Приемыши

Растить человеческого ребенка оказалось сложнее, чем Зенрай себе представлял. Нет, он, конечно, видел, как люди это делают, ну там, заводят детишек, живут семьями, но одно дело — смотреть со стороны, а другое — самому думать, как же быть с этим вот крохотным, беззащитным и непрерывно орущим. Сам бы Зенрай точно не справился, хорошо, что ему помогали, вот та же Медея, например. — Молоко ему надо, — снисходительно сказала она, забирая ревущего младенца из рук Зенрая. — Люди кормят детей молоком. Зенрай спорить не стал — молоко можно было добыть у любой из шатавшихся по его владениям коз. — А второй какой красавец, — умилилась Медея, глядя на Миклео. Миклео действительно был красавец — не мерз, не хныкал, и вообще вел себя просто идеально по сравнению с человеческим детенышем. Сразу видно — серафим. — Как их зовут-то хоть? — спросила Медея, ловко укачивая сразу двух младенцев. Не то чтобы Миклео это было нужно, но похоже, ему нравилось. — Серафима зовут Миклео, — пробурчал Зенрай, раскуривая трубку с душистым южным табаком. Человеческая женщина, которая принесла ему умершее дитя, несколько раз повторила его имя, пока умоляла вернуть к жизни. Зенрай ей тогда ничего не пообещал — обряд воскрешения срабатывал далеко не всегда даже с его силами, но имя запомнил. — А про человека я не знаю, — признался он. Этого младенца Зенрай нашел среди пепелища на месте бывшего Камлана. Он пошел туда сразу, как закончил с превращением, — надеялся найти безутешную мать и сказать, что ее ребенок все-таки стал серафимом. Не нашел — не было уже никого в процветавшей еще вчера деревне. Только запах гари и паленой плоти да стаи воронья, разлетевшиеся при появлении Зенрая. И тихий надрывный плач откуда-то из-за домов. Зенрай, конечно, пошел посмотреть. И нашел вот этот дрожащий комок в грязной обгорелой тряпице. Каким-то чудом огонь не тронул ребенка, но жить ему — одному, среди трупов — оставалось немного, те же вороны и заклевали бы. Зенрай его тогда забрал, даже не подумав, что же будет делать дальше. Идти к людям с ребенком было далеко и опасно, покидать свои владения не хотелось, да и новорожденный серафим нуждался в присмотре. Вот и пришлось созвать всех знакомых, кто смог откликнуться. Медея пришла первой. — Ну так давай назовем, ребеночка-то, — предложила она, ласково гладя юного человека по темным, еще совсем жидким волосикам на голове. — А то негоже ему без имени. — Выбирай любое, — пожал плечами Зенрай. Он никогда не любил связываться с людьми, слишком уж скоротечна была их жизнь, и слишком переменчивы — они сами. Только привыкнешь к человеку, а он уже умер или стал хёма. Никакого толка от таких отношений. Но ребенка придется воспитывать, это Зенрай понимал отлично. И раз уж ввязался во все это, придется теперь идти до конца — довольно близкого по меркам серафимов конца короткой человеческой жизни. Вот только Зенрай был пока не готов давать найденышу имя. Мелкий же слишком, непонятно, что еще вырастет. Медея назвала его сама, Сореем. Шли годы, человеческий ребенок рос, вытягиваясь на глазах, — бойкий, любопытный, улыбчивый. И рядом с ним так же быстро менялся и рос Миклео. Слишком быстро по меркам серафимов, но он словно пытался не отстать от своего друга. Так что деревня сообща присматривала за двумя мелкими сорванцами, которым было дело исключительно до всего вокруг. Да, у них теперь была деревня, первая в мире деревня серафимов, с домами, клумбами, козами этими полудикими, которые сами приходили доиться, с воротами на входе. Все как у людей, которыми они сами не были. Зенрай точно не помнил, кто первым предложил построить дома. Их тогда собралось уже почти два десятка, тех, кто откликнулся на его зов. Вольных духов земли, ветра, воды и огня. Вполне достаточно, чтобы справиться с одним человеческим детенышем. И вот кто-то из них — молодых, еще готовых к переменам, — сказал, что ребенка лучше растить как принято у людей. Чтобы привыкал, ведь когда-нибудь ему придется покинуть это место. Зенрай о таком как-то не думал, но мысль звучала здраво. Медея поддержала идею сразу же — ей было гораздо проще присматривать за детишками внутри четырех стен. И остальные согласились. Все они видели, как это делают люди, и все были готовы попробовать. А теперь, похоже, им понравилось, думал Зенрай, шагая по склону мимо каменной изгороди, усаженной цветами. Нет, в их деревне совсем не было улиц — каждый строил дом там, где захотелось, — но все равно это было слишком, слишком по-человечески. Душистый табак сегодня почему-то горчил, Зенрай затянулся поглубже и поперхнулся, когда из-за поворота на него вылетел молодой серафим. — Вы Сорея не видели, старейшина? Зенрай молча пыхнул дымом. Серафим смутился. — Он меня сегодня вопросами замучил просто. Я отошел на минуту, вернулся, а их с Миклео след простыл. — Я поищу. На самом деле, детишки выросли уж очень неугомонными. Человеческий ребенок — особенно. Ему и было-то сейчас без малого шесть лет, а Зенраю уже пришлось расширить барьер вокруг деревни и несколько раз переговорить с Миклео, как с более сознательным. — Вы бы занялись ими, старейшина, — неожиданно попросил серафим. — У вас и знаний больше, и рассказывать вы умеете. Им понравится. Зенрай неопределенно кивнул. Он сильно сомневался, что общение с этими детьми, которых так внезапно полюбила вся деревня, понравится ему самому — он никогда не любил суматоху. Детишки впитывали знания словно губка, особенно Сорей. Когда Зенрай подарил ему Небесное Писание, у парня загорелись глаза. И у Миклео — следом — тоже. Он вообще легко увлекался интересами своего человеческого друга, Зенрай почти видел связь, которая образовалась между ними, но решил не мешать. Когда-нибудь эта связь причинит Миклео немало боли, как это обычно бывает, когда сближаешься с людьми, но такова жизнь. Если бы тогда, рассказывая первый раз про древние времена, Зенрай знал, к чему это приведет, он бы молчал. И Писание бы спрятал так, чтобы не то что дети, ни одна живая душа не нашла. Потому что ребятам оказалось мало читать, дальше им захотелось исследовать. И видят древние — вокруг было слишком много опасных руин, но донести это до подрастающей молодежи Зенрай так и не смог. Разве что удалось внушить Миклео, что друг-человек требует некоторого присмотра и помощи, раз уж ты сам серафим. — И чего я переживаю? — ворчал Зенрай, в очередной раз ощущая, как где-то на территории его владений ломается защитный барьер. А значит, надо снова собираться и идти проверять, что там происходит с этими двумя неугомонными. — Привязался потому что, — улыбалась на это Медея и смотрела на него, как на Сорея, когда тот снова отказывался есть полезные для здоровья овощи. — Родные же уже стали. Зенраю отвечать на это было нечего, поэтому он просто уходил — вытаскивать молодежь. Ну и ругать заодно, вдруг когда-нибудь в этих буйных головах что-то отложится. Обычно не срабатывало. Но зато все интересное, что ребята находили в руинах, ему показывали первому. Было в этом что-то приятное — отвечать на очередные «а что это такое» и видеть их сияющие восторгом глаза. Когда Сорей притащил в деревню человеческую девушку, Зенрай понял, что пора перемен настала. Даже если их ребенок не уйдет сейчас, мир снаружи уже добрался до него. Мир людей, которому он изначально принадлежал. Зенрай знал, что когда-нибудь им придется попрощаться. Все знали, все были готовы. А теперь не хотели отпускать — смотрели на него выжидающе, словно он мог остановить и запретить. Он бы, конечно, смог — детишки выросли достаточно, чтобы слушать его приказов, вот только никому от этого не стало бы лучше. Не им, силой удержавшим своих питомцев, ни этим — растущим, готовым расправить крылья и умчаться в большой мир. Поэтому Зенрай молчал. Попросил только, чтобы человеческая девушка ушла при первой возможности — слишком уж чуждой она была в этой деревне, построенной для Сорея. Когда она все-таки ушла — молодая, наивная и тоже верящая в Небесное Писание, — Зенрай уже чувствовал, что все закончилось. Поэтому его совсем не удивил Миклео, пришедший попрощаться за двоих — Сорей наивно думал, что сможет покинуть деревню в одиночку тайком. — Я буду с ним рядом, — пообещал Миклео, и решимость в его глазах ничуть не уступала той, которую Зенрай привык видеть у своего человеческого приемыша. — Я защищу его. Зенрай только кивнул, потому что сказать на это было нечего. Миклео вырос сильным, это он знал и сам. Сорей тоже вырос сильным, и может быть, мир людей не сумеет его сломать. Детишки ушли среди ночи, и вся деревня смотрела на это от своих домов. — Ну вот, можно и расходиться, — проворчал Зенрай, когда две темные фигуры совсем пропали из вида. — Спасибо за то, что помогали все эти годы… — А мы тут останемся, — улыбнулась Медея, не дав ему закончить прощальную речь. — Привыкли уже, да и кто-то же должен встречать мальчиков, когда они вернутся домой. — Верно, верно, — нестройно закивали остальные. Зенрай обвел взглядом эту разномастную толпу, соединяющую воплощения всех стихий. Он не хотел принуждать никого из них, но выбор свой они сделали сами. И теперь смотрели в ответ, ожидая его решения. — Как хотите, — пожал плечами Зенрай и побрел в свой дом. Там его ждали старые книги, карты и всякая мелочь, которую ребятня успела подарить ему за эти годы. Там было тепло и уютно. И уходить из этого дома Зенраю совершенно не хотелось. Наверное, он тоже привык.