Осколки

      Зимнее утро. Холодные лучики света пытались пробраться сквозь тёмные задвинутые шторы и хоть немного осветить ужасно захламлённую комнату. На полу в разных местах лежит грязная и чистая одежда, диски, давно потерявшие свою упаковку, старые струны и куча бутылок пива рядом с кроватью. Паутина и пыль уже стали частью декора комнаты, а пауки — желанными гостями. На столе стояла кружка невыпитого холодного кофе, которое хозяин этого беспорядка уже немного пролил на пол. В комнате стоял ужасный холод, ведь отопление никто не собирался включать. В помятой кровати, с которой уже сползла подстилка и упала подушка, лежал молодой хозяин квартиры, известный метал-музыкант – Дэвид Эллефсон. Его длинные русые волосы падали на лицо, словно пытаясь скрыть от мира, тело его было полностью накрыто одеялом, но даже так оно, худое, подрагивало от холода. Полная тишина. Но её прервал противный и громкий звук надоедливой маленькой машины с циферблатом. От этого режущего уши звона хочется бежать, а лучше разбить издававший его будильник и спать дальше. Дэвид нахмурился и нехотя разлепил глаза. Когда он сел, в голову сразу же ударила сильная боль с похмелья. Он кое-как встал на ноги и потянулся к будильнику, положив руку на лоб. В глазах всё плыло. Он протянул руку к предмету, издающему этот противный звон, и выключил его. Снова тишина. Думать стало легче, и Эллефсон поплёлся на кухню. Проходя короткое расстояние до туда из комнаты, парень чувствовал, как по холодным щекам побежали горячие слезы. Он даже не обратил на это внимание. Достав аптечку из ящика, он взял таблетки от головы. Проглотив спасительную пилюлю, запив её водой из крана, парень принялся делать себе кофе. Часы на кухне тихо тикают, а хозяин квартиры сидит за столом молча, как мышь. Вдруг живот заурчал и он почувствовал невыносимую боль. Ощущение, словно желудок взяли и скрутили в тряпочку, попутно топча её. Из глаз побежало больше слез, рука сжалась на столе так сильно, что кончики пальцев побелели и сама рука начала подрагивать от боли. Дэвид зажмурился и стиснул зубы, пытаясь заглушить свои стоны. Он понимал, от чего это. От голода. Его живот не видел еды неделю: только кофе, таблетки, кожа с пальцев и алкоголь. Он не выдержал и закричал. Чайник завизжал с ним в унисон, что делало только хуже. Собрав всю оставшуюся силу в кулак, парень встал и, держа руку на животе, согнувшись буквой "г", встал выключить громко визжащий чайник. Повернув выключатель газа, он сел на пол, а потом лёг, в ожидании, когда же эта ужасная боль пройдёт. Ещё три минуты Эллефсон корчился на ледянном кафеле, громко всхлипывая и срываясь на крик. Когда же мучения закончились, он встал на дрожащие ноги и начал делать кофе. Этот кофе получился очень крепкий, очень горький, как печаль его самого. Сделав первый глоток, он выдохнул. – Репетиция... – голос был охрипшим, полон тоски, а пустой взгляд направлен в темную-темную жидкость, где Эллефсон увидел своё отражение, а в частности –свои большие мешки под глазами. – До чего ты себя довёл, Дэвид? – спросил сам у себя он, после чего продолжил опусташать кружку. Время непрерывно шло вперёд, и когда музыкант посмотрел на часы, то ужаснулся. Он скоро опоздает. Сорвавшись с места, он побежал в комнату. Открыв шкаф, схватил свою кожанку, кейс с бас-гитарой и вылетел в коридор. Надел косуху, обул кроссовки и дрожащими руками, звеня ключами отворил дверь на улицу. Снег громко скрипел под его ногами, а горячее дыхание выходило паром на морозный воздух. Он не хотел с самого утра выслушивать недовольства Мастейна. Опять. В последнее время Дэвид часто опаздывал, на репетициях забывал свои партии и умудрялся засыпать, пока вокалист что-то непрерывно вещал. Гордого Мастейна это не на шутку бесило, и Эллефсон уже не мог вспомнить хотя бы одну репетицию, на которой рыжий его не раздалбывал. Понимая это, Дэвиду было плохо до такой степени, что блевать тянула. Он же любит Дэйва ещё с того момента, как они вместе основали группу. Самый светлый момент в жизни Дэвида. Думая об этом, он летел на остановку, надеясь, что автобус приедет вовремя, а не как обычно. Добежав до места назначения, Эллефсон поскользнулся на льду и упал в снег, зажмуривая глаза. Беленькие кристаллики пробрались под одежду, и по телу парня пробежал мороз. Подняв веки, он увидел, как с неба падают белые хлопья, которые приземляются ему на лицо и волосы, впитываясь потом талой водой в волокна ткани и проникают под самые мелкие частички кожи. Дэвид встал, оттряхнулся от снега и посмотрел на расписание транспорта. – Следующий автобус только через двадцать минут...– тяжело вздохнул музыкант. Ему ещё ждать и ждать...

***

В студии работа уже кипит: Ник записывает свою партию барабанов, пока Мастейн объясняет Марти, что он должен сыграть, хотя гитарист всё равно потом переделает свою партию, так что в этом нет было смысла. И тут раздался громкий удар двери о стену. Все оторвались от своих дел и посмотрели на источник шума. В дверном проёме стоял запыханный басист, не в самом лучшем виде: на нём была кожаная куртка с заметным царапинами, чёрная помятая кофта, серые спортивные штаны, волосы растрепаны, а ранее белые кроссовки, были грязно-серыми. Лицо было отдельной историей: кожа, на которой раньше можно было увидеть здоровый румянец, сейчас была бледной, вместо щёк были ярковыраженные скулы, темнющие мешки под глазами и синие от холода губы, которые расплылись в кривую улыбку. – Простите, что опоздал, вы же знаете, мне ехать далеко, а я проспал, – с отдышкой извинялся Дэвид. Мастейн встал и подошёл к коллеге. Скрестив руки на груди, он устремил на того недовольный взгляд: – Джуниор, почему ты не можешь нормально прийти на репетицию? Сложно заснуть? Выпей, блять, таблетки! Твои оправдания у меня уже вот тут стоят! – показывая ладонью на своей шее, возмущался Мастейн. – Да ладно тебе, Дэйв, – опоздавший издал нервный смешок. – Я не хотел опаздывать... – его голос дрожал, как и руки, которые не могли даже замок на кейсе с бас-гитарой открыть. – Мне плевать! – прервал басиста вокалист – Ещё одно гребаное опоздание, и ты больше не играешь в моей группе! – оговорился старший. Наверное оговорился Эллефсон затих. Нервная улыбка тут же сползла с его лица. Мастейн, его давний товарищ, с которым они основали "Megadeth", хочет его выгнать? Вот так просто выбросить, как никому не нужный хлам, и не посмотреть в его сторону снова. В глазах Дэвида промелькнул страх. Он опустил голову, сдерживая очередной поток слёз, которые его сейчас душили не на шутку. Весь его труд, работа в группе вот так просто разрушена? Он прошёл этот путь от неизвестного парниши из Миннесоты в басиста популярной треш-металл группы, и теперь ему надо выстраивать всё по новой? И всё из-за каких-то опозданий?! Печаль сменилась гневом. Дэйв же должен понимать, как это больно! Он же помнит то, как его выгнали из Металлики! Джуниор работал вместе с этим рыжим эгоистом столько лет, принимал со всеми долбанными заскоками, помогал, когда надо было, и он просто его выгоняет? Музыкант сжал руку в кулак, впиваясь ногтями в ладонь, и поднял голову на Дэйва. В глазах его горела ненависть, которую до этого Мастейн не видел у Эллефсона. Вокалист шагнул назад, непонимающе смотря на него. – Твоей группы, значит... – стиснув зубы, поговорил басист. – Выгоняешь? Хорошо! Я ухожу! – воскликнул он и выбежал из студии, забыв свою бас-гитару, да и черт с ней! Дэйв не ожидал этого и не сразу понял, что произошло, но когда до него дошло, он сорвался с места за басистом, надеясь, что тот далеко не убежит. Эллефсон бежал так быстро, как только мог. Гнев переполнял его, хотелось рвать и метать, вернуться и врезать Дэйву, избить его, сломать ему кости, дать ему прочувствовать настоящую боль, унизить так же, как он это сделал с ним. Как же он мог любить такого отморозка... Мастейн, ты ебаная сволочь!

***

Вот и дом. Давно уже не родной и не милый. Эллефсон скинул обувь и поплелся в ванную. Включив свет, он подошёл к зеркалу. Помнится, раньше в отражении на него смотрел молодой красавец с огромными амбициями стать рок-звездой, огоньком в глазах и лучезарной улыбкой, выглядящий ухоженно и приятно. Сейчас от этого юноши не осталось и следа: Эллефсону открывается вид на уставшего, поникшего, с невыносимой тоской в глазах парня, которому уже давно неизвестно, каково это — испытывать истинное счастье. Он может только сделать вид, улыбнуться, посмеяться, но быть счастливым не может. С каждым днем ему становится всё хуже и хуже. На руках не осталось и места без шрама, как и на душе. Каждую ночь, стоя на коленях перед кроватью, Эллефсон вспоминал все молитвы, которые он учил в детстве, но Бог словно перестал его слышать, забыл о нём, словно видел вместо человека пустое место. Даже Господь не хочет помогать такому отбросу. Боль и стресс упали тяжким грузом, который тянет его на дно, чёрное, глубокое и одинокое. По спине пробежали мурашки, Дэвиду стало холодно. Он сам себя обнял, пытаясь согреться, Но как же он, холодный, согреет сам себя? В который раз слезы выбежали из стеклянных глаз, с губ сорвался крик отчаяния. Пальцы вцепились в плечи так сильно, что на месте ногтей завтра появятся маленькие синяки. Эллефсон схватил расчёску и кинул в зеркало, издав вопль, полный ненависти. Ненависти к себе. Он начал бить себя по ногам, по лицу, в живот, тянуть за волосы, бится головой об стену. Дэвид кричал и бранил самого себя. Именно он разрушили свою жизнь. Это он — источник всех своих бед и разочарований. Эллефсон прижался спиной к стене и сполз на пол, глотая солёные слезы. Такие противные и не желанные, но так часто появляющиеся, что уже воспринимаешь их как норму и постепенно привыкаешь, переставая обращать внимание. Он взглянул на пол, видя блеск множества осколков стекла разных видов и форм. Лицо Эллефсона обрело безумный вид: глаза раскрылись полностью, показывая свою схожесть с осколками зеркала, а веко начало дёргаться. Он остановился на одном из осколков и потянулся дрожащей рукой к нему. Он словно потерял контроль над своими действиями. Сжав блестящий кусок стекла, рука поднялась ввысь и быстро пала вниз, прижимая зеркало к коже, медленно рисуя кривую, глубокую, кровавую тропинку. Музыкант заставлял кровоточить старые порезы и делал новые, более глубокие, менее глубокие, маленькие и большие. Из новеньких и легких царапин появились небольшие красные капельки, из более глубоких побежали тонкие алые струйки. В красных глазах басиста читалось истинное безумие. Он наносил ещё, ещё, ещё, ещё! Больше ран! Больше! Хуже уже не будет! Что ему терять? Да ничего уже. И тут Эллефсон остановился. Перед глазами была сцена с Мастейном в студии: – Ещё одно гребаное опоздание, и ты больше не играешь в моей группе! Дэвид стиснул зубы. Он хотел вернутся к грешному делу, но что-то всё так же его останавливало... Музыкант смотрел обезумевшим глазами на то, как из порезов медленно, тонкими ручейками, стекала кровь. Смотрел он на это примерно две минуты, пока из транса его не вывел звонок. Он резко поднял голову, после чего встал и, держась за стены пошел, к телефону. Взяв трясущейся рукой трубку Дэвид поднёс её к уху. — Да? — с хрипотцой в голосе произнёс он. — Дэвид? Это Марти! — представился на той стороне провода, явно волнуюсь из-за чего-то — что с тобой? мы с парнями до тебя дозвониться не могли. Эллефсон молчал. Что с ним? Он и сам не знает, что с ним... — Джуниор? — перехватив трубку спросил уже ненавистный голос. Эллефсон глубоко вздохнул. Сейчас он на грани жизни и смерти. Терять нечего. — Я умираю. Умираю на протяжении нескольких месяцев. Такой ответ тебя устраивает? — холодно ответил Эллефсон. После этого он отпустил телефон, сполз по стене на пол и смотрел на часы, пока парни что-то ему говорили по телефону. Дэвиду уже все равно. Сейчас он просто смотрит на часы и вспоминает счастливые деньки своей жизни: как он первый раз услышал "Kiss", его первую группу из Миннесоты, как они с отцом покупал его первую бас-гитару, их весёлые игры с братом, наставления отца, тёплые объятия матери, то как он ходил в церковь с семьёй... На лице появилась слабая улыбка. Настоящая улыбка. Слезы прекратили свой путь, а Дэвид решил прочитать молитву перед встречей с Богом, желая мысленно переместиться в церковь, когда он ещё был мал: Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша. Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася. Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна. И воскресшаго в третий день по Писанием. И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца. И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящего, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки. Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых, и жизни будущаго века... На щеках были новые слезы, а воздуха не хватало. Дрожаще вдохнув, Эллефсон всё так же с улыбкой закончил.

Аминь.

***

— Господь, я грешен? — Во многом, сын мой, во многом, но душу твою я в ад не отправлю. Рано ты прервал путь жизни своей, чего делать не должен был. — Но Господь, что мне надо было делать? Я любил мужчин так, как должен был любить женщин, сам я морально увядал, моё окружение ненавидело меня! — Ты уверен? Нет ничего плохого в твоей любви, а проблемы внутренние одной молитвой не решишь. Тебя любили, хотя и не все это говорили. У тебя была семья, у тебя были друзья, но ты просто постыдился сказать. Сын мой, не бойся просить помощи, не бойся помогать. Не стыдись чувств своих. Люби всех, пока можешь. — Но я уже умер, Господь... — Сын мой, рановато тебе умирать... Голос Господа отдалялся. Но я слышу другие голоса. Они всё ближе, и ближе...я их узнаю.

***

Дэвид медленно, через силу, поднял веки. Ему открылся вид на белый потолок с лампами, как в больницах. Неужели мне дали второй шанс? — Дэвид Эллефсон? — спокойно спросил врач. Он обернулся на мужчину средних лет в маске и халате. — Я жив? — Как видите да. К вам тут стоят трое мужчин, их пускать? Эллефсон задумался, но всё таки кивнул. Мужчина вздохнул, встал из-за стола открыл дверь трём знакомым лицам музыканта. Предупредив гостей о том, что пациент не должен волноваться, врач вышел из палаты. Первым подошёл Марти, а за ним и остальные. — Чувак, мы ужасно испугались за тебя...— только и смог, что выдавить из себя Фридман. Тут рядом появился Мастейн, с явным сожалением на лице. — Дэвид, дружище... — Дэйв встал на колени перед кроватью и положил свою ладонь на ладонь Эллефсона — прости меня, Дэвид, я был ужасен с тобой... Ничего себе, сам Дэйв Мастейн, стоя на коленях, просит прощения у своего басиста. Вот это номер, Бог. Эллефсон в ответ лишь устало смотрел на рыжего. Он ещё не мог отойти от слов Господа. Или это были слова его разума? Это уже будет тайной, но одно Дэвиду было известно — ему дали второй шанс на жизнь, значит он ещё нужен здесь и сейчас. — Дэйв, — прохрипел Эллефсон — катись-ка ты колбаской со своими заскоками, а. Ещё раз скажешь, что мегадет твоя группа, я реально уйду из группы — ответил Дэвид, слаба усмехаясь. Фридман улыбнулся, а Ник даже слезинку вытер. Мастейн же взял ладонь Дэвида своими руками и, незаметно для парней сзади, поцеловал её. — Никогда такого не скажу. — тихо ответил Мастейн, смотря Дэвиду прямо в глаза. С этого момента всё будет иначе.