова трется щекой о бедро, ведя ладонью вверх, к паху. Хосок ничего не просит, просто смиренно ждет. Игнорирует нарастающий дискомфорт от недостатка касаний. Но ждет, позволяя Чангюну сделать все то, что он задумал.
Младшему самому ничуть не лучше. Он сглатывает вязкую слюну и постоянно поднимает взгляд на Вонхо. Пальцы пробирает мелкой дрожью при попытке расстегнуть ремень и пуговичку. Вжикнуть молнией. Гюн теперь чужого возбуждения через белье щекой касается, а Вонхо сверху чуть ли не шипит. Его руки флегматично поглаживают белое покрывало, но Чангюн хочет, чтобы через пару минут эти руки до боли сжимали его волосы на затылке, направляя его голову, задавая нужный ритм. Чангюн хочет сегодня почувствовать все эмоции на максимум.
Хосок губы нервно кусает, когда Чангюн проводит своим влажным языком по всей длине члена, все также, не снимая белья. Ощущения спорные. Касания становятся сухими, а ткань в местах соприкосновения липнет к коже. Но с очередным мазком языка все становится лучше. Чуть более мокрым. Или это от чангюнова взгляда снизу вверх член подрагивает, Хосок не знал. Но это не остается незамеченным и Гюн тянет брюки с бельем на себя. Обнимает холодными пальцами возбужденную плоть и бормочет извинения.
У Чангюна сердце колотится слишком быстро, изредка тягуче пропуская удары, отчего макнэ задыхаться начинает. От всей этой картины. От давящей, вязкой атмосферы. Он не видит деталей, но и без этого прекрасно знает, что вот тут — ведет первую мокрую полоску по всей длине — вздымающаяся венка, от прикосновений к которой у Вонхо искры перед глазами летят. Чангюн проводит рукой по сухому члену, чтобы собрать скопившуюся капельку прозрачной смазки и размазать ее до самого основания. Хосок все также лежит, приподнимаясь на локтях и не отводит взгляда. Наблюдает. Гюн сжимает его член немного крепче и теперь же, не боясь причинить дискомфорта, влажно ведет рукой вверх-вниз. Задевая уздечку, на что Хо запрокидывает голову назад и стискивает пальцами покрывало. Но почти сразу же возвращается в исходное положение, чтобы не упустить ничего.
Не снятая до конца рубашка мешается, натирает немного и хочется от нее избавиться скорее. Но, Хосок не хочет прерывать Гюна с его занятием. Поэтому терпит только лишь растегивая мелкие пуговички на манжетах, закатывая рукава к локтям.
У Чангюна в планах нет довести старшего до состояния, когда он будет умолять взять его член в рот. Чангюн просто хочет продлить этот момент настолько, насколько может. Раскрывает губы, высовывая кончик языка для того, чтобы с него стекла прозрачная капля и упала прямиком на покрасневшую головку. Гюн в очередной раз проводит рукой туда-сюда, разнося влагу по всей поверхности. Сглатывает остатки вязкой слюны и даже не моргает, наблюдая за движениями собственной руки. Лунный свет красиво отражается от мокрых дорожек и Чангюн завороженно не может оторваться. У Хосока член красивый. Как и сам Хосок, впрочем. Увитый венами. Не слишком большой в длину, но в толщину — в самый раз. Идеален, чтобы удобно обхватить ладонью.
Чангюн повторяет действие с языком еще раз, теперь же специально, нарочито медленно, для того, чтобы тонкая блестящая ниточка пошло соединяла его язык и чужой член. Хосок, кажется, засмотрелся, как и он сам. У Гюна внизу живота жар приятно скапливается, ползет снова куда-то вниз и ужасно хочется сжать себя, даже сквозь одежду. Вместо этого макнэ свободной рукой гладит напряженные бедра старшего, уверенный в том, что Вонхо сейчас неотрывно смотрит на него. Гюн кулаком скользит к основанию, надавливая большим пальцем на вены, затем медленно, тягуче, поднимается выше и прокручивает ладонь на головке, так, чтобы пальцы прошлись по каждой складочке. Хосок сверху всхлипывает в первый раз и сжимает покрывало сильнее.
Гюн раскрывает губы немного и ведет ими по всей длине, опаляя каждый сантиметр своим горячим дыханием, руками-же блуждает по хосоковым ногам, забираясь выше, царапая ногтями выступающие косточки, оглаживая рельефный живот и в итоге, укладывая ладонь на низ живота, перед этим очертив круги по ужасно привлекательным венам. Может, у Чангюна какой-то кинк на вены. Хосока же, каждый раз ведет от того, как младший его касается. Вроде, не так много, просто гладит его ноги, живот, а от этого кончики пальцев колет.
Второй рукой Чангюн придерживает хосоков стояк у основания, заводя безымянный палец с мизинцем немного назад. И снова проходится горячим дыханием по такой же горячей плоти. У Чангюна губы влажные от слюны и он проводит ими по уздечке, собирая скатившиеся капли предэякулята. Хосок замечает блестящие губы младшего и откидывает голову назад, пытаясь скрыться от этого вида. Потолок — успокаивает немного и Хо возвращается в предыдущее положение, продолжая наблюдать и изучать. Темные чангюновы волосы сильнее липнут ко лбу, так, что Вонхо тянется их убрать. Гюн от такого мурчит как кот, пытаясь прильнуть к чужой ладони, Хосок-же никогда его не обделит и раньше времени руку свою не уберет, погладит по щекам, сотрет влагу с губ. И обведя еще раз нижнюю губу, уберет, заметив искрящиеся глаза.
Чангюна возбуждение переполняет, когда он губами опускается на сочащуюся смазкой головку. Облизывает на пробу, играется с уздечкой и обводит по периметру. Хосок тяжело и гулко дышит — и это самый лучший стимул продолжать. Парень собирает во рту крупную каплю слюны и сплевывает ее, размазывая губами по всей длине члена. Для лучшего скольжения. Снова вбирает в рот, посасывает и облизывает со всех сторон, а затем выпускает изо рта с характерным звуком.
— Хо, — шепчет, между тем, как проводит блестящие дорожки поперек.
«Я люблю тебя?»
В голове клубятся совсем странные для такой ситуации мысли. Чангюна чувства изнутри разъедают, бабочки в животе, ком в горле и дрожь в пальцах. Каждый раз становится до ужаса страшно, что вот этот — точно последний. В этот же раз, Гюн ощущает себя самым последним наркоманом, который ради дозы бросается во все тяжкие.
Чангюн насаживается на хосоков член еще глубже, предварительно размазанная смесь смазки со слюной только этому способствует. От давления на горло глаза начинает щипать, но плевать, Чангюн не будет корить себя за слезы во время минета. Парень тянет голову назад, поднимаясь и скользя языком. И снова возвращается к размеренному, мягкому посасыванию головки. Тогда же, чувствует крепкую хосокову ладонь, заботливо поглаживающую его по волосам. Он гладит нежно, перебирая пальцами волосы. Гюн поднимает вверх глаза и прекрасно понимает, как он сейчас выглядит. С членом во рту, с не до конца стертым макияжем и слезой, катящейся по его щеке.
Хочется почувствовать больше. Удовольствие на грани с болью. Гюн тянет руку к собственной голове, надавливая на чужую ладонь, мол, Хо, сожми сильнее. Ему два раза показывать не надо. Хосок сжимает в кулаке темную копну, получая удовлетворенный чангюнов стон.
Макнэ, передохнув немного, расслабляет горло и опускает голову вниз, давя в себе зарождающийся кашель. Горячая плоть отдается приятной тяжестью на языке. Хосок, немного придя в себя, поддается бедрами вперед, сначала аккуратно, боясь причинить боль, но, не встретив сопротивления, увеличивает амплитуду. У Чангюна от такого Вонхо все внутри плавилось. А от гортанных стонов старшего — все рушилось окончательно. Гюн переместил одну из рук и сжал собственный стояк, чтобы хоть как-то уменьшить напряжение. Гюн поддается ритму и вбирает хосоков член почти полностью, впуская в горло. Мысль о том, что на утро это самое горло будет саднить неимоверно отходит на второй план. Когда на чаше весов с одной стороны сорванный голос на пару дней, а с другой удовольствие в моменте. Гюн всегда опрометчиво выбирает второе.
Хосок замечает, как макнэ пытается справиться со своим стояком и оттягивает голову Чангюна от своего члена, смотрит в глаза, на покрасневшие, опухшие губы, на которых вульгарно блестит слюна и хочет только его поцеловать. В щеки, в губы, в шею. Оставить тысячи поцелуев на каждом миллиметре его тела. Вонхо тянет младшего на себя, по пути стаскивая с него рубашку и расстегивая пуговицы на брюках. И льнет открытыми губами к горячей, влажной чангюновой шее, покрывая ее поцелуями. Распаляющими, но все еще сдержанными. Вонхо усаживает младшего к себе на колени, позволяя тому стянуть, наконец, с себя рубашку.
Гюн наклоняет голову вбок, открывая места для новых поцелуев. С каждым касанием губ до раскаленной кожи, он думает о том, что его пыткой в аду будет именно это воспоминание. Хосок может обнять Чангюна поперек целых два раза, утопить в своих объятиях, а потом дать кислорода, оставив мокрый след от поцелуя на плече. Хо прикусывает кожу совсем немного, достаточно для того, чтобы младший почувствовал и недостаточно для заметного пятна позже.
— Черт, — выдыхает Чангюн куда-то на хосоково ухо. — Можешь оставлять следы. Я с менеджерами как-нибудь разберусь.
Действительно, разберется. Наврет что-то про подружку, которая никак не могла удержаться. Придумает что-то, в конце-то концов. А сейчас — хочется, чтобы Хосок в первый раз оставил засосы и укусы специально. Чтобы Гюн потом мог смотреться в зеркало и вспоминать с улыбкой.
Вонхо несколько раз предлагать не надо, он, на пробу всасывает участок кожи на ключицах, где можно будет с легкостью прикрыть одеждой, при этом — гладит Чангюна по спине и по бокам. Через секунд тридцать выпускает пунцовую кожу изо рта и оценивающе оглядывает свое произведение. Ему нравится. И он повторяет так еще несколько раз, на шее, на кадыке и на груди. Гюн всхлипывает и стонет глухо каждый раз, когда Хосок в «подарок» кусает получившуюся метку.
«Я действительно люблю тебя, Ли Хосок?» — мелькает в распаленном сознании. Такой вопрос, наверняка, попытка самого себя разубедить. Разлюбить за мгновение. Не получается, правда. Только сильнее чувство где-то в груди расцветает.
У Чангюна мир перед глазами плывет, когда хосоковы крепкие ладони пересчитывает его позвонки и гладят настойчиво по лопаткам, спускаясь, также настойчиво вниз. Кажется, что в его голове осталось место только для одной мысли, только об одном человеке. Гюн вздыхает тяжело, когда чужие пальцы надавливают на впадинки на пояснице. Он аккуратно берет лицо Вонхо в свои ладони и в очередной раз не может отвести от него взгляда. В груди приятно щемит и макнэ даже не пытается скрыть улыбку. Только лишь стирает кончиками пальцев выступившие капельки пота с виском, очерчивает скулы, линюю челюсти и в конце-концов целует. Совсем не настойчиво, касается только губ, не выпуская щеки Хосока из ладоней.
Чангюн растворяется в этот моменте, в ушах слышно только как бьется его собственное сердце, перед глазами темнота, а в нос ударяет аромат пряных духов, смешанный с запахом тела. Гюн опускает руки ниже, стаскивая вниз хосокову рубашку, не отрываясь от искусанных губ. От касаний горячей кожи о кожу макнэ тихо стонет, прямо в поцелуй. Отрывается только для того, чтобы сделать глубокий вдох, когда Хосок слишком резко переместил свои ладони на чангюнову задницу.
Также резко стаскивает Чангюна со своих коленей и валит спиной на подушки. Макнэ дышать забывает, пропускает пару вздохов, когда Хосок нависает над ним и смотрит тьмой из глаз. Чангюн обвивает пальцами его шею и смотрит также, периферией замечая капли пота, стекающие с висков и язык, постоянно облизывающий губы. Хосок коротко целует в губы, затем в щеки, спускаясь ниже. Гюн только ртом воздух успевает хаотично глотать и подставлять новые участки кожи для поцелуев. Вонхо хочется оставить поцелуй на каждом сантиметре чангюнового тела, ловя каждую его мелкую дрожь и каждый всхлип.
Он выцеловывает шею, ключицы, снова оставляя алеющие следы, мокро мажет языком по впадинке на ключицах. Чангюн никогда не попросит больше, будет доверять и отдаваться на весь свой максимум, только еле слышно поскуливая, когда хосоково колено оказывается слишком близко к паху.
Он кусает соски, один за другим и как бы для виду обводит языком. Ладони ложатся на бока и от очередного касания чангюна колючие искры пробивают. Он выгибается навстречу, желая получить как можно больше касаний. Руками своими глаза закрывает, нажимая на веки и с шумом дышит ртом. В уголках глаз от всего спектра ощущений снова начинают скапливаться слезы, в груди продолжает жечь. Выдыхает только тогда, когда Хосок целует в выступающие тазобедренные косточки и тянет брюки, вместе с бельем на себя. Чангюн приподнимает бедра, чтобы помочь избавиться от собственной одежды. Хосок же, смотрит сверху вниз и умереть хочет от того, насколько восхищенно смотрит. Не оценивает. Хосоку хватило одного раза в самом начале, чтобы оценить чангюново тело. Сейчас он бы поставил ему сто из десяти и никогда бы не отводил взгляд. Не может прекратить смотреть на ладони, плотно прижатые к лицу, на втянутый живот и хаотично вздымающуюся грудь, покрытую свежими синяками. Чангюн прекрасен в своей мнимой стеснительности и Хосок позволяет ему быть таким, скрывать за ладонями глаза, в которых пляшет огненными чертями возбуждение. В чем-то это даже и к лучшему. Хо, наверняка, поймав этот взгляд на себе, не мог бы сопротивляться и поддавшись чарам, заколдованно набросился бы на Гюна, не способный растянуть удовольствие и подразнить немного подольше. Ему нравится, как Чангюн из парня, который предпочитает держать все под контролем, вести ситуацией и задавать темп превращается в всем своим видом просящего мальчишку. Который только своей реакцией дает понять, чего действительно хочет.
— Малыш, — Хосок наклоняется и горячим дыханием обжигает уши с щеками. Чангюн же замирает и снова забывает делать вдохи. — Можешь перевернуться на живот?
Чангюн послушно переворачивается, упираясь локтями и коленями в шершавое покрывало, думает, что скорее всего и от этого останутся плевать. Но плевать на это он хотел, как и на все остальное. Кроме Хосока, который также аккуратно проводит кончиками пальцев по спине, очерчивает мышцы, рисуя причудливые узоры. И дышать горячо в ухо продолжает. Гюн чувствует как шея с щеками покрываются румянцем от всего происходящего. У него член дергается от проскользнувшей в распаленном сознании мысли о том, как он сейчас выглядит со стороны. Полностью распахнутый, прогнутый в спине, обнаженный и уязвимый. Гюн зарывается лицом в подушку и жалеет тысячу раз. В нос бьет запах геля для душа, смешанного с запахом тела. От этой смеси возбуждение растекается очередной волной. Гюн стонет протяжно в подушку, чувствуя как пальцы плавно опускаются ниже, на поясницу. Чангюн призывно покачивает бедрами, раздвигая ноги немного шире. Хосок дразниться учился никак у лучших. Ли ведет ладонью дальше, сжимает ягодицу. Поглаживает нежно, а по Чангюну мелкие мурашки бегут. Все снова мешается. Горячие руки и холодный воздух. Саднящие колени и горячее дыхание рядом с ухом.
Хосок целует плечи, лопатки и шею, а потом пропадает. Чангюн недовольно ворчит, отнимая от подушки лицо и смотрит куда-то влево. От долго зажмуренных глаз силуэт Вонхо мешается с яркими кругами и разноцветными мошками. Гюну холодно и дискомфортно без теплого тела рядом. Хо возвращается также быстро, как и ушел. С баночкой смазки и презервативами.
Гюн голову обратно в подушку вдавить не спешит, поворачивает ее немного, чтобы хоть чуть-чуть видеть лицо Хосока. Старший гладит его по волосам, разминает шею и наклоняется, чтобы оставить на губах поцелуй. Гюн прикрывает глаза и расслабляется.
Щелкает крышка и Гюн чувствует холодноватое прикосновение. Они это делали миллиард раз, но каждый раз волнительнее предыдущего. Чангюн доверяет Вонхо полностью, знает прекрасно, что он больно никогда не сделает и будет действовать так заботливо и аккуратно, что Гюн скулить в подушку будет от удовольствия и чувств.
Ноги дрожат, когда Хосок проталкивает средний палец на фалангу. Гюн шипит почти не слышно и сразу же смиряется с жжением и дискомфортом. Главное привыкнуть, дальше легче. Старший медленно двигает пальцем, вгоняя его на вторую фалангу. Контролирует процесс и то как макнэ реагирует. Замечает очередной табун мурашек и совсем незаметно вскинутые назад бедра. Добавляет еще один палец и Гюна размазывает по кровати. Он хнычет, все еще привыкая к ощущениям, но уже ловя первые волны горячего удовольствия. Хосоку нравится смотреть. Нравится знать, что с ним Чангюну комфортно до такой степени открытости.
Вонхо ритмично трахает Чангюна пальцами, скрещивая, разводя в стороны на манер ножниц и сам почти стонет, когда младший бедрами назад поддается, попадает в общий ритм. У старшего голова начинает кружиться от вида макнэ, так упоенно насаживающегося на его пальцы. Хосок целует в плечо, мокро и больно втягивая кожу, оставляя метку.
Чангюну приятно, до жути приятно. Его ноги готовы разъехаться в стороны, а голос сорваться до хрипа. Парень почти на грани начать умолять заменить пальцы на член. Но рта не открывает, ждет и хрипло стонет, когда Хосок по-садистски достает пальцы, но через секунду возвращает обратно. Прокручивает, а находя нужный комок нервов надавливает разок, получает порцию всхлипов и достает пальцы опять. «Садист», думается Чангюну.
— Как ты? — шепчет горячо на ухо, но Чангюн может только довольно хмыкнуть и немного расслабить ноги и лечь на живот.
Гюн слышит шелест фольги и как обычно в такие моменты бывает, тело работает не в параллели с мозгом. Чангюн собирает все силы и весь оставшийся голос в кучку, поворачивает голову и хрипло шепчет:
— Эй, — ждет пока старший посмотрит на него. — Не хочешь попробовать без резинок? — Сглатывает. — Я только с тобой сплю. Я чист.
У Вонхо сердце в моменте останавливается, он пялится секунду на раскрасневшегося Чангюна и откидывает презерватив. Младший кивает почти незаметно и Хосок не может ему отказать. А в груди щемит от этих слов, сказанных на чистых эмоциях.
Хосок напористо проводит рукой вдоль чангюнова позвоночника и вместе с тем выдавливает смазку на ложбинку меж ягодиц, наблюдая, как прозрачная жидкость медленно стекает вниз. Чангюн напрягается от очередного холода, коснувшегося его тела. Шипит почти неслышно, но лицом в подушку все еще не утыкается. Наблюдает за тем, как Хо смотрит на него, как застыл бутылек смазки в его руках и как член его подергивается от зрелища. Гюн руку назад заводит и хватается пальцами за собственную ягодицу, оттягивая в сторону. Хосок голову назад закидывает и губы до крови кусает. Льет на член еще немного смазки, размазывая по всей длине, мешая с естественной. А у Чангюна в горле ком встает от предвкушения и коленки дрожат. Хочется, чтобы Хосок сломал его сегодня на тысячи маленьких кусочков, а потом собрал заново.
Хо трется покрасневшей головкой меж влажных от смазки бедер Чангюна, то и дело надавливая немного на вход, совсем аккуратно, не спеша. Гюн под ним скулит недовольно, заламывая по кукольному брови и сжимая себя до побеления костяшек. Хосок не хочет дразнить, но и причинять лишнюю боль тоже не хочет. Толкается также медленно и тягуче и Бог только знает, какого труда это стоит. Все кажется таким фантазийным и совсем нереальным. Горячий разряженный воздух, сбитое одеяло под коленями и лунный свет, проникающий сквозь не до конца закрыты жалюзи. Как сон. В реальности оставляют только ноющая тяжесть в паху и мутный взгляд напротив. Хосок сжимает запястье младшего и отводит вперед, заставляя отпустить себя.
Становится еще жарче, когда он прижимается грудью к спине и целует куда-то в загривок. Не отпуская запястья, зажатого над чангюновой головой. Проталкивается еще немного и громко вздыхает от ощущений. Гюн утыкается носом обратно в подушку и вскидывает бедра навстречу, прося уже сделать хоть что-то. Хосок гортанно стонет и тычется лбом меж лопаток, когда оказывается почти на всю длину в чужом теле. Чангюн напрягся и от этого стало только хуже. Он сжимал член в себе так крепко, что у Вонхо руки дрожали и он хватку на запястье машинально ослабил. Да сразу же мертвой хваткой впивается в бок, снова пытаясь не стараться. Чангюн в очередной раз поддается бедрами назад и чертвоски медленно тянется вперед. И еще раз.
Тянущую тишину спальни разрывают неприличные влажные звуки. И Чангюна ломает с каждым новым толчком. Он выгибается навстречу, глухо всхлипывает в подушку и всеми силами пытается удержаться. Хосок прижимает его торс к кровати, надавливая ладонями на поясницу и инстинктивно ищет его губы, чтобы смять их в небрежном поцелуе.
Хосок двигается так чертовски замечательно, что каждый толчок запускает разряд тока, проходящий приятной пульсацией по всему телу. Чувства, обостренные до предела, вырываются наружу вместе со слезами, обжигающими каплями, стекающими по щекам. От контрастов колени дрожат, и по спине рассыпается множество мелких мурашек. Хосок в такие моменты замечает любые изменения, даже самые мелкие, хочет уже остановиться и движения замедляет. Чангюн от такого загоняться начинает, всхлипывает громко, заводя руку назад, царапая напряженные хосоковы бедра и смотрит через плечо на обеспокоенное лицо хёна. А по щекам все также текут слезы, скатываясь на шею.
Вонхо сглатывает вязкую слюну и медленно выходит из Чангюна только для того, чтобы аккуратно перевернуть обратно на спину и успокаивающе поцеловать в губы. Гюн под ним все такой же открытый и доверяющий свое тело и свои эмоции на максимум. Со стекающими слезами по щекам, со сбитым дыханием, но продолжающий просить не останавливаться. Хосок целует чувственно, нежно и совсем не пошло, стирая слезы с покрасневших щек, продолжая двигать бедрами. А Чангюгн ахает при каждом толчке и не открывает взгляда от старшего.
Гюн знает, что ему нужно остановиться, прекратить доводить себя до такого состояния. Но он не может, с каждым разом, когда Хосок оказывается так близко, в мозгу не остается ничего кроме мысли, что хочется повторять снова и снова. Даже если потом будет нестерпимо больно. Ведь хорошо сейчас, в моменте. Хорошо до слез по щекам и пальцев дрожащих. Чангюн знает, что тонет, что у него на шее здоровенный булыжник, тянущий его на самое дно, избавиться от которого нет сил. Чангюну нравится чувствовать Хосока рядом, обнимающим за плечи и целующим, куда только дотянется. Заботящегося и внимательного к мелочам. Чангюну нравится чувствовать Хосока в себе, крутить в голове стереотипную мысль, что они в этом моменте единое целое. Чангюну нравится чувствовать Хосока в своем сознании и считать его самым лучшим, что случалось в жизни.
Гюн притягивает Вонхо ближе, обхватывая плотно ногами и обнимая за шею, заставляя смотреть прямо в глаза. Он готов все что угодно к ногам этого человека положить, лишь бы он продолжал смотреть на него так. Слезы снова текут по щекам. И Чангюн точно запомнит этот момент. До конца дней пронесет под сердцем и вспомнит на смертном одре, как Ли Хосок смотрел на него полными нежности глазами.
И как втрахивал в матрас. Чангюн задыхается с каждым разом, когда член Вонхо проходится по простате. Скулит и рвано дышит ртом, заглатывая собственные слезы и вцепляясь ногтями все сильнее. Жарко, влажно. Его ноющий член зажат между двух тел и кажется, что хватит одного движение рукой, чтобы кончить. Но Хосок дразнит, замедляется и не отстраняется ни на миллиметр. То и дело целует в губы. А потом просовывает руки между кроватью и спиной Чангюна, прижимая к себе так близко, что дышать нечем. Гюн отчетливо слышит биение его сердца. Учащенное. Ненормальное. И дыхание над ухом точно такое же.
Чангюн отпускает шею Хосока и тянется ладонью к своему изнывающему члену и крепко сжимает в кулаке. Хо не сопротивляется и только интенсивнее двигает бедрами. Гюн извивается, пытаясь прижаться еще сильнее, сминает губы старшего в кусачем поцелуе
«Я люблю тебя, Ли Хосок.»
С этой мыслью и от пары движений рукой, Чангюн обильно кончает, кусая больно Хосока за губу. Пачкает животы в семени, перемешанной со смазкой и потом и это кажется чем-то совсем ирреальным. В ушах звенит и перед глазами пустота. Хосок аккуратно выходит из Чангюна, рвано дрочит себе пару мгновений и со стоном кончает на бедра и живот младшего. Гюн же в это время прижимается крепко к его лбу и дышит прямо в губы.
Не хочется отпускать и возвращаться в холодную во всех смыслах реальность. Хосок обнимает за плечи и дышит ровнее, а сердце все также бьется бешено.
— Пошли в душ? — голос отдает хрипотцой и дыхание все еще не пришло в норму.
У Чангюна мир все еще в нормальную картинку не сложился, когда Хосок потянул его за руку в душ. Вещи вокруг проявились только когда горячая вода полилась на голову. Все окончательно пришло в норму с шампунем, который Хосок заботливо вспенивал на его голове. Чангюн мог только пялиться на плечи и ключицы старшего, исполосанные краснеющими царапинами. Хосок также заботливо намылил их тела пахучим гелем для душа, аккуратно смывая последствия. Чангюн кое-как помогал, но был больше погружен в свои навязчивые мысли. Хо не спрашивал, а просто заботился и как самый вежливый хён, закончив с собой, сказал Чангюну, что пойдет менять постельное белье и искать младшему пижаму. А Гюн мог только слабо кивнуть и остаться в одиночестве под горячими струями воды.
Он так и стоял какое то время. Подставляя под воду то бок, то спину. А в голове было что-то среднее между полнейшей пустотой и хаосом. Всегда так. Опустошение. Холод. Вот сейчас он пойдет спать в хосокову кровать, укроется его одеялом, пахнущим им. Вытрется его полотенцем, а с утра уйдет домой и все закольцуется. Чангюну кажется, что он живет в какой-то петле и проживает один день заново. Работа. Хосок. Секс. Холод. И снова работа.
Чангюн вздыхает и выходит из душа. Смотрит на себя в огромное зеркало. На шею и грудь, покрытую алыми метками. На красные, заплаканные глаза. Вытирает волосы на автомате, повязывает полотенце на бедрах и идет обратно в спальню. Хосок застелил кровать точно таким же белым постельным бельем на котором уже вовсю развалились кошки.
— Кажется, я буду лишним, — шутит Гюн, а Хосок шелкает его по лбу и протягивает футболку с шортами. — Спасибо.
Очевидно, что хосоковы вещи огромные, но ощущается это еще более нереальным, чем секс полчаса до этого. Чангюну это все напоминает ночевку у школьных друзей, когда все так неловко и будто бы неправильно. Гюн забирается под одеяло и ждет, пока Вонхо выключит свет и ляжет рядом. Лицом к нему, да еще и будет улыбаться совершенно прекрасно. Чангюн точно запомнит этот момент. Который, он уверен, больше не повториться.
Они обнимаются перед сном, закидывая друг на друга ноги и шарясь по спинам. Бом и Йолым лежат в ногах и мирно сопят. Чангюн чувствует себя самым счастливым из всех несчастных и совсем не может заснуть. Смотрит на широкую спину, отвернувшегося от него Вонхо. Гладит аккуратно кончиками пальцев.
— Знаешь, — начинает тихо, почти неслышно. — Думаю, что я влюблен в тебя. Как в фильмах и книгах, — сглатывает, — я чувствую такое непередаваемое счастье, когда мы встречаемся, когда ты целуешь меня, обнимаешь. Я, черт, возьми, живу от встречи до встречи и мне дышать больно, когда мы расстаемся. — Голос снова начинает дрожать, но Чангюн не останавливается, продолжает говорить, чувствуя как тяжесть с плеч рушится вниз. Ему надо это сказать, хоть как-то. — Я все вокруг проклинаю за то, что мы не можем ходить днем по улице, что я не могу держать тебя за руку на людях. Я жизнь свою в такие моменты ненавижу. — Обнимает Хосока за талию, прижимаясь носом к плечу. — Я скучаю по тебе каждый чертов день. — Нащупывает расслабленную ладонь и протискивает пальцы меж чужих, сжимает. — Я, блять, так сильно люблю тебя, Ли Хосок.
Чангюн проваливается в неспокойный сон, а Хосок сжимает его ладонь так крепко, насколько может.