***
Дело в том, что Шота хороший учитель. Он заботится обо всех своих учениках, даже если угрожает отчислить их хотя бы раз в две недели. Они хорошие ребята и он хочет, чтобы они преуспели. Но даже тогда он знает, что выглядит суровым. Чёрт, он суров к ним. Строгое обучение, постоянные угрозы отчисления — всё это потому что он хочет, чтобы они пережили жизнь профессиональных героев. Если он будет с ними помягче, то в конечном счёте только подвергнет их опасности. Неважно, что он строг с ними по уважительной причине, но ему всё же удалось создать образ, которого все студенты в UA немного побаиваются. Именно это приводит его к тому, что он не совсем умоляет Незу отменить решение об изменении учебной программы. — Да ладно, Айзава. Твои ученики тебя обожают! — весело говорит он, усаживаясь за свой слишком большой письменный стол. — Они боятся меня, — поправляет он. — Сейчас, сейчас. Ты суров с ними, но они все знают, что это просто потому, что тебе не всё равно. Как они могли думать что-то ещё после USJ и тренировочного лагеря? — Они меня боятся. — Нет, они тебя уважают. — И уважать меня — это совсем не то, что чувствовать себя комфортно рядом со мной. Если ты хочешь, чтобы они получили лучшее образование, тогда делай то, что мы всегда делали, и пусть Исцеляющая Девочка учит их. Или, чёрт возьми, если ты так упорно хочешь, чтобы это был учитель, почему бы не Тринадцатый? Дети обожают Тринадцатого. Они будут слишком напуганы, чтобы задавать мне вопросы, — пожалуйста, ради любви ко всему святому, Незу. — Я пришёл к выводу, — отвечает директор своим фирменным бодрым тоном. — Что это будет иметь наилучший возможный результат. Они все образовали сильную связь с тобой. Я уверен, что всё будет хорошо! А теперь, если ты не возражаешь, я хотел бы поговорить о бланках отчисления, которые ты мне постоянно представляешь… Только не снова.***
Вместо того чтобы занять своё обычное место в спальном мешке за столом, Шота садится на угол стола. Это более непринужденно. Он видел, как Хизаши сидит вот так, когда хочет больше заниматься со своими классами, и это почти всегда оказывает положительное влияние. Его ученики начинают входить в класс, медленно просачиваясь, возвращаясь в класс после обеда. Большинство бросает странные, молниеносные взгляды на его необычное поведение, и Каминари даже в шутку спрашивает Бакуго, не хочет ли он начать собирать ставки на то, кого вот-вот исключат. Шота собирается бросить взгляд в сторону Каминари, прежде чем понимает, что это только сделает ситуацию ещё более напряжённой. Вместо этого он просто делает глубокий вдох, который в итоге звучит как измученный вздох. Этого достаточно, чтобы класс устроил затишье тихого разговора, заполнившего класс. — Верно, — говорит он, глядя на море лиц, варьирующихся от совершенно скучающего (Тодороки) до восхищённого внимания (Мидория) и едва скрываемого ужаса (Минета). — Если кто-нибудь из вас сегодня поведёт себя неподобающим образом, я без колебаний исключу вас, — он не сводит глаз с Минеты, ожидая этого объявления, и все в классе нерешительно переводят взгляд туда, куда он смотрит. — Обычно они приглашают Исцеляющую Девочку на это занятие, но по какой-то причине руководство решило, что вы лучше отреагируете если я проведу урок, — продолжает он, протягивая руку под своё оружие захвата, чтобы поднять очки и защёлкнуть их перед глазами. Шота не может поверить, что он действительно делает это, и снова вздыхает. Каждый ученик в классе выглядит совершенно растерянным, и Мидория нерешительно поднимает руку. — Да, проблемный ребёнок? — говорит он, надеясь, что ученики немного расслабятся. Это работает, если рассеянное хихиканье — это то, что может сработать. — Гм, а чему именно вы собираетесь нас учить? — спрашивает он, явно нервничая. — Половое воспитание. Класс смотрит на него в полной тишине. — Господи Иисусе, мать твою, — бормочет Шота себе под нос, оглядываясь на Джиро, когда слышит её фырканье. — Ладно, слушайте. Я понимаю, что это неудобная тема. И я понимаю, что странно говорить об этом с кем бы то ни было, особенно со мной. Но я верю, что мы все можем быть зрелыми и уважительными в обсуждении этого вопроса, так что если у кого-то из вас есть какие-то вопросы… Прежде чем он успевает закончить то, что говорит, Тодороки поднимает руку. Он благодарен, что нашёл время надеть очки, потому что в противном случае он бы передал своё удивление всему классу. — Да, Тодороки? Все глаза устремлены на ученика, когда он спрашивает со всей эмоциональной вариативностью кирпичной стены: — Как именно причуды передаются через половое размножение? Это… это был не совсем тот вопрос, который он ожидал. — Ну, ты же знаешь, как работает базовая генетика. Я видел твои оценки по биологии. Но ребёнок обычно наследует комбинацию причуд родителей. Так вот, это не всегда так происходит, но это довольно распространённое явление. Иногда они просто получают причуду одного родителя или другого. Иногда у них вообще нет причуд. Шота не пропускает свирепого взгляда, который Бакуго бросает на Мидорию в последний момент. — Хорошо, — кивает Тодороки. — Допустим, кто-то, кто слегка телекинетичен, размножается с кем-то, кто может, я не знаю… — он явно притворяется, что пытается придумать ещё одну причуду, прежде чем сказать: — кто-то, кто может дышать огнём. Чего бы вы ожидали от их ребёнка? — Ну, — начинает Шота, чувствуя, что упускает какую-то ключевую часть вопроса, — огненные причуды, как правило, генетически доминируют, поэтому, вероятно, что-то более склонное к огненным причудам. — А что, насчёт, скажем, сверхчеловеческой силы? — Тодороки продолжает. Именно в этот момент Шота замечает, как покраснел Мидория, и как сильно весь класс пытается сдержать смех. Он был слишком сосредоточен на том, чтобы самый сдержанный ученик в классе за пять минут сказал больше, чем за предыдущие пять месяцев. Ученик, который, похоже, изо всех сил пытается сдержать смех — Ашидо, поэтому Шота сосредотачивает своё внимание на ней. — Ашидо, — услышав своё имя, она выпрямляется, всё ещё изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. — Не могла бы ты объяснить, чего я не понимаю в этом разговоре? — Т-Тодороки-кун думает, что… — это всё, что она может сказать, прежде чем перестаёт сдерживать смех. Её истерика умудряется вывести из себя половину класса, и Шота остается там, глядя на свой класс в замешательстве, прежде чем Яойорозу наконец заговорит сквозь собственный рассеянный смех. — Ашидо-сан хотела сказать, что у Тодороки-куна сложилось впечатление, что Мидория-кун — это, простите, т-тайный ребёнок Всемогущего. — Мидория не тайный ребёнок Всемогущего, — тут же упрекает его Шота, переводя взгляд туда, где стоически сидит Тодороки с непроницаемым лицом. — Спасибо! — многозначительно говорит Мидория, на мгновение переводя смущённый взгляд на Тодороки. Тодороки, похоже, это не беспокоит. — Ладно, — говорит он, и в его голосе нет ни малейшего намека на то, что он ему верит. Бросив взгляд на блокнот на своём столе, он спрашивает: — Шинсо Хитоши — ваш тайный ребёнок? Класс, к которому только что вернулось самообладание, немедленно разражается ужасающе громким смехом. — Н-нет, — отвечает Шота после мгновенного шока от такого вопроса. — А как насчет Амаджики Тамаки? Он ваш с Миднайт тайный сын? — Нет, почему ты вообще так думаешь? — Шинсо он, по крайней мере, ещё может понять. У них обоих есть психические причуды, которые встречаются довольно редко, и он тренировал Шинсо вне своей обычной преподавательской работы. Но Амаджики? — В основном, волосы, — просто отвечает Тодороки. — Тодороки, мне тридцать один год. Я ещё недостаточно стар, чтобы иметь ребёнка, который учился бы в старшей школе. Что ещё важнее, у меня нет детей, потому что, когда я был в твоём возрасте, я сидел там, где вы все сидите, и слушал, как Исцеляющая Девочка говорит о безопасном сексе. — Возможно ли, что Токоями — тайный сын Ястреба? — Ястребу двадцать два, — упирается Мидория. — Это невозможно, Тодороки-кун! Тодороки снова смотрит на блокнот перед собой, прежде чем снова переключить своё внимание на Шоту. — Прекрасно. Вы сказали, что у вас нет детей из-за уроков полового воспитания Девочки. Был ли Влад Кинг на этих уроках? Или, может быть, Тога Химико — его тайный ребёнок? Шота срывает очки, потому что ему нужно, чтобы дети видели, как закатываются его глаза. — О, ради Бога, Тодороки, сколько их у тебя? С таким же успехом я могу сказать, что Даби — тайный сын Старателя, потому что у него голубые глаза и огненная причуда. На лице Тодороки мелькает выражение, которое совсем не нравится Шоте, когда он что-то записывает в блокнот. — Тодороки, что ты там записываешь? — спрашивает он, не уверенный, хочет ли знать ответ. — Это хорошо, — просто говорит Тодороки. — Я бы хотел спросить об этом отца. Шота закрывает лицо рукой. — Надо было просто надеть презерватив на грёбанный банан и покончить с этим, — бормочет он себе под нос. — Сенсей… о Боже! — Джиро смеётся. — Блять.