Лузер

      Конец мая. В Нью-Йорке всего около двадцати градусов, а по ощущениям я парюсь в аду. Вопреки огромным размерам трибун, стадион «Янки» становится похож на консервную банку с обилием фиолетовых человечков, разбредающихся по секторам в поисках лучших мест, откуда выпускная церемония будет видна как на ладони.       Повсюду ликование, радость, предвкушение, ведь именно это и должен испытывать человек, вступающий во взрослую жизнь, но я ни черта не чувствую. Никакой радости от того, что закончил университет с отличием. Никакого предвкушения от того, что у меня есть несколько приглашений на престижную работу. Впервые в жизни мне плевать абсолютно на всё, кроме…       — Оливер, дорогой, кого ты высматриваешь? — прежде чем занять место в ложе для сопровождающих, мать замечает мои беспорядочные вращения головой.       — Да так, одного человека…       Отпираться бессмысленно. Я ищу её — ту самую, что безжалостно растоптала моё сердце. Язык до сих пор не поворачивается назвать девушку своей мечты злобной, циничной сукой; это будет неправильно, поскольку в случившемся моей вины не меньше. Я виноват в том, что не был решительным, когда надо было сделать первый шаг. Всегда сдавался, когда следовало бороться. Но больше всего я чувствую вину за то, что позволил повесить на себя поганый, унизительный ярлык.       «Лучший друг».       В наше время это равнозначно понятию «доверчивый дебил».       — Если ты ищешь отца, он стоит в пробке на мосту Вашингтона, — мама заботливо расправляет складки мантии на моей спине. — Обещал быть здесь через пятнадцать минут.       Не в её правилах выказывать обиду, только что мелькнувшую в голосе. По её мнению, обличать свои чувства перед посторонними — дурной тон. Истинное отношение должно демонстрироваться в исключительно редких случаях и сегодня как раз один из таких. Ей тоже досталось, но она продолжает стойко это скрывать. Незаметно приподняв уголки губ, моя мать пытается сохранить лицо счастливой, верной жены; искусственный образ, созданный ею лишь для того, чтобы пудрить всем мозги, когда на деле нашей семьи давно не существует.       Наблюдаю, с какой нежностью она поглаживает белый кожаный ремешок наручных часов — отцовский подарок на прошлое Рождество, ныне — символ предательства. Нестерпимая злость пробирает до кончиков пальцев. Мне хочется сорвать их с её руки и выбросить в мусор. Так же, как выбросили меня.       Где же ты?       — Ладно, вы поднимайтесь, а я пойду поищу Уэса, — делаю всё так, как меня учили: улыбаюсь, целую мать в щёку и лёгким давлением ладони на поясницу деликатно выпроваживаю её наверх к остальным приглашённым гостям.       Даже по моим меркам это полный абсурд. На стадионе находится больше четырёх тысяч человек и искать одну единственную среди них — ужасная глупость, но я всё равно не могу остановиться и намеренно продолжаю вспарывать с трудом затянувшуюся в груди рану размером с кратер.       «Если я приглашу тебя на выпуск… ты придёшь?»       «Конечно, Олли. Я всегда буду рядом с тобой».       Ложь.       — Ты всё-таки отправил ей приглашение, — звучит досадное умозаключение моего лучшего друга Колина. — Блин, чувак, ты же обещал этого не делать!       — А ты обещал сжечь свои гавайские рубашки, — отмахиваюсь, смотрю сквозь него так, словно это не он поддерживал меня на протяжении всего года.       Да, я жёстко облажался и теперь пытаюсь оправдать себя, задевая при этом близкого человека. В реальности мне чертовски стыдно смотреть ему в глаза. Колин видит меня насквозь. Именно он и Уэсли торчали возле меня двадцать четыре часа в сутки несколько месяцев подряд, развлекали «Монополией» и «Спасателями Малибу». С их точки зрения деньги и большие сиськи залечивают любые раны, но как бы они не старались, им не удалось помешать мне превратиться из обыкновенного зануды в депрессивного мудака.       И прямо сейчас я ненавижу Колина за то, что раз за разом он напоминает об этом.       — Оливер, я знаю, что тебе всё ещё плохо, и мне бы очень хотелось как-то помочь, но так нельзя, — с упором на последние слова он снимает со своей кудрявой головы мою шапочку выпускника. — Прошёл почти год. Пора забыть её и двигаться дальше. Ты заслуживаешь гораздо большего, нежели страдать из-за той, что не смогла разглядеть в тебе отличного парня. Это её проблемы, а не твои. И что бы ты к ней не чувствовал, пожалуйста, не позволяй своим усилиям пропасть даром.       Отвернув лицо, забираю из его протянутой руки фиолетовую конфедератку с золотой кисточкой, выдающейся только лучшим ученикам университета, и даже тогда не набираюсь смелости, чтобы признать его правоту. Вместо этого позволяю Колину молча слиться с толпой и уйти вслед за моей матерью.       «Олли, я тебя не люблю».       «Мы просто друзья».       «Мне было жаль тебя, прости».       Она встречалась со мной только из жалости…       — Эй, можно нам пройти? — группа ребят в ярких мантиях настойчиво ждёт, когда я свалю с прохода.       С каменным выражением позволяю им протиснуться к свободным местам, после чего сажусь с краю, решив больше не сопротивляться действительности.       Пустота, захватившая моё тело, со скоростью света уничтожает те мизерные остатки надежды, что я тайно берёг для этого дня. Я до последнего верил, что мне хватит сил найти потерянную гордость, отпустить прошлое лето, ставшее самым значимым моментом в моей жизни, но я не смог.       Она раздолбала меня на куски.       Вся работа над собой, проделанная ради призрачного исцеления, смыта в унитаз одним идиотским поступком. Я даже не готов сознаться, что все мои изменения за прошедшие восемь месяцев были ради того, чтобы та самая увидела меня новым: смелым, уверенным, мужчиной. Парнем, достойным звания не просто «лучший друг». Но она не увидит, потому что Николь здесь нет.       Ей это не нужно.       Я не нужен.       С этой секунды знаменательная церемония перестаёт меня интересовать. Национальный гимн, речь выпускника юридического факультета и выступление какого-то мужика из правительства пролетают мимо ушей. Смотрю в одну точку на поле и утопаю в воспоминаниях, где мне было хорошо. Где я не чувствовал себя опустошённым. Спрятавшись там от реальности, не замечаю, как от меня ускользает конец важного мероприятия, попытки отца извиниться за опоздание и обратная дорога домой. Все движения происходят словно на автопилоте. Выход из анабиоза случается лишь тогда, когда я каким-то образом оказываюсь на своей постели, а Колин с несвойственной ему тревогой топчется в ногах.       — Хочешь я останусь? — заранее зная мой ответ, он всё равно озвучивает бесполезное предложение: — Посмотрим вместе шоу Джимми Киммела. У них там опять какие-то тёрки с Мэттом Дэймоном намечаются.       Мотнув головой, накрываю лицо подушкой, чтобы спрятаться от его назойливого взгляда.       — Давай не сегодня. Надо речь отрепетировать.       Завтра в школе бизнеса состоится второй день выпускной церемонии. На меня возложена роль великого оратора, которого опять не станут слушать. Об этом Колину известно лучше всех. И кому, как не ему, знать, что я давно готов изображать шута на публику.       Друг нехотя сдаётся.       — Отмазка не убедила, но так уж и быть засчитаю. Если понадоблюсь, я наверху, — после щелчка в дверном замке возле меня приземляется нечто твёрдое и утыкается острым концом в рёбра. — Кстати, это тебе. Доставили вчера в мой пентхаус по ошибке.       Дверь хлопает, тогда я перестаю занюхиваться египетским хлопком с примесью запаха сицилийских апельсинов и тянусь за пакетом от «ФедЭкс», откуда вываливается невзрачная тетрадь, а из неё — листок с сообщением.

Николь просила избавиться от этого, но я подумал, что сперва тебе стоит прочитать.

Майкл.

      Письмо её школьного друга вмиг оживляет ходячего мертвеца внутри меня. Майкл? Да, я его помню. Мы толком не знакомы, так, перекинулись парой фраз во время случайной встречи, не более. Зачем ему мне что-то присылать?       Первые буквы имени, выведенные шариковой ручкой на испещрённой трещинами обложке уже трогают сердце за живое. Я не настолько тупой, чтобы не догадаться, что за вещь попала ко мне в руки.       Это личный дневник Николь.       Согласно кодексу джентльмена его следует незамедлительно вернуть законному владельцу, но теперь я не тот дурак, беспрекословно следующий правилам. К чёрту их. Желание добраться до её мыслей куда сильнее законов о морали. Наплевав на свои этические принципы, нагло влезаю на запретную территорию и пропадаю там с головой.       Каждая новая страница открывает для меня совершенно другую Николь, не похожую на ту, что с первого раза запомнила моё имя. Не ту девушку, что позволила полапать себя за грудь, чтобы придать неумелому девственнику чуточку смелости. Не ту, что казалась уверенной, когда поцеловала меня назло парочке идиотов, сказавших, что я неудачник. Это в принципе невозможно, чтобы фантастически красивая, поразительная девушка ни с того ни с сего запала на придурка. Так не бывает. Такие, как она, никогда не заигрывают с парнями вроде меня и не трахаются с ними на дешёвом покрывале в поле возле шоссе по собственному желанию. Причина, вынудившая Николь обратить на меня внимание, оказалась далека от той, что я себе придумал.       Как я мог не заметить…       Сидя на подоконнике, крепко держу в руках дневник и с высоты двадцать второго этажа смотрю на рассвет над Центральным парком. Выглядит красиво, но не так сказочно, как выглядела она на фоне уникального заката на Манхэттене, увидеть который можно лишь четыре раза в году. Все метафоры мира не смогут передать те чувства, что я испытал в тот момент при виде её восхитительной улыбки, карих глаз, горящих восторгом, и мягкого прикосновения вспыхнувшей любви.       Мы не должны были расстаться таким образом.       Отпустив Николь, я совершил самую большую ошибку. Идиот.       С меня хватит. Хватит послушно принимать удары судьбы, позволять другим вытирать об себя ноги, всё время сдаваться. Сегодня это закончится. Того Оливера больше нет.

***

      — Дамы и Господа, добро пожаловать на выпускную церемонию школы бизнеса имени Штерна. Для меня огромная честь представить вам наших выпускников и единогласно избранного спикера, одного из лучших студентов — Оливера Морриса.       Вместе с аплодисментами и моим именем декан заканчивает вступительное слово и переводит взгляд к подножию сцены. Я ждал этого момента с тех пор, как переступил порог Нью-Йоркского университета. Листок с главной речью лежал на полке три года, так что я заранее знал, что скажу. Как правило, в таких случаях принято толкать умную речь, говорить о том, что это было лучшее время в моей жизни. Примерно так и написано в той бумажке, что я сминаю в руке и швыряю на пол до того, как подняться по ступенькам, декорированным красной ковровой дорожкой. Вежливым кивком благодарю руководителя за предоставленное слово и заранее соболезную своей матери. После моей речи многие из родителей усомнятся в её способностях к воспитанию.       И вот, стоя под прицелом пары сотен глаз, я принимаюсь рушить собственные принципы, правила, кодекс джентльмена — всё то, что сделало меня посмешищем.       — Добрый вечер, — закинув одну руку на трибуну, расслабленно оглядываю зал, чего бы никогда не сделал раньше. — Это удивительная возможность — окончить Нью-Йоркский университет. Вау! Многие соврут, сказав, что не мечтают об этом, но я не вру: я не мечтал. Мне пришлось убедить себя, что быть здесь — необходимость, ведь этого хотел мой отец. Всю мою жизнь он говорил: «Оливер, ты — никто, если не можешь быть лучшим». Что ж, прости, па, на мне твоя гениальная схема не сработала, потому что я был лучшим во всём и никем одновременно…       Это стоило увидеть. Как отцовский взгляд неестественно мечется, наполняется растерянностью и отчасти страхом, всё-таки он медийная личность и то, что я говорю, портит его рейтинг, репутацию примерного семьянина. Мне не жаль. Лучше так, чем он снова примется втирать всякую хрень про семейные ценности.       Пусть знает, что его попытки сделать из меня чемпиона провалились.       — Ни для кого здесь не секрет, что многие за глаза называли меня чудиком. Пожалуй, в этом есть доля правды. Я чудик… зануда, неудачник, что там ещё…       — Мэри Поппинс! — внезапно подсказывает кто-то из зала.       — Точно! Мэри Поппинс. Спасибо, незнакомый парень в третьем ряду, — в благодарность за помощь поднимаю вверх большой палец, игнорируя виноватую гримасу Уэсли, придумавшего это прозвище. — Короче, это всё про меня. А кто-нибудь слышал забавную историю о том, как меня ограбили? — теперь приходит черёд матери шокировано раскрыть рот и переглянуться с Колином, уже предчувствующим надвигающуюся катастрофу из-за подозрительной ухмылки на моём лице. — Это случилось в прошлом году. В тот вечер два парня приставили пушку к моему горлу и заставили выворачивать карманы. Сейчас это звучит смешно, потому что на деле они оказались классными ребятами, но тогда мне было так страшно, что с испугу я начал перечислять им демографическую статистику. Мне казалось, это ошибка какая-то, злая шутка судьбы, ведь со мной такого не могло произойти; чёрт, я же всегда всё делал правильно! А потом, через какое-то время я понял, что ту ошибку нужно было допустить, ведь благодаря этому я встретил её — самую невероятную девушку из всех. С первых секунд нашего знакомства она поняла, что я полный придурок. Согласитесь, только настоящий придурок попрётся на неформальную вечеринку в Гарлем в смокинге!       В шутку морщусь при воспоминании о том жутком конфузе и не жду, что кто-то поймёт, однако помимо громкого ржача Колина и Уэса, сидящих в зале на небольшом расстоянии друг от друга, я слышу и чужой смех. По рядам проносится одобрительный гул, кивки поддержки от моих сокурсников, некоторых из родителей, а такого на моих выступлениях ещё не бывало.       Меня наконец-то слушают…       Как только шум стихает, все мысли возвращаются обратно к Николь, некогда вдохновившей жалкого аутсайдера на подвиги.       — Её не смутило даже это. Она приняла меня со всеми странностями и причудами забитого бота́на, который только и мог, что трепаться о дурацких фактах, услышанных по «Дискавери», вместо того, чтобы её поцеловать, — с горькой усмешкой позволяю себе опустить глаза на трибуну, чтобы быстро и решительно их поднять. — Вы наверняка спросите, в чём смысл этой истории? Я скажу. Смысл в том, что на вашем пути всегда найдутся люди, для которых вы будете недостаточно хороши, умны или красивы. Мы пытаемся соответствовать требованиям, всё-таки от нас многого ждут, но эти ожидания не всегда оказываются тем, что необходимо нам самим. Возможно, кто-то из выпускников хотел быть врачом, а не рулить гостиничным бизнесом, — наклоняю голову влево — туда, где в первых рядах сидит Рати, моя индийская подруга с факультета гостиничного дела, чья семья внаглую навязала ей свои желания. Подмигнув ей в знак солидарности, перехожу к более важной теме. — А кто-то просто хотел, чтобы отец гордился им. И что в итоге? Парня гнобят за его гомосексуальность, — устремляю прищуренный взгляд на отца Уэса, слушающего речь со скучающим видом. — Мистер Фицджеральд, но Уэсли же любит вас несмотря на то, что вы козёл. Разве после этого он заслуживает осуждения? Не-а. Он корячится как проклятый только для того, чтобы вы обратили на него внимание!       Я давно хотел высказать всё этому говнюку, только не хватало смелости, зато теперь у меня её в избытке, и злостно покрасневшая рожа папаши Уэса тому отличное подтверждение.       — Оливер, я думаю, на сегодня достаточно… — декан тихо подкрадывается и пытается взять меня под локоть, чтобы вывести со сцены, на что я вежливо прошу её отвалить.       — Не волнуйтесь, я уже заканчиваю, — в глазах твёрдость и ни тени сомнения, когда одним лёгким движением я убираю её руку. Пора сделать то, ради чего я всё это устроил — вернуть себе достоинство. Последний раз окидываю взглядом равнодушных незнакомцев, с которыми провёл три года своей жизни. — Не позволяйте другим говорить, что вы чего-то не можете или не достойны, потому что вы достойны. Да, иногда обстоятельства сильнее нас, но это не повод отказываться от своих мечтаний. Совершайте ошибки. И однажды одна из таких ошибок обязательно приведёт вас к цели. Так что в задницу чужую эгоистичность! Гордитесь тем, кто вы есть! Что касается меня… я — обыкновенный лузер и горжусь этим!       Зал утопает в продолжительном, гробовом молчании. Вполне ожидаемая реакция, если учесть, что однокурсники не привыкли слышать от молчаливого заучки такие громкие слова. Обычно я менее эмоционален и не так агрессивен, вернее совсем не агрессивен, чтобы позволять себе повышать голос в обычной ситуации, тем более наезжать на народ в момент выступления. Новый Оливер другой: он амбициозен, решителен и полон упорства. Ему чихать на то, что о нём подумают. С головы до пят его пронизывает абсолютная уверенность, лишь сильнее подпитывающая силы.       Кажется, руководителей школы вот-вот хватит удар оттого, что они собирались вручить диплом какому-то неуравновешенному придурку, поэтому в скором темпе отхожу от микрофона, чтобы увидеть, как Колин и Уэс поднимаются со своих кресел, свистят и громко аплодируют. Мне правда не верится, что это происходит, но вслед за ними один за другим поднимаются такие же, как я — лузеры, ущемлённые, все те, кого считали пустым местом. Поверьте, их немало. Восторженный шквал оваций, звучащих отовсюду в мою честь, даёт понять, что в этот раз я сделал всё правильно.       Миссия выполнена. Пора сваливать, пока у предков не начались проблемы.       Спрыгиваю со сцены и на всех парах несусь к выходу.       — Ну ты задвинул, чувак! — вопит Колин, пробираясь ко мне со сверкающей улыбкой через весь ряд ошарашенных гостей.       — Извини, что разозлился, когда ты притащил нас на ту дурацкую вечеринку, — даю ему «пять», едва мы пересекаемся в проходе. — Это лучшее, что ты мог для меня сделать. Спасибо.       — Не за что, а теперь выкладывай. Что случилось? Я твою речь наизусть знаю, а там было написано вовсе не это.       Адреналин после выступления понемногу стихает. Теперь, когда я сделал главное, передо мной осталась другая проблема, и она бесит меня до невозможности. Доводит до приступа ярости, из-за которого мой голос превращается в рык злобного зверя.       — Николь меня обманула!       Мой друг усмехается, будто знал это с самого начала.       — Всё-таки любит?       — Да!       — Тогда какого хрена ты всё ещё здесь?