Только её Война

      Алая, как росчерк пера, в окружающей серости. Стремительная, как вспышка огня. Яркая, как молния в грозовом небе. Это сама Война.       Она откидывает с лица рыжие пряди и, поднимая лицо к безликому небу, хрипло смеётся. Где-то в вышине её смеху вторят вороны. Они ждут кровавую жатву, что багряным ковром расстелется под ногами Войны.       Притягательная в своей жгучести, как огонь для мотылька. Прекрасная в своей вечной юности и безрассудности. Пугающая своей неукротимой ненавистью. Это её Война.       Загрязнению никогда не стать такой. Она незаметно вовлекает в свои сети, опутывает кандалами, оказываясь рядом и одновременно — нигде. Если Война идёт по земле, оставляя за собой кровавый след, проклинаемая всеми, то Загрязнение появляется незримо, никем не узнанная, почти не признанная. Она — совсем другая.       Загрязнение неслышно подходит сзади, чтобы обвить руками тонкую талию Войны, зарыться лицом в её густые волосы. Они так долго ждали этого дня… — Час близок, — Война смотрит на запад, откуда должен явиться Голод. — Скоро эта земля потонет в крови, а небо скроется за дымом и огнём. Ты рада? — Я больше рада тому, что мы снова встретились, — шепчет Загрязнение, вдыхая давно забытый запах ненависти с привкусом боли — запах Войны.       Война пахнет ненавистью, ведь это её суть. Алая ненависть струится по её венам, сверкает во взгляде, скользит тенью в усмешке. Войне неведомы другие чувства — пустоту в своей груди она заполняет ненавистью. Чужой. Принадлежащей тем, кто следует за ней. Она сама — всепоглощающая ненависть, без которой не может существовать.       Загрязнение закрывает глаза, позволяя этому запаху увлечь её. Ненависть вьется вокруг пепельных волос, перебивая запах гари.       Если за Войной тянется кровавый шлейф, то Загрязнение окутана чёрным дымом. Она обманчиво тягуча, её плавная речь растекается, как нефтяное пятно по воде, поглощая сознание, как смог накрывает города. Война же отрывиста и резка, её хлёсткие слова рассекают разум, как удар бича. Она обжигает, словно пламя, но Загрязнение — не противоречащий ей лёд. Слишком разные, чтобы не быть вместе.       Их история исчисляется веками. Одна проносится ураганом, другая вползает туманом. Одну боятся, другую не замечают. Но обе — части целого, ожидавшие этого дня порознь.       Война молчит, позволяя чужим ладоням скользить по её телу. Давно забытое ощущение прикосновений заставляет срываться на резкие выдохи. Она ненавидит себя за эту тысячелетнюю слабость и ненавидит Загрязнение за власть над собой. У людей это чувство называется страстью, кто-то облекает его в более поэтичное слово «любовь».       Загрязнение терпелива, но это слишком её Война. Ею хочется обладать здесь и сейчас. Заставить её захотеть того же. Они заслужили право напоследок побыть людьми.       Война разворачивается лицом к Загрязнению, чтобы впиться поцелуем в её сухие губы. Кусать их до крови, слизывая проступившие солёные капли. Свои и чужие. Война знает вкус крови Загрязнения — он с оттенком нефтяной горечи. Свой привкус ей тоже ведом — металлический и острый. Безумный кровавый коктейль на искусанных губах желанен обеими — это их общий наркотик.       Для Войны нет наслаждения больше, чем чужая боль, взамен она готова платить своей троекратно. Кому, как не ей, знать о боли всё?       Война обводит пальцами сеточку вен под бледной кожей, схожую с картой рек — тех самых, что больше не очистятся никогда. Загрязнение помнит каждый свой шаг и сохраняет его на своём теле. Поверх старой памяти свежие царапины складываются в причудливый узор под ключицами — Война насильно прокладывает зримую память о себе, подбирая кончиком языка выступившую горьковатую кровь. Она всегда оставляет шрамы, не стираемые временем, такова её черта.       Загрязнение любит другие следы. Цепочку багровых пятен на смуглой коже Войны, россыпь полукруглых отметин на её плечах. Кому, как не Загрязнению, ломать первозданную чистоту чужого тела?       Их ложе — алое с белым, только что бывшее их одеждой. Их вечность ограничена часами, оставшимися до Армагеддона.       Загрязнение тонкими пальцами перехватывает изящные запястья Войны, вжимая их в бордовую кожу расстеленной куртки. Тянет время, заставляя Войну просить взять вверх над собой. Загрязнение знает цену неотвратимому подчинению своей воле. Дюйм за дюймом она обволакивает чужое тело, вовлекая его в связь, именуемую «грязной». Война лишь нетерпеливо стонет в ответ на неторопливое вторжение. Пылкая, как огонь, она ненавидит ждать, проигрывая Загрязнению в очередной раз.       Необузданная, как лесной пожар, это та самая Война. Она вся принадлежит Загрязнению — от кончиков длинных ногтей, царапающих светлокожую спину, до щиколоток, скрещённых на пояснице своей ненавидимой любви.       Загрязнение без сопротивления уступает, когда Война меняет правила их неназванной игры. Позволяет вдавить свои бёдра в ворох одежд, овладевать собой с присущей Войне несдержанностью. Алые ногти сжимаются на шее Загрязнения, вырывая придушенный хрип — Загрязнению не нужен воздух, но об этом можно ненадолго забыть. Войне необходимо подчинять через боль и страх, сразу и полностью. Её удел — насилие, и только Загрязнение согласна это добровольно принять.       Синяки от пальцев разливаются по рёбрам, как пятна от нефти на глади воды. Война отыгрывается за полосы на своём теле от тонкого ремня, следы на запястьях от впившегося платка. Она мстит за удовольствие им же самим, возвращая боль за боль.       Неправильно? Для людей — да. Для Войны и Загрязнения это проблеск жизни в многовековой тьме бытия. Они обе этого хотят, чтобы познать себя. Высвободить сущности, скованные в человеческих телах. Им не чужды ни кровь, ни грязь — чуждо лишь слово «любовь», но что это, если не она? Исковерканная и сломанная, но пробирающая насквозь до дрожи в обманчиво хрупких телах, до стонов в пересохшем горле? Не она ли заставляет двух из тех, чьи имена издавна страшат людей, лежать, переплетя пальцы, не залечивая свежие раны? — Мы подожжём небеса, — обещает Война, бездумно глядя на садящееся солнце. — Вчетвером — да, — соглашается Загрязнение, щурясь не то от последних лучей, не то от огненных кудрей у своего лица. — Вдвоём, — Война поворачивает голову, и Загрязнение отражается в её апельсиновых глазах. — Зачем нам остальные, когда есть ты и я?       Небеса лишь смеются над ними порывом ветра, путающим рыжие и пепельные пряди. Ведь даже бессмертным не дано предвидеть свой конец.