Данте сближает

«Тварь ли я дрожащая или право имею…» «Преступление и наказание», Федор Достоевский

      Когда Эрен родился в горящем доме, то тешил себя надеждой, что и весь мир горит так же. Но оказался неправ, ведь солнце и огонь — совсем разные вещи.       Карла Йегер была его солнцем.       — Мам, мам, смотри! Снег идёт! — кричал он, показывая за окно.       Карла смотрела в окно и улыбалась. Это был не первый снег, да и не последний, но разве это не чудесно?       Гриша Йегер, отец Эрена, славился человеком сердобольным, врачом из «подземного» города — бедного района, где обитали все отморозки Нового Орлеана. Он помогал каждому за «спасибо», а иногда и за плевок под ноги. И именно эта черта в капиталистическом мире, где на балу правили олигархи и зелёные бумажки, погубила его семью.       — Почему папа помогает всем, получая за это оскорбления?       Карла поправляла одеяло в кроватке у пятилетнего Эрена.       — Запомни, Эрен, в нашем мире есть зло, что может твориться из благих намерений, и есть добро, что рождается из злых умыслов, — шептала мама ночью перед сном, целуя сына в макушку.       Эрен отмахивался от проявления нежности худой ручкой.       — Тогда кто папа?       Карла потрепала сына за впалую щёку.       — Спи, мой дорогой Эрен, — раз за разом увиливала она от ответа. — Спи. И пусть тебе снятся прекрасные сны о море, мягком тёплом ветре и бескрайних приключениях.       — Не хочу спать, — капризничал мальчишка, сбивая одеяло ногами к самому краю кровати. — Не хочу спать!       Карла только улыбалась, да так задорно и легко, что Эрен всегда поражался её смене настроения: в одну минуту она могла быть разъярённой или же огорчённой, в другую весело смеялась над чем-то абсолютно незабавным.       — Тогда ты хочешь услышать одну увлекательную историю? — поинтересовалась Карла, садясь на кроватку сына, попутно поправляя одеяло, чтобы то не упало на пол.       — Хочу! — с готовностью ответил Эрен, складывая ноги по-турецки.       — Хорошо, только не перебивай, — Карла откашлялась и придала своему голосу ту самую интонацию, с какой все матери рассказывали своим детям на ночь сказку: — Несколько десятков лет назад в богатой семье появился на свет юноша с чистыми помыслами и открытым сердцем. Рос он с книгой подмышкой и с прямым взглядом в светлое будущее, из-за чего над ним часто насмехались другие отпрыски капиталистов, которые только и делали, что соревновались богатством родителей. Юноша не обращал внимание на злые языки, продолжая читать и развиваться во врачебном деле. — Губ Карлы коснулась тёплая улыбка, явив ямочку на правой щеке. — Он выхаживал маленьких котят из-под колёс машин, помогал птенцам с поломанными крыльями, чтобы они хотя бы ещё раз прочувствовали встречный ветер в полёте, он выписывал своим родителям рецепты и играл с прислугой в больницу. Его заботило спасение человеческих жизней больше, чем их разрушение, и, если бы не врачебное дело, он бы с готовностью посвятил свою жизнь Богу. Но, как и подобает добросердечным людям, юноша, переступив порог совершеннолетия, попал в лапы реальности, где жёны подсовывали яд своим мужьям ради наследства, где люди издевались над больными и немощными, где богатые позволяли себе плеваться в тех, кто искал милостыню, где за каждой улыбкой скрывалась тщеславная маска презрения. Он был поражён и хотел немедля всё исправить, но не учёл одного: чтобы добиться власти, мало одного добросердечия: нужна голова. Несмотря на то что юноша был далеко не глуп, его открытое сердце не позволяло ему манипулировать, давать взятки и лгать, что привело его к серии неудачных выборов, где по итогу он оказался самым лучшим и востребованным врачом, отдающим предпочтение беднякам. А знаешь ли ты, Эрен, что ненавидят богатые люди больше всего?       Эрен помотал головой в отрицании.       Карла наклонилась ближе и соприкоснулась лбом с сыном. Отчего-то по телу Эрена пробежали мурашки от серьёзного взгляда матери, которая будто была готова к чему-то поистине страшному.       — Запомни, мой дорогой. Они ненавидят, когда задевают их гордыню, и то, что не может быть в их власти.       Эрен не понимал большинства слов, сказанных матерью в ту ночь. Он не имел представления, кто такие капиталисты, не знал, что такое манипуляция и почему всем так нужна власть. Он, как и подобает ребёнку, возмущался, что не печатают много денег на всех и что люди не могут просто жить дружно.       Только спустя несколько лет, когда личная трагедия постучала Эрену в дверь, он всё понял…       … А пока ему девять, он осторожно ступал на лесную тропинку, обходя валяющиеся ветки, воображая, будто это капканы для дикого зверя, и дулся на Микасу Аккерман — девочку, с которой познакомился несколько часов назад.       — Почему она такая язвительная? — с обидой спросил Эрен.       Он часто сопровождал Гришу — обещая маме охранять отца — по многим местам с больными людьми, относил лекарства и разные травы. При этом Эрен чувствовал себя важным и гордым, пока в один прекрасный солнечный день (сегодня) его ровесница-девчонка не сказала ему, что ходить хвостиком за отцом и повторять всё то, что тот говорит, не значит быть таким же.       — Думаю, — сказал отец, направив задумчивый взгляд на домик посреди леса, дрова, валяющиеся то тут, то там, топор, воткнутый в бревно, небольшой колодец. Абсолютное уединение. — Она зла, потому что одинока.       — Да, — согласился Эрен, прикусив щеку, когда чуть не проиграл в свою игру. — Но злые люди остаются одинокими.       Гриша улыбнулся, но улыбка не затронула его глаз. Он потрепал волосы сына.       — Может быть, ты составишь ей компанию?       Эрен резко наступил на ветку и скривился.       — Ни за что.       Но, как и все детские обиды, эта обида прошла со следующей встречи, когда Микаса показала Эрену оружейную стену своего отца, пока Гриша заботился о мистере Аккермане. Эрен и не знал, что любил оружие, пока не прикоснулся к нему, пока холодная сталь правильно не легла в его детскую ладонь, пока Микаса не показала, как целиться и стрелять, пока он не попал в середину бочки с ликованием спустя ещё несколько таких встреч.       — Знаешь, а ты не такая уж и плохая.       — Ты тоже.       К их дому начали приходить знатные люди с хитрым оскалом вместо улыбок. В один из таких дней, когда Гриша попросил сына в вечернее время отнести лечебные травы мистеру Аккерману, чтобы избавить того от надоедливого кашля, Эрен увидел огромные, словно блюдца, глаза Микасы, наполненные неподдельным страхом и ужасом, и только потом заметил её трясущиеся руки, платье, лицо и волосы, измазанные в крови. Эрен стоял поодаль, на тропинке в лесу, которая выходила к дому Аккерманов, и не успел раскрыть рта, чтобы прокричать и спросить, что произошло, как Микасу, стоявшую на крыльце, схватила за волосы чужая, грубая рука и утащила в темноту коридора.       Крик, так не похожий на людской, пропитанный страданиями, яростью и болью, заставил на мгновение замереть весь мир. Кислород перестал поступать в лёгкие, птицы затихли, и Эрен стоял, словно молнией поражённый, пока пакетик с лечебными травами не упал в траву из дрогнувших пальцев, пока не закаркали вороны и не взлетели в небо, пока ветер не завыл с новой силой.       Эрен, движимый чем-то первобытным и диким, сделал первый шаг, второй, третий, а на четвертый ринулся вперёд всем своим естеством, чтобы схватить топор…       … Эрен, что испачкан в чужой крови, крепко держал молчавшую всю дорогу Микасу за руку. Их ладони скользили друг об друга, но совместное убийство склеивало их пальцы сильнее, чем любой клей.       Когда Карла открыла дверь, она ничем не выдала свой испуг и удивление, лишь её глаза широко раскрылись.       — Она моя семья, — оповестил Эрен маму и вошёл в дом, таща Микасу на буксире.       — Давайте первым делом умоемся, пока Гриша не пришёл и не увидел вас в таком виде, — приказала Карла, ведя детей в ванну. Она не расцепляла их, всё понимая. Она всегда всё понимала.       Карла ни о чем не спрашивала, и когда явился Гриша (он стал часто отлучаться по вечерам на разного рода встречи и приходил с них уставшим и потухшим), то она рассказала ему историю об умерших родителях Микасы и ушибах детей из-за бега. Отец сразу же проверил их, сильно переживая.       В ту ночь Карла пришла в комнату детей:       — Я не хочу знать правду, потому что не люблю лгать Грише. Лучше пусть эта тайна умрет с вами, чем закопает ещё больше жизней.       Эрен её понимал, поэтому позволил себе самые долгие объятия в своей жизни.       — Спасибо, мама.       Карла сначала поцеловала макушку сына, затем макушку новоиспечённой дочери.       — Вы сильнее любого человека, которого я знаю.       — Кроме отца, — дополнил Эрен.       — Кроме отца, — подтвердила Карла.       Эрен не спал, делая вид, что не слышит тихий скулёж Микасы.       — Мы должны превратить горе в силу, — пробормотал Эрен в темноту слова мамы, которые та говорила каждый раз в сложных ситуациях…       … Они бегали по улицам, воображая себя полицейскими, что блюдут за законом, иногда Микаса делала вид, что её подстрелили, а Эрен накладывал воображаемый жгут и бинты, притворяясь отцом. Больше девочка не упоминала подражание Йегера-младшего старшему, так как сама желала стать как её покойный отец — охотницей. Они плавали в местном озере, что больше походило на болото, где и познакомились с Армином — мальчиком, что боялся плавать, потому что начитался, что в воде водятся акулы. Эрен долго объяснял, что те не водятся в озёрах, пока Микаса просто в один из дней не скинула пугливого мальчишку в лягушатник, где тот заверещал.       Так они и стали друзьями.       Микаса и Эрен часто ходили по вечерам в лес, чтобы пострелять.       — Мне казалось, я взял больше пуль, — недоумевающе говорил Эрен, силясь понять, как так получилось, что у них почти закончились патроны.       — Мне сходить за партией? — спрашивала Микаса, но Эрен только покачал головой. Он забыл — он и должен за ними сходить.       Эрен оставил Микасу в лесу, а сам пошёл домой, всё так же не ступая на ветки. Не успел он открыть калитку, как увидел уже стоявшую на пороге Карлу. Мама рванула к нему и обняла его, да так крепко, что у него затрещали кости. Эрен, не любивший объятия, начал извиваться, но застыл, услышав тихое, почти неслышное, словно дуновение ветерка:       — Когда я отпущу тебя, беги изо всех сил.       Эрен смотрел на свою маму и видел, как солнце его детства садилось у него на глазах, как оно оставляло его. Её острые ногти с болью, такой, что почти отделила кожу от черепа, вцепилась в загривок сына. И это ощущалось сильнее, чем объятия, сильнее, чем поцелуй в лоб перед сном, от которого Эрен отказался в шесть, оно сильнее, чем то отчаяние, с которым Карла отпустила сына и оттолкнула от себя.       Она не молила — она приказывала, шевеля губами: «Беги».       И Эрен, развернувшись, помчался прочь, наступая на каждую валяющуюся ветку. Лишь бы успеть к Микасе и оружию.       Он добежал, запыхавшись, взял Микасу за одну руку, пистолет в другую и рванул обратно. Ветки деревьев били по лицу, бёдрам, оставляя царапины. «Беги». И Эрен бежал, гонимый страхом. Впереди показался их дом, окрашенный ярким-ярким красным цветом, цветом заката, цветом заходящего солнца.       Неожиданно летний июльский день превратился в холодный и морозный.       И Эрен, упав на колени и не выпустив из рук пистолет, неистово закашлял, выблёвывая завтрак, который ему утром приготовила мама со словами: «Ты должен съесть всё до последней крошки, если любишь меня». Он тогда ответил что-то вроде: «Я уже не маленький». И сейчас, выкашливая остатки еды, он желал запихнуть их обратно, потому что он и правда любил её.       В сгоревшем доме Эрен ел свой завтрак. Но вот в чем правда: больше нет никакого дома, нет никакого завтрака, у него осталась только Микаса, что стояла на коленях, не обращая внимания на холодную и грязную землю, сжимая Эрена в крепких объятиях, и появилось некое чувство принадлежности, когда его горячие слёзы впитывались в хлопковое платье девочки.       В будущем он ещё узнает, сколькими способами авторитет матери может преследовать тело и разум сына.       — Что мы делаем дальше? — спросила Микаса — тринадцатилетняя девочка с обрезанными неровно по плечи волосами, разодранным местами платьем, измазанными в грязи щеками и холодным, но потухшим взглядом.       Мир вокруг него горел, как и его дом. Эрен желал подкинуть ещё больше дров.       — Выживаем, — ответил Эрен, не отрываясь смотря на девочку. — Будем просить милостыню, воровать, набираться опыта, убивать. Каждый день подпитывать нашу ненависть яростью, чтобы вечно помнить. — Его губы растянулись в жестокой, лишённой нежности улыбке. — Не замарав руки в крови, мир не изменишь, не так ли, Микаса?       — Я помогу тебе, — тут же дала обещание девочка, схватив Эрена за руку. Он сжал её в ответ.       — В нашем мире есть зло, что может твориться из благих намерений, и есть добро, что рождается из злых умыслов, — процитировал он слова матери бесцветным голосом.       Гриша, сам того не подозревая, стал злым роком, карателем собственной семьи, избрав путь благих намерений, помощи беднякам и отморозкам, веры в их спасение. К чему могла привести желчь людская, желчь привилегированного класса, когда Гриша, лучший врач Нового Орлеана, пренебрегая ими, выбирал низших и недостойных?       Гриша — зло, рождённое добрыми намерениями, и Эрен ступит по его стопам.       — Для того, чтобы изменить город, необходимо изменить систему, а не частных лиц, — задумчиво продолжил Йегер.       — Предлагаешь не трогать группировки олигархов? — с тщетно скрываемой злостью поинтересовалась Микаса, сжимая чужую ладонь до покраснения. — Что ты такое говоришь, Эрен?       Но он лишь как завороженный продолжал смотреть в глаза напротив.       — Что им дороже: семьи, чести или жизни? За что они готовы драться и выгрызать друг другу глотки, Микаса? За деньги, за власть, за положение. А кто позволяет им это? — лихорадочно шептал Эрен, потянув Микасу ближе, да так, что они чуть не столкнулись лбами. — Рыба гниёт с головы. Им всё позволено, потому что они считают себя право имеющими, а кто дал им это позволение? Система. Её-то я и искореню, уничтожу. Стану единственным правящим. — Он схватил Микасу за шею и притянул ещё ближе, зашептав в губы: — И я убью тебя, если ты посмеешь предать меня.       В ответ он получил лучезарную и яркую улыбку…       … Армин предлагал им свой небольшой и старый дом, где они проживали с дедушкой, но ни Микаса, ни Эрен не хотели мешать мистеру Арлерту, пока тот палкой не заставил их зайти к ним.       — Места у нас не много, — прокомментировал Армин, смущаясь.       — Этого больше, чем надо, — сказал Эрен, сжимая друга в объятиях.       Они выживали с помощью мольбы, попрошайничества и маленькой пенсии мистера Арлерта. Эрен знал, что Армин против воровства, поэтому они с Микасой лгали, что им дали добрые люди буханку хлеба, упуская момент, что никто из них больше не верил в добросердечность людей.       Эрен слишком рано понял, что миру все равно, больно ему или нет, все равно, трудно ли ему просыпаться каждое утро, и все равно, сколько ночей он провёл, глядя пустым взглядом в стену. Мир волнует только то, насколько Эрен эффективен как работник, сколько он заработал, и даже совсем неважно — как.       Ценность Эрена эквивалентна цифрам. И он собирался претендовать на самую высокую цену, даже если мир ему не позволял.       Мистер Арлерт умер спустя два года от сердечного приступа, совсем тихо и безмолвно, оставив детей на произвол судьбы, когда власти забирали то единственное, что у них было — место проживания…       … Им всем по пятнадцать, они ютились в заброшенном доме с поломанными досками, щелями, из которых завывал ветер, в большом городе, в котором им нет больше места. Здесь намного холоднее, чем дома, везде намного холоднее, чем дома, поэтому они кутались втроём в украденный у какого-то заледеневшего бродяги плед, сплетались конечностями и дули тёплым воздухом на руки друг друга.       — Так странно тосковать по месту, которого больше нет, — бормотала Микаса.       Эрен не знал о каком именно месте она говорит: о своём доме, о доме Йегеров или доме Арлертов, — но согласился. Странно тосковать по месту, которое осталось только в воспоминаниях…       … Им по шестнадцать, когда Армин заболел, и у Эрена опускались руки. Он оставил Микасу с парнем, а сам ушёл взламывать одну из больниц, чтобы достать лекарства. Он уже не верил в судьбу, не верил в светлых людей и мечтал о том, чтобы его наконец поймали и посадили. Он мечтал о быстром конце.       Уже совсем неважно, что мир прогнил, что систему нужно искоренить.       Эрен взламывал замок, когда услышал посторонний шум. На долю секунды его руки дрогнули, будто хотели вцепиться в металл, сжать его, пока его рот бы издавал странные слова: «Вот он я, поймайте меня, заприте, убейте. Я устал жить как скот», но в голове он услышал одно единственное: «Беги».       Эрен побежал, скрываясь за поворотом.       — Сколько мы сможем выручить от продажи лекарств? — любопытствовал женский голос.       — Ханджи, — шикнули на девушку. — Будь тише, если не хочешь загреметь за решетку.       Девушка, Ханджи, хмыкнула.       — Знаешь, Ривай, для человека, отбитого напрочь, в тебе есть слишком много инстинкта самосохранения.       Эрен прислонился к холодной стене, чувствуя бешеный стук сердца.       — Поэтому я и координирую наши действия. Помалкивай.       Не прошло и секунды, как Ханджи открыла рот:       — Мы могли бы продать товар той новой группировке… Как её? Великаны? Или, может, Аполлоны? Ты вообще заметил, что названия у них противоречат их сути?       — Ханджи, ради господа бога, помалкивай, — бормотал мужской голос, Ривай, видимо, возился с замком, так как Эрен слышал лязг металла.       — Ты бы как назвал группировку? — не угомонивалась Ханджи.       На секунду повисла тишина, а потом Ривай тяжело вздохнул и пробормотал:       — Титаны.       — Не зря ты погряз в древнегреческих книгах, — с пониманием сказала Ханджи, когда дверь со скрипом открылась.       Эрен не слышал их дальнейший разговор, так как они зашли внутрь здания. Он подождал ещё несколько минут за поворотом в темном углу, потому что был приучен к другим бандитам, которые не церемонились при первой встрече. Ему всё ещё нужны были лекарства, но достать их живым завтра у него больше шансов, чем мертвым.       Эрен аккуратно сделал первый шаг, выходя из переулка, осмотрелся по сторонам и собирался уже рвануть вперёд, как услышал тихое:       — Эй, малой, — голос Ханджи донёсся от дверей.       Эрен застыл, но не спешил поворачиваться корпусом, только слегка глянул головой за плечо.       — Ты пугливый, я смотрю. Тебя приметил Ривай, когда мы шли сюда. Тебе что-то нужно?       — Лекарства, — сообщил Эрен тихо. — Моему другу плохо.       — Вы сироты?       Эрен сжал руки в кулаки.       — Да.       — Это хорошо, сироты должны держаться вместе. Было бы хуже, будь у вас родители, что не могут обеспечить вас лекарствами, — сухо прокомментировала она и, повозившись в кармане, достала склянку. — Ривай сказал дать тебе это. Он слишком мягок к безнадёжным случаям, — сказала Ханджи странную фразу. — Я сейчас положу её на асфальт между нами и уйду, хорошо? Можешь взять и убегать, кролик…       … Бывали встречи с совершенно даже незнакомыми людьми, которыми можно начать интересоваться с первого взгляда, как-то вдруг, внезапно, прежде чем сказать им хоть слово.       Так Эрен и услышал первый раз о Ривае. Второй раз он услышал спустя несколько месяцев от местного одноглазого бродяги, который утверждал, что Ривай — это тот, кто зачищал Новый Орлеан от буржуазной грязи за такие же грязные деньги, которые хотя бы шли на благое дело.       Эрену почти семнадцать, когда он впервые почувствовал, что мог дышать, когда он воодушевлённый напомнил о своей ненависти, пропитывая её яростью. Он не один был тем, кто ненавидел капиталистов, но он был тем, кто желал и ничего не делал, в отличие от Ривая.       — Мы создадим свою группировку, — сообщил Эрен Микасе и Армину. — Мы создадим её и станем монополистами в этом городе.       — Как предлагаешь назвать её? — тут же спросила девушка, не удивляясь идее.       — Титаны, — без колебаний ответил Эрен. — И мы будем соответствовать названию — мы устроим нашу революцию, свергнем действующую теневую власть и установим свои порядки.       — Чем же мы тогда отличаемся от остальных? — спрашивал Армин.       — Ничем. Их возможно победить только их способами, но помни, что из хороших помыслов рождается зло. И если народ молчит, то мы возьмём на себя роль этого зла…       … К двадцати двум годам Эрен сколотил небольшую группу молодых сирот вокруг себя, что готова мстить режиму за все страдания.       — Не народ должен бояться правительства, — говорил он им. — Это правительство должно бояться ярости своего народа.       К двадцати двум годам он собрал досье на тех, кого собирался отстранить, и на того, от имени которого замирало сердце. Эрен признавался себе, что искал его. Искал, каждый раз приходя в новый пустой дом, мысленно отводя место не только для него, но и для комнаты, что переделают в библиотеку. Искал, проходя по ночным улицам, не освящённым фонарями. Он бы был рад пасть от его руки, но Ривай не так часто появлялся на улице, чтобы с ним можно было пересечься.       Эрен знал о Ривае многое, вплоть до того, какой его любимый сорт чая, но не предугадал единственное — Ривай, как и все люди, падок на мечты о беззаботной жизни с принцем на белом коне.       В день, когда Эрен отдал приказ своим людям связаться с Риваем, лучшим киллером «подземного» города, чтобы тот устранил мешающегося Эрвина Смита, идеалиста до мозга костей, Йегер прикупил костюм, желая предстать перед мужчиной в лучшем свете. Эрен не мог предугадать последствия, и поэтому был ими так разочарован, что самолично пристрелил того, кто принёс эту весть.       С того дня только Микаса рассказывала о всех передвижениях Ривая, который начал именовать себя Леви Аккерманом. Какова была ирония, когда Эрен услышал фамилию в отчетах…       … Только спустя пять долгих лет кропотливой работы, чтения каждой книги, что покупал другой человек, Эрен смог ступить на порог чайной, не чувствуя обиды и ярости. Желание доказать Риваю, что его жизнь в розовом пузыре — бег от себя, сдерживало Йегера от убийства не только Эрвина, но и самого Леви.       — Доброе утро, — поприветствовал Эрен, войдя в чайную.       — Доброе, — ответил Леви, откладывая книгу. — Что будете?       — Я здесь впервые, — оповестил он, разглядывая полки с чаем за Леви. — Может, что-то посоветуете?       — Как насчёт утреннего чая по-английски?       Эрен старался не встречаться взглядом с владельцем чайной. Фальшь скрывалась в краешках губ, когда он улыбнулся.        — Последую вашему выбору.       Леви пожал плечами и принялся за готовку.       — Вам с собой или предпочтёте выпить здесь? — уточнил он, доставая один из популярных сортов высокого качества.       — Зависит от вас, — протянул Эрен и поправил очки на носу, скрывая не только глаза, но и покоившееся там разочарование.       Все его нутро горело от негодования, ему пришлось прикусить язык, лишь бы не сказать то, что вертелось на нем. Его память подкидывала фотографии бесстрастного парня, склонившегося над трупом с лицом ученого, с лицом человека, который рассматривал своё творение под разными углами, и этот образ никак не шёл этому Леви — мужчине, который заваривал чай в пустой чайной, ставил чашки на блюдца и вставал на колени перед Смитом.       Эрен незаметно сжал руку в кулак.       Как долго Ривай был готов притворяться святым человеком? Насколько ему хватит образа грешника, что встаёт на колени пред Эрвином, являющим собой образец добродетели?       Леви с характерным звуком поставил чашку на стол, и Эрен отмер, успокаиваясь. Он посмотрел на стол и спокойно, немного отрешенно произнёс:       — «И речь его мне слушать было сладко».       Нахмурившись, Леви приостановился.       — Простите?       — Данте, — Эрен указал рукой на обложку книги. — Вы читаете впервые?       — Перечитываю, — опроверг Леви.       — Это одна из моих любимых поэм, — пояснил Эрен, не сдержав робкую и мягкую улыбку, которая сделала его ожесточённое лицо более человечным. Конечно же он имел представления о всех книгах, которые когда-либо читал Леви, о всех интересах, о всех привычках и причудах. — Я имел в виду, что мы могли бы пообсуждать эти текста, если вы не против, — объяснился. — Тем более, в чайной не так много людей.       Эрен краем глаза заметил напряжение в теле Леви, но не придал этому значения. Он хотел и хочет указывать на неправильность его дела.       — Также я заметил несколько прочитанных мной книг на той полке, — Эрен указал на книжный уголок. — У вас даже есть «Алиса в стране чудес»? — наигранно удивлённо поинтересовался он, всё же сняв очки с носа, скрыв навсегда разочарование в глубине зрачков. Эрен прищурился, чтобы разглядеть книги за спиной Леви, пока тот готовил чай. — «1984», «Человек-невидимка», «Унесённые ветром», «Демократия в Америке», «Государь», «Заводной апельсин»…       — Так и будете продолжать читать названия? — Несмотря на грубость вопроса, Эрен заметил возбужденный взгляд Леви, но никак не отреагировал.       Он покачал головой.       — Я просто удивлён, что у нас с вами столько общих интересов.       — Только в выборе книг.       Леви ещё не знал, как ошибался, и Эрен желал это доказать.       Они сели с чашками чая. Он протянул руку через стол, наплевав на все приличия и представился:       — Эрен Йегер.       — Леви Аккерман. — Мужчина сжал протянутую ладонь.       Эрен счастливо улыбнулся. Он знал, к чему приведут все его действия и, казалось, в мире никогда не иссякнут способы уничтожить всё, за что Эрен держался.       Он смотрел на Леви и понимал, что любит, любит полностью, всецело, утопая. Каждый их взгляд был разговором, расстояние между ними лишь небольшая помеха, а воздух — тяжелый. Эрен хотел его. Эрен хотел всего и Ривая, и Леви.       Возможно, его единственным утешением было бы увидеть гордость в глазах мамы, которая заставит почувствовать, что все трудности того стоили. Но её рядом нет. Есть лишь Ривай, за которого Эрен цеплялся клешнями, но легче никак не становилось.