To the Moon and Back

Вечер кажется как никогда скучным, и Зейн от нечего делать мечется по гостиной из угла в угол, словно оживший шар для боулинга, не зная, как иначе выпустить энергию. В прежние времена он обязательно вышел бы на улицу, чтобы немного расшевелить ночных жителей и расшевелиться самому на открытом пространстве, однако Лиам терпеть не может, когда Зейн устраивает бедлам и попадает в неприятности. Дело даже не в самих неприятностях — хотя лейтенант Пейн очень за него переживает, что нередко показывает в той или иной форме — но ещё и в том, что Малик будто не понимает, с какими сомнительными личностями он общается. Не говоря уже о том, что Зейна всегда везли в его участок, и приходилось лично его оформлять. Если бы Зейн знал, что Лиам сейчас просто на ночной смене, он обязательно попался бы на глаза патрульным, рисуя граффити, чтобы его привели прямо в объятия сонного и несколько раздраженного возлюбленного, но лейтенанта Пейна самого отправили в патруль, и Малик не был настолько мудаком, чтобы подставлять своего лейтенанта. Тем более его повысили совсем недавно, и Зейн понимал, как для Лиама важно доказать коллегам и комиссару, а главное — самому себе, что он достоин новой должности. «Лейтенант». Зейн мог стонать это слово под Лиамом на все лады, растягивая каждую гласную — из раза в раз получалось всё лучше. Мысль о том, что они скоро увидятся и растворятся друг в друге, приятно приземляет Зейна, и желание бегать по комнате покидает его, пусть и не сразу. Он разваливается в удобном кресле Лиама, закинув ноги на один подлокотник, во второй упираясь спиной. Для него в жизни всё просто и понятно. В отсутствие Лиама его берлогу следует охранять, иначе в ней могут завестись паразиты. Та же Эбби, например, что часто приглашает лейтенанта Пейна в бар, чтобы отметить удачно раскрытое дело, или другие его коллеги, любители пропустить по стаканчику, или эти бесконечные плакальщицы, у которых то сумочки пропадают, то серьги. Зейн таких очень хорошо знает — им только повод дай пригласить домой симпатичного патрульного. Им невдомек, что лейтенант занят. Кольца у него нет, значит, можно палить из всех орудий — расстегивать блузки, развязно одергивать рубашки, приглашать на кофе... Главное, подцепить его на крючок, а уж дальше, как они думали, дело техники. Да и коллеги не лучше! Лиам, конечно, привел Зейна на один из последних официальных ужинов, дома у нового сержанта, где Малик чувствовал себя оленем, что пытается удержать столовые приборы копытами, но кто поверит, что лейтенант Пейн действительно свяжется с мелким преступником? Сводников среди них тоже предостаточно. Учитывая, что недавно ввели какую-то программу для геев-полицейских, они будут только рады, если Лиам избавится от такой обузы и найдет кого-то, с кем можно будет улыбаться в камеру и с воодушевленным видом говорить о снижении числа преступности. Телефон в кармане неприятно жужжит, и Зейн невольно отрывается от своих мыслей, что заплыли в совсем уж небезопасное направление. Он терпеть не может, когда его беспокоят, однако это Спенсер, его дилер — такие вызовы лучше принимать, ведь барыги не звонят просто так. Лиам, конечно, против травки, а также против дилеров, однако Зейн не всегда такой уж хороший мальчик, тем более, иногда ему действительно нужен повод, чтобы выпросить у его лейтенанта наказание или чтобы поиграть с наручниками. А если у Лиама какие-то серьезные проблемы на работе, то хочется ещё и «помедитировать». – Йоу. Как жизнь, Спенс? – спрашивает Зейн, зажимая смартфон между ухом и плечом. Его ноги беззаботно болтаются в воздухе, потому что Малик не собирается выходить из дома сегодня ночью даже за всю травку мира — самый горячий на свете лейтенант велел не нарываться, и Зейн крайне заинтересован в том, чтобы придерживаться его инструкций. В награду Лиам обещал долгую ночь. – Твоими молитвами, брат. Я звоню по делу: ты не закупаешься у этих парней-ирландцев, которые ошиваются в порту? – спрашивает Спенсер резко. Голос дилера звучит, как пароходный гудок, но Зейн совсем его не боится. Во-первых, давно знает, что Спенсер за человек. Просто так устраивать охоту он не будет, тем более, на людей, которых зовет братьями. Во-вторых, улица учила Зейна уважать собеседника, но уж никак не лебезить перед ним. Коленки у Зейна трясутся только рядом с Лиамом, и не от страха — от предвкушения. – Обижаешь, брат, – оскорбляется Малик, чуть нахмурившись, как если бы собеседник мог его видеть. Он надеется, что Спенсер по тону понимает, как сильно задел его своим предположением. – Я за натуральный продукт, а у них сплошная синтетика. Мое божественное тело может колоть только игла тату-машины. – Ладно, я просто спросил, – бурчит Спенсер себе под нос. – Просто мне птичка шепнула на ушко, что сегодня ночью к ним копы съезжаются со всего города. Думаю, будет перестрелка, сам понимаешь, что там за контингент. Просто хотел убедиться, что никто из наших не пострадает, брат. – Спасибо, Спенс, потом перезвоню, – быстро отвечает Зейн и сбрасывает вызов. Его палец уже тянется к нижнему углу экрана, чтобы открыть последние звонки и набрать Лиама, однако в голове тут же щелкает осознание — какой дурак будет звонить во время облавы? Ещё не хватало, чтобы Лиам на него отвлекся и совершил какой-нибудь опрометчивый поступок, который мог бы стоить лейтенанту жизни. Он всё-таки не пончиками торгует, а занимается охраной порядка. Несколько секунд Зейну приходится напоминать себе, что он встречается не с кем-нибудь, а с настоящим полицейским, и его нельзя отвлекать на разные глупости. Но так хочется. Зейн иногда просто с ума сходит — так ему хочется поддразнить своего лейтенанта, без оглядки на работу и любопытных коллег Лиама. Он любит отправлять пикантные фотографии, записывать развратные голосовые, наслаждаясь произведенным впечатлением. Иногда Лиам слишком занят в участке, чтобы слушать войсы или рассматривать фотографии, поэтому они просто текстятся — это тоже очень его заводит. Когда Малик начинает опечатываться, Пейн понимает, что второй рукой он усиленно дрочит. После такого Лиам возвращается домой сильно взвинченным, и они не отрываются друг от друга до утра. До полудня, если в этот день можно опаздывать. Однако сейчас действительно не время. Барыги, о которых упоминал Спенсер, — совсем отбитые, с ними лучше не шутить. Даже если бы Малик не презирал синтетику, он всё равно не стал бы с ними связываться — себе дороже. Каждый дилер первым пробует свой товар, вот почему у тех парней давно не все дома. Порошок не оставил в их головах ни одной извилины. Тем тревожнее мысль, что Лиам устроит облаву именно на эту банду. Нет, он, конечно, уже научен опытом, как нужно обращаться с подобными людьми, однако вряд ли лейтенант Пейн до конца понимает, с кем именно столкнется сегодня ночью. Многие барыги боятся стрелять по представителям закона, особенно, если они при исполнении, ведь тогда можно присесть на очень долгий срок — но эта шайка руководствуется совершенно другими принципами. Они залетают в тюрьму, как к себе домой, и сидят там с удовольствием, годами, строя свою иерархию вдали от воли. Маленькое государство в государстве. Больше всего Зейн терпеть не может, когда его совесть начинает буянить. Лиам, конечно, будет не в восторге, когда узнает, что Зейн так и не выбросил свой радио-сканер и рацию, однако если он хотел молчаливого, покладистого партнера, чья голова забита фруктовыми кексами, вязаными салфетками и благотворительностью, вряд ли бы они тогда переспали в тюремной камере с последующим продолжением у Пейна дома. Ночь, от воспоминаний о которой Зейн по-прежнему становился очень твердым. Настроиться на полицейскую частоту не так сложно, учитывая, что Малик не раз своими ушами слышал, как его лейтенант переговаривался с напарником по рации — куда сложнее при этом не попасться, но Зейн меньше всего беспокоится о том, что ему могут предъявить иск. Таких копов, как Лиам, мало, поэтому Зейн сомневается, что кто-либо в отделе может сесть ему на хвост. Таких людей, как его партнер — на свете нет вообще, поэтому стоит рискнуть. Приходится скрестить пальцы, чего Малик обычно не делает. Ему не до предрассудков, однако тело реагирует раньше, чем он успевает обругать себя за суеверия. Мысленно Зейн молит лишь об одном — глупый разговор о женах, детях, кредитах, повышениях и поездках в супермаркет. – У нас код тридцать, прием, У НАС КОД ТРИДЦАТЬ, – раздается напряженный голос молодого связного, стоит Зейну поймать полицейскую волну, и все надежды падают вниз с огромной высоты. Сердце Малика пережимается до глухой боли. Он цепляется за стол, пытаясь не свалиться с высокого деревянного стула, и костяшки пальцев белеют, точно кости просвечивают сквозь кожу. Код тридцать обозначает «офицеру требуется скорая помощь», но с чего Зейн вообще взял, что речь идет о Лиаме? Они выехали всем участком, наверняка ранен кто-то другой, и вообще... – Альфа тридцать один, это бета семнадцать, код тридцать, принял, высылаю скорую помощь, прием, – спокойно произносит полицейский из участка. На секунду голос затихает, после чего полицейский говорит вновь, очевидно, уже не для протокола. – Кто? – Лейтенант Пейн, сержант Додсон и сержант Руссо, – быстро отвечает связной. Звук его голоса больше похож на дребезжание тарелок. – Тут всё в крови, кажется, лейтенант без сознания, поторопи их там. Пожалуйста, – добавляет он после недолгой паузы. Зейн стягивает со своей головы наушники, словно ему нужно слышать звук собственного дыхания, чтобы убедиться в реальности происходящего. Прийти в себя не получается, перед глазами пляшут точки. Не может этого быть. Такого просто не может быть. Его колотит — Зейн не может даже сцепить руки между собой, потому что ладони трясутся. Добрая минута уходит на то, чтобы прийти в себя и подслушать, в какой госпиталь везут раненных полицейских. Мыслить рационально не получается, но Малик всё-таки ухитряется вызвать такси. К счастью, ближайшая машина находится в трех минутах езды, иначе Зейн точно побежал бы до больницы на своих двоих, а путь и без того не близкий. Краткого промежутка времени хватает, чтобы закрыть дверь, кое-как нацепить шапку бини и сбежать вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки сразу. Ночная прохлада хлещет по лицу, но ком, подступивший к горлу, не отступает. На самом деле Зейн еле держится. По всей видимости, у него настолько встревоженный вид, что водитель даже не пытается с ним заговорить. Он даже делает радио тише — но Зейн не слышит ничего вокруг себя. В его голове только «код тридцать», перед глазами — алое, текучее. Бояться крови — естественно для человеческой природы, особенно, если это кровь того, кого ты любишь. Он не переживет это. В его жизни только появилось что-то настоящее, ценное, стоящее. Что-то... кто-то делающий его лучше, цельнее. Кто-то, кого приятно будить по утрам нежными поцелуями, кто-то, кого хочется радовать милыми глупостями, кто-то, с кем весело смеяться даже над постыдными видеороликами, кто-то, кого просто приятно любить — всё Лиам. Его Лиам. Зейн открывает дверцу со второй попытки, вываливается из машины, не услышав, какой счет ему выставляют за поездку. Спиши приложение в этот момент все его деньги, он бы и не заметил. Деньги — такой мусор, когда на кону жизнь любимого человека. Ночной воздух становится всё холоднее, это немного приводит в чувство. Малик ускоряет шаг, почти бежит по тропинке, словно кто-то на хвосте, едва не врезается в дверь из сверхпрочного стекла. Краем глаза он замечает, как со стоянки трогается полицейский фургон. Лампы слишком яркие — Зейн даже жмурится первые несколько секунд. Больничный запах кажется неприятным, и в добавок он ещё и морщится. Слишком много спирта и хлорки. В светлом холле небольшое оживление — по всей видимости, группа людей ждет, пока их примет дежурный врач-травматолог. Зейн несется прямо к информационной стойке — к счастью, очереди нет — и наклоняет голову к окошку, словно так его слова будут звучать убедительней. Девушка в очках вопросительно отрывает голову от монитора и прекращает печатать. – В какой палате лейтенант Пейн? – спрашивает он у медицинского регистратора, не силясь прочитать имя на бейджике. – Один из трех полицейских, которых привезли буквально полчаса назад. Пулевое ранение. – Мистер Пейн в двадцать четвертой палате, – отвечает девушка, молниеносными щелчками набирая фамилию пациента на клавиатуре. – Вам придется подождать до утра. Зейн старается не сердиться на выпуклые стекла очков изо всей силы, но у него не получается. У человека ранение, а эта девчонка даже не пытается сделать сочувствующее лицо. – Почему? – резко спрашивает он, пытаясь не обращать внимание на учащенное сердцебиение. – Его оперируют? – Нет. Ваш... э-э... друг в порядке, – говорит регистратор, как Зейну кажется, не слишком уважительным тоном, однако по его телу проходит волна облегчения, потому что если Лиама не оперируют, значит, всё не так плохо, как он успел себе вообразить. – Но сейчас два часа ночи. Приходите в приемные часы. Завтра утром, например. – Я только поговорю с ним, это займет от силы пять минут, – вырывается у Зейна. Ему нужно увидеть Лиама хотя бы на миг. Своими глазами убедиться, что он жив и покидать его не собирается, и только тогда Малик сможет найти в себе силы подождать до утра. – Завтра утром, – повторяет девушка с нажимом. – Приемные часы начинаются в восемь. Можете прийти без пяти, чтобы Вам оформили пропуск. Нет, эта пигалица его не остановит. У неё не может быть полномочий, чтобы задержать любящего человека, когда он в каких-то жалких ста пятидесяти шагах от своего партнера. Малик начинает кипятиться. – Вот что, я никуда... – Джерри, проводи молодого человека к выходу, – решительно говорит девушка в микрофон, и к Зейну незамедлительно подходит высокий охранник в фуражке. От таких верзил жди неприятностей. Он явно из служивых и, похоже, легко может выставить за дверь даже самых буйных. Малик понимает, что сцену устроить не получится. Ему подстроили ловушку прямо на его глазах. – Вам помочь, сэр? – убедительно спрашивает охранник, опуская руку на его плечо. – Какие-то проблемы? Словно он не партнера пришел навестить, а собирается ограбить госпиталь. – Убери руки, громила, – шипит Зейн, сбрасывая чужую ладонь с плеча, и бросает злой взгляд в сторону регистратора. – Я сам выйду. Он пересекает холл под пристальным взглядом всех присутствующих — регистратор, конечно, привлекла внимание каждого, когда по громкой связи позвала охранника. Зейн идет нарочито медленно, правда, едва не спотыкается рядом с «вертушкой» — Джерри и девушка за стойкой сверлят его затылок глазами. Ну, ничего. Нет такой двери, за которую Зейн Малик не смог бы проникнуть. Особенно, если она отделяет его от Лиама. На воздухе Зейн соображает куда быстрее, и в его голове немедленно созревает план. Наивная пигалица, сама того не зная, уже рассказала ему всё, что Малик хотел знать. Двадцать четвертая палата — это второй этаж, что не так высоко для человека, который провел на улицах всю сознательную жизнь. Он проходит по газону, мысленно прикидывая, как лучше осуществить свой план. Если считать от лестницы, которая выглядит как двойное окно, то в нужной ему палате тускло горит свет. Ему везет, потому что на первом этаже есть небольшой козырек, под которым обычно сидят пожилые пациенты в дневное время — тут и кресла, и небольшие столики, на которых можно разместить настольные игры. О лучшем Малик и мечтать не мог — в прежние времена его друг жил прямо над магазином, и Зейн в совершенстве освоил подъем по козырьку. Приходится, правда, подождать, пока за нужным ему окном прекратит возиться медсестра. Она ищет нужное лекарство целую вечность, но зато перед тем, как уйти, женщина гасит свет, и теперь силуэт Зейна не так просто рассмотреть в тусклом уличном свете. Обычно Зейн чувствует себя превосходно, когда приходится куда-то пробираться — он словно супергерой, его захлестывает адреналин, и вот, сейчас, у него впервые дрожат руки, когда приходится подтянуть свое тело на возвышение. Он боится, что увидит Лиама, подключенного к аппарату для искусственного обеспечения жизнедеятельности, и от этого чувствует себя неустойчивым. Межэтажный карниз не очень широкий, но Малик не раздумывает — подтягивается и забрасывает на него ногу, после чего перемещает на выступ свой корпус. До окна остаются считанные дюймы, и Малик медленно передвигается по межэтажному карнизу, прижимаясь к стене всем телом. К счастью, ставни открыты, потому что Малик не умеет открывать пластиковые окна снаружи. Сперва не довелось научиться, а уж после встречи с Лиамом было не до того — без лишней надобности Зейн теперь законы не нарушает, даже если очень хочется. Сейчас другой случай. Это не просто прихоть, и Зейн аккуратно проскальзывает под ставнями, после чего проникает в палату. Тусклый свет заставляет Зейна прищуриться. Он вертит головой и почти сразу замечает Лиама, лежащего на больничной койке под тонким покрывалом. Одна рука перебинтована, лежит вдоль туловища, вторая устроена на животе. Капельница уже отодвинута к стене. Грудь слабо поднимается, лицо чуть напряженное — верно, боль в руке ещё не прошла. Щемящее чувство заполняет легкие Зейна. Он знает, именно так Лиам и выглядит, когда спит. Зейн подходит ближе, почти оглохший от собственного гулкого сердцебиения. Рука дрожит, но он невесомым движением убирает волосы Лиама со лба, пропускает их между пальцами и, наконец, выдыхает. Самое невероятное чувство на свете. Лиам редко выглядит настолько беззащитным. Его ранили, и сейчас у него не так много сил, чтобы заботиться о своей броне от окружающего мира. Он совсем не такой, каким его видят окружающие. Только Зейн знает, какой его Лиам внутри. Порыв поцеловать Лиама в лоб становится нестерпимым, и Малик ненадолго задерживается на его коже губами. Тепло. – Зейн? – тихо спрашивает Пейн, моментально очнувшись. Малик отстраняется и позволяет Лиаму окинуть себя взглядом с ног до головы. Его лейтенант выглядит немного рассеянным, но, по крайней мере, он в сознании. – Ты как попал сюда? – Через окно, – отвечает Зейн. Глаза Лиама невольно расширяются, и парень спешит его успокоить. – Всего лишь второй этаж, не переживай. Там внизу удобный козырек — захочешь, не расшибешься. Мне нужно было увидеть тебя, Лиам. Лиам медленно качает головой, точно пытаясь прийти в себя. По всей видимости, у него нет сил отчитывать Зейна, и от этого даже немного больно, потому что сейчас Пейн выглядит слишком уязвимым. Они хорошо понимают друг друга. Лиам не хочет, чтобы Зейн волновался из-за его боевого ранения, Зейн не желает беспокоить Лиама в таком состоянии своими выходками. – Тебе что, позвонили? – спрашивает Пейн. По всё видимости, он с радостью бы нащупал руку Зейна на покрывале, но его левая рука не в рабочем состоянии, а правой дотянуться Лиам не может. Малик невесомо гладит его ключицы, водит пальцами по коже. – Нет, я... подслушивал полицейское радио. Прости, – сбивчиво говорит Зейн, прокручивая в голове все безумные моменты нынешней ночи. В глазах Лиама мягкий укор, но он дает ему выговориться. – Сперва весь вечер было скверное предчувствие, потом... позвонил мой дилер и рассказал про облаву. Не волнуйся, я не собирался ничего покупать, – на всякий случай, предупреждает Малик. – Но звонок меня очень встревожил, я же знал, что ты поехал в патруль. Патрульных часто отправляют на задержание. Я переживал и решил проверить. Не смог бы сидеть и ждать. Как ты, мой лейтенант? – В порядке, – говорит Лиам. Улыбка стоит ему усилий — Зейн хорошо это видит, однако его лейтенант сделан из самой прочной на свете стали. Если он выдерживает такую занозу, как Зейн Малик, пулевое ранение для него — сущая мелочь. – Я немного сонный, но это из-за обезболивающего. Пулю из руки быстро вытащили, сделали небольшой шов. Кость не задета. Вторая прошла по касательной, слегка задела бронежилет — даже ребра не треснули, лишь синяк. Только всех напугал, потому что слегка головой ударился, когда падал. Когда меня везли в госпиталь, я хотел позвонить тебе, но телефон забрали, – виновато продолжает Пейн. – Решил не беспокоить и подождать до утра. – Ох, Лиам, – Зейн мягко проводит рукой по лицу своего лейтенанта, продолжая ласкать пальцами теплую кожу. – Я так испугался. Никогда прежде я так не боялся. Я даже не уверен, боялся ли я вообще, до того как тебя встретил. Как быстро я привык скучать по тебе каждый день, нуждаться в твоих прикосновениях. Мне стало так жутко, когда я подумал, что могу потерять тебя, – разгоряченным шепотом замечает он. Язык Зейна скользит по нижней губе, ненадолго задерживается в уголке и исчезает во рту. Сейчас, когда Лиам рядом, такой знакомый, живой, ему слишком необходимо почувствовать, что он действительно в порядке. – Нет, Зейн, мы не будем делать это здесь, – произносит Лиам, пытаясь задержать руку Зейна на покрывале. – Это противоречит всем правилам. – Нам уже нечего бояться после того, что случилось в камере, – тихо шепчет Малик, стягивая с Лиама покрывало. В его глазах лукавый, почти шальной блеск. – Всё будет хорошо. Тебе нужно расслабиться. И мне тоже это нужно, ты знаешь. Лиам знает — Зейн видит это в его глазах. Он отчетливо понимает, почему для Зейна это так важно. Быть живым. Осознавать, что его Лиам тоже живой. Быть вместе. Всё просто и понятно. Зейн не подстраивает свою жизнь под выдуманные законы. Он и есть закон, выше него только Лиам, потому что Пейн никогда не причинит ему вред, никогда не сделает того, чего Малик не захотел бы. Они научились понимать друг друга раньше, чем между ними вспыхнула искра, превратившаяся в любовь. Иначе Пейн никогда бы не понял, почему Зейн на самом деле так легко попадается патрульным. Иначе Малик никогда бы не понял, почему ему хочется, чтобы именно Лиам допрашивал его. На Лиаме только больничная рубаха, и это всё упрощает, потому что после такого мучительного вечера меньше всего Зейн хочет медлить. Обычно ему удается завести Лиама сразу, но сейчас его лейтенант немного сонный, и Малик сперва водит языком по стволу, дожидаясь, пока член немного окрепнет. Он становится больше, твердеет даже от случайных прикосновений губ — Зейн качается на волнах предвкушения. Как круги на воде по его телу бегут мурашки. Он и сам возбуждается. Нужно много слюны, Зейн отчетливо это понимает, поэтому язык широко проходится по члену, обводит каждый дюйм кожи. Рядом с уретрой вкус немного солоноватый, и Малик со свистом хлюпает, собирая и перемешивая влагу у себя во рту. Хочется сжать себя через штаны, но Зейн лишь надавливает на тазовые косточки Лиама, чтобы заставить его выгнуться. Обычно Лиам буквально ездит на его языке, но сейчас лишь перебирает его волосы правой рукой и еле заметно подставляется под прикосновениями его губ. – Мой любимый мальчик, – шепчет Лиам. Его голос ласково врывается в сознание — Зейн дрожит, будто это Пейн ублажает его ртом. Смазка по его члену течет непрерывно. – Самый горячий, самый, блять, ошеломительный на свете. Тебя стоит хорошенько оттрахать за то, какой ты отзывчивый. Похвала сводит Зейна с ума. Он поднимает глаза, встречается с Лиамом взглядом — его сердце стучит, как отбойный молоток. Иногда Малик действительно несносный, но сейчас Пейн доволен им. Он опьянен вкусом Лиама, его голосом, предвкушением его разрядки. Обычно Пейн интенсивно трахает его рот, так что Малика разламывает на части от развратного чувства удовлетворения, но даже сейчас, когда Лиам лишь слегка направляет его, Зейн тихо мычит от удовольствия, плавно растекающегося по его телу. Что может быть более близким, чем минет в больничной палате, когда он даже не должен здесь находиться? Его лейтенант следит за ним внимательно, он явно доволен тем, с каким удовольствием Малик втягивает щеки и хлюпает. В груди шальной восторг. Упоение. Этот миг стоит всех волнений, потому что во рту член Лиама, и это восхитительное чувство. Зейна растаскивает на части от мысли, что это он делает Пейна таким твердым. От того, как Лиам притягивает его ближе, Зейн просто не выдерживает. Эта сладостная мука ломает его. Из глотки рвется глухой вой. В штанах слишком липко и мокро, он снова влажный и грязный из-за Лиама. Такой, каким ему безумно нравится быть. – Ты там кончил, что ли? – спрашивает Лиам и, не дожидаясь ответа, всё-таки полностью надевает рот Зейна на свой член, глубоко изливаясь. У корней волос знакомо жжет, когда Лиам натягивает его волосы — он одурманен Лиамом. Тем каким он может быть. Зейн сглатывает с большим удовольствием, медленно водит руками по крепким бедрам, и глаза его по-прежнему голодные. – Ты хорошо поработал своим ртом, Зейн. Теперь иди домой и жди меня. От властного голоса Зейн почти растекается по больничной койке, и всё-таки ему удается посмотреть в глаза Лиама с настойчивостью. – Нет, – произносит Малик негромко, но достаточно четко. – Я был послушным, как ты и просил. Не наказывай меня за то, что я так сильно о тебе волновался. Я твой хороший мальчик. Награди меня, сэр. Уголок губ Лиама дергается. Зейн редко бывает настолько покладистым. Сейчас его самого ведет от того, насколько Лиам им доволен. – Что же ты хочешь за то, что был таким послушным мальчиком? – спрашивает Пейн, ухмыльнувшись. – Я сам всё сделаю, просто позволь мне, – шепчет Зейн. Лиам медленно кивает, и Зейн незамедлительно стягивает с себя штаны. Они болтаются на щиколотках, поэтому приходится еще и разуться, ведь иначе оседлать Пейна просто не получится. Он снимает пропитанные спермой трусы, швыряет их на пол и уже более свободно размещается на больничной койке. – Нужно будет много слюны, – говорит Малик, оглядывая палату. В ней нет ничего полезного, что сошло бы за лубрикант, и он даже не думал о сексе, когда ехал в госпиталь, поэтому в карманах неприятная пустота. – Принять сможешь? – спрашивает Лиам. – Думал, ты трахнешь меня утром. Смогу, – улыбается Зейн, разворачиваясь таким образом, чтобы Лиам мог видеть всё, что происходит между его раздвинутыми ягодицами. – Ты же любишь смотреть, как я себя растягиваю. Зрелище возбуждает — Зейн хорошо это знает, потому что Лиам редко отказывает себе в удовольствии посмотреть, как Малик растягивает свои мышцы. Иногда он помогает, лижет, доводит его до края одними пальцами, но сейчас у Лиама лишь одна здоровая рука, поэтому лейтенант просто любуется. Тело Зейна слишком гибкое, чтобы не засматриваться на него, особенно в такие моменты. – Тебе нравится? – спрашивает Зейн, запрокидывая голову. От мысли, что Лиам смотрит на него, жар сосредотачивается в паху. – Я всё делаю, как ты любишь? – Ты будешь так же красиво сжиматься вокруг моего члена, как сейчас сжимаешься вокруг своих пальцев, Зейн, – говорит Лиам, и по звукам можно понять, что он ласкает себя ладонью. Его голос такой спокойный, но Малик знает, что это значит. – Блять... Зейн вынужден остановиться, тяжело осесть на больничную койку, несколько раз глубоко вздохнуть. Он чуть не кончил, но не от своих пальцев — от того, что Лиам наслаждался зрелищем. Сквозняк немного остужает его тело, возбуждение такое же сильное и крепкое. Зейн смотрит на Лиама через плечо. – Не разрешал тебе ругаться, – говорит Лиам, продолжая водить рукой по своему восхитительно-твердому члену. – Но сегодня ты пережил достаточно. Возьми его в рот снова, я хочу чтобы ты сделал его полностью мокрым. Повторять дважды не нужно. Зейн обильно покрывает член Лиама слюной, и от возбуждения его снова колотит. Ей-богу, тело Пейна сводит его с ума, и, да, он фактически влюблен в его член, поэтому оторваться от него слишком тяжело. – Если ты так продолжишь, я кончу тебе на лицо, и ты пойдешь домой так, – предупреждает Лиам. Тело Зейна будто воспламеняется. Слишком соблазнительное предложение — его лейтенант просто обязан воплотить его в жизнь. Зейн поднимает голодные глаза, облизывает жадные губы. Его взгляд молит о том, чтобы Пейн спустил ему на лицо. – Все увидят, что я твой, – говорит Малик разнузданно и чуть-чуть двигается на койке, чтобы приблизиться к Лиаму. – Ты не лишишь меня этого. Кончай. Прямо мне на лицо. – Всё время забываю про твою потаскушечью натуру, – с легким восхищением отвечает Пейн, качнув головой. – За раз ты всё не получишь, Зейн. Ты очень плохо усваиваешь уроки и быстро начинаешь наглеть. Малик тяжело выдыхает и забирается на бедра Лиама, стараясь не задеть перебинтованную руку. На сей раз Пейн не может ему помочь, но Зейн сам направляет член Лиама в свой анус, после чего медленно на него опускается, гортанно выдыхая. Его моментально разматывает от чувства заполненности. К члену Лиама невозможно привыкнуть, но тем потрясающей это ощущение — сжимать его в себе. Он знает, что Лиам обожает жар внутри него и то, какими податливыми могут быть разработанные стенки его ануса. Он знает, что Лиам любит, как звучит его голос, когда Зейн с наслаждением на него насаживается. От любви Лиама его накрывает не хуже, чем от его члена, ударяющего по чувствительной точке. – Я докажу тебе, что я заслуживаю этого, – шепчет Малик, опускаясь на член Пейна раз за разом. Сейчас Лиам не фиксирует его, поэтому движения Зейна рваные и хаотичные, и от этого Пейна подбрасывает внезапно, не ритмично, но очень-очень сильно. – Пусть все знают, я принадлежу лишь тебе. Только ты можешь сделать меня таким. Твердым. Мокрым. Полностью выебанным. Я люблю тебя, ты же знаешь? – Знаю, – низким голосом говорит Лиам, касаясь его бедра здоровой рукой. Прикосновение почти невинное, и тело Зейна начинает колыхать. – Я про тебя всё знаю, Зейн. Ты принадлежишь мне. Это звучит так сладко, и новые волны наслаждения сносят Зейна с ног, отдаваясь вибрациями по телу. Его то ли колотит, то ли пульс становится слишком громким — не разобраться. Ясно одно, они оба живы, потому что иначе им не может быть настолько восхитительно. Такое наслаждение нельзя представить — можно только почувствовать. Лиам часто дышит, почти хрипит, Зейн поскуливает с ним в унисон. Их может услышать дежурный врач или случайный прохожий под открытым окном, но всего этого нет. Только Зейн и Лиам, рваный ритм, жар между их телами. Кажется, будто они одно целое — вырваться за предел этого кольца Зейн не может, да и не хочет. Всё, что ему нужно, сосредоточенно здесь. Его тело совсем мокрое, пот стекает по спине, он почти соскальзывает, однако не прекращает двигаться. Звук соприкосновения их тел нельзя назвать шлепками или хлопками — это что-то запредельное. Такое есть только у них, больше ни у кого на свете. «Только мы», – думает Малик, жмурясь до красно-золотых звезд, чтобы кончить после того, как в его ушах раздается звон. Он продолжает двигаться, пока Пейн не наполняет его, и даже после этого Малик инстинктивно дергается, упиваясь хлюпающим звуком. Они близки всегда, не только во время секса. У них никогда нет желания отстраниться и отвернуться друг от друга. – Ты в порядке? – спрашивает Лиам, когда Зейн окончательно замирает. Его ладонь продолжает гладить Зейна, и от этого Малик чувствует себя так хорошо и спокойно. Его жизнь в руках Лиама, так было всегда, с того момента, как он затолкал его в тюремную камеру. Как Зейн вынудил его это сделать. – Лучше не бывает, – говорит Зейн, немного смещаясь, чтобы выпустить член Лиама из себя. Становится пусто, но Малик знает — как только Пейн вернется домой, он наполнит его снова, до краев, и не один раз. Эта мысль немного утешает. – Но я не пощадил твою руку. Больно? – Нет, я совсем про неё забыл, – отвечает Пейн спокойно. Малик с сомнением рассматривает его лицо, словно пытаясь понять, не щадит ли Лиам его чувства. Потому что Лиам всегда такой сильный ради него. – Меня отпустят завтра днем. Если не натворишь дел за это время, я найду, как тебя порадовать. В противном случае, сам понимаешь, придется мне снова заняться твоим воспитанием. Сердце Зейна вновь заходится, улыбка трогает губы. Возможно, он не заслуживает такого счастья, но оно принадлежит ему, и Малик ни за что от него не откажется. Он принадлежит Пейну, это правда. Такая же правда, как и то, что Лиам принадлежит ему. – Я люблю тебя, Лиам, – говорит он и наклоняется, чтобы поднять свои измявшиеся брюки с пола. Вид у него потрепанный, но от этого Зейн становится лишь радостней. Это Лиам сделал его таким — никому больше это не под силу. – И я тебя люблю, Зейн, – отвечает Лиам. Звучит так правильно. Словно их слова дополняют друг друга, как кусочки одной головоломки, и никто другой ни за что на свете не сможет разгадать, какая между ними на самом деле связь. – Выйду, пожалуй, через холл, – между делом замечает Зейн. – Мне есть, о чем потолковать с местным персоналом. – Ты снова начинаешь несносно себя вести, – говорит Лиам, с искренним весельем наблюдая за тем, как Зейн одевается. – Так накажи меня, лейтенант Пейн, – улыбается Малик, застегивая свой ремень, и в его голосе вновь начинает звучать предвкушение. – Я буду ждать этого с нетерпением.