Голоса

***

      Закусочная под поздний вечер была полностью заполнена людьми. В ночь летнего фестиваля горели фонари, освещая тёмные улицы.       Кипела жизнь.       Звенели струны, барабаны отбивали единый ритм, чарующая мелодия взмывала вверх, разносясь по округе.       Искренние улыбки радовали глаза, а звонкий смех разносился повсюду, разливаясь теплотой в груди.       Они находились в небольшой закусочной, отделенные ширмой, выпивая в поздний вечер праздника.       Учиха Мадара сидел, согнув колено и положив на него руку, уставился на опустевшую пиалу, которая тут же наполнилась с повеления изящной руки.       Раздался негромкий заразительный смех, и тёплая улыбка расползлась на чужих губах, которые тут же хлебнули из горлышка бутылки обжигающий алкоголь.       Сенджу, отрываясь, делает длинный выдох, с удовольствием растягивая уголки рта.       — Ха~ давай ещё по бутыли, — и игриво жмурится от предвкушения.       Длинные волосы, шелком спускались по плечам ровными прядями. Зелёное кимоно, расшитое золотыми нитями, подчёркивало природную красоту и некую пластичность движений. Пояс сужал талию, и выделял выпирающую грудь, скрытую за слоями плотной ткани.       Хаширама что-то увлеченно рассказывала, плавно жестикулируя кистями рук.       Притягивала своими эмоциональными движениями, создавая лёгкие потоки воздуха.       Но все слова сливались в один единый фон, не доходя до мутного взгляда черноволосого, погрузившегося в свои мысли.       За ширмой послышался чей-то пьяный смех и неразборчивый голос.       Учиха хмыкает, позволяя себе такую вольность, как слабое проявление эмоций, искажая потрескавшиеся губы. Собираясь в данный момент расслабиться в компании давнего друга.       Принимая негласное соперничество, кто кого перепьёт. Что получалось с переменным успехом.       Ещё одна емкость кончается быстро и незаметно, развязывая чужие языки.       Пиала со стуком ударяется о ровную поверхность, возвращая в реальность.       — Тебя что-то тревожит... — задумчивая констатация факта.       Мадара чуть не поежился, встречаясь с посерьезневшими орехово-шоколадными глазами, смотрящими будто в самую душу, проникая в самые потаенные уголки, выуживая все скрытое от чужих взглядов.       Хаширама облокотилась локтями о низкий столик, подпирая щеку кулаком, смотря на него пристальным взглядом.       Открытыми глазами, в которых будто таилась сама природа, обвивая женщину своими листьями, даруя весеннюю свежесть и покой.       Бездонную уверенность и умиротворенность.       Его голос, непривычно хриплый и низкий, бросает...       — Всё хорошо...       И вновь теряется в этих зрачках, падая в глубину расщелины, выцепляя оттуда величие ясного неба, спиной приближаясь к ледяному холоду косы Мертвой.       Но Сенджу только чуть нахмурилась, сморщив лоб, перевела внимание на пустую ёмкость.       И гибкими пальцами долила саке до краёв.       Мелодичный голос разорвал тишину, в котором слышались нотки осуждения и беспокойства.       — Мадара, я давно тебя знаю...       А глаза ясные, чистые, несмотря на литры выпитого саке, привезенного из столицы Страны Огня, дорогого и действительно крепкого.       Способного слона свалить, не то что хрупкую женщину, а этой...все нипочём.       Хаширама всегда была странной, иногда до зубовного скрежета наивной, и от этого невероятно раздражающей, бесячей и выводящей из себя.       Настырно следуя за несбыточной мечтой, сметала все преграды на своём пути. И сколько бы раз он не пытался её убить, сколько бы раз не топил её надежды, разрывая их на куски, сжигая в адском пламени.       Она не прекращала свои жалкие, как на тот момент казалось, попытки. Упрямо двигалась вперёд. Не сдавалась. Сохранила в этом жестоком мире свое сердце, не утратившее своей доброты.       Бесценное сокровище, за которое многие готовы свернуть горы и поменять небо и землю местами.       Она была ярким солнцем.       Тёплым и светлым.       Которое одним своим присутствием прогоняет безумных учиховских чертей в самый дальний угол, заставляя затихнуть, скрываясь от режущих глаз ослепительных лучей.       Хаширама Сенджу имела невероятную способность утихомирить его внутренних скалящихся бесов.       Заставляла прятаться безумных кровожадных демонов...       ...которые систематически нашептывали в ухо...       ...убей всех...всех кто виновен в смерти Изуны...они предатели...они лгут и обманывают...они только и ждут шанса ударить в твою доверчиво подставленную спину...наивный глупец....не верь никому...не ве~...       — Дара...       Видимо его выдали глаза, тёмные, глубокие, чёрные словно безлунная ночь.       В них плескалась вода из реки Стикс, через которую лодочник Харон перевозил мертвые души в царство мёртвых.       Загробное царство.       Он определенно сходил с ума, погружаясь в вязкое болото, которое затягивало в свою трясину.       Начиная прислушиваться к внутренним демонам, слушать их шёпот, поддаваться их влиянию, окунаться во тьму с головой.       — Всё хорошо...       Упрямо повторил он, смотря на чужую сомневающуюся мимику, и чувствуя как в груди приятно растекается что-то тёплое от чужого беспокойства.       Когда она рядом, и правда все хорошо.       Слишком хорошо.       До треснувших костей.       До сбитых в кровь кулаков.       До ненормальности происходящего.       Сенджу наклоняется вперёд, упираясь ладонями в щеки, надувая те, недовольно сверкая карими глазами.       — Врешь...       Разрез кимоно съехал ниже, на грани приличий, показывая ложбинку между грудей и верхнюю часть их самих.       Что невольно заставило скосить взгляд, задерживаясь на пару мгновений.       И выпасть из реальности.       Та задумчиво перевела глаза на полную бутыль и задорно ухмыльнулась.       Пока Учиха пребывал в прострации, схватила емкость гибкими пальцами и вмиг оказалась рядом с хмурым легендарным черноволосым кошмаром всей Скрытой Деревни.       Прижала горлышко к чужим потрескавшимся губам, насильно заставляя поднять голову и сделать глоток.       — Пей-пей...       И задорно засмеялась, закинув вторую руку на широкую шею, прижимаясь боком ближе, продолжая наблюдать как пролившиеся капли спадают по бледному подбородку.       Звонкие колокольчики мелодичного голоса отдавались в голове, а довольно большая грудь прижималась к мужской руке, с присущей ей мягкостью.       Тело, давно не знавшее женской ласки, отозвалось приятной дрожью, распаляя пламя изнутри.       А может это подействовал алкоголь, отправляя сознание к несбыточным мечтам и абсурдным желаниям.       Учиха схватился за горлышко, отстраняя от себя, опустошив на половину за раз, отчего горло просто пылало и першило. В глазах чуть помутнело.       Хаширама перехватила бутыль, на этот раз допивая до дна.       Многие приняли бы такое поведение как проявление внимания и намёк на что-то большее, но для этой конкретной Сенджу это было вполне естественным. Полностью нормальным.       И Учиха уставился в одну точку, обдумывая данную мысль.       И, видимо, его нечитаемое выражение лица приняли за состояние полного опьянения.       — Уже, что-ли?..... — и тихий взох. — Пойдём дотащу тебя до дома...хотя....давай ко мне....ко мне ближе...       И его массивную руку взваливают на хрупкие плечи, с неженской силой помогая встать, поднимая на на ноги.       Да тот и не сопротивлялся, совсем не против подольше побыть в чужом обществе. А если ещё и ночь обойдётся без кошмаров.       И специально изображает пьяную походку...ну как походку...шатание с риском грохнуться от потери равновесия, но Хаширама удерживает крепко.       Сенджу платит за выпивку, что внутри вызывает лёгкое недовольство, но тот не говорит ни слова. Хозяин опасливо косится на хмурого Учиху, кланяется и ретируется подальше от чёрных глаз к другим пьяным вдребезг посетителям, мягко настаивая заплатить, не создавать проблем данному заведению, покинув поскорее.       Но черноволосому уже нет до того дела.       Холодный воздух хорошо прочищает голову, мысли плавно перескакивают, мужская рука чувствует тепло невысокой фигуры, которая не сильно напрягаясь тащит его массивное тело на себе.       Сильная.       Она всегда была сильной.       С самой первой встречи у той реки, с которой началась точка отсчета.       Первый друг.       Первый и последний.       Один из немногих людей, знающих его слишком хорошо. Его суть. Его натуру. Привычки. Повадки. Иногда даже мысли.       Рядом с ней голоса стихали. Замолкали, принося желанную тишину.       Поместье Сенджу немногим отличалась от Учиха. Только может зелени было больше.       Древесный Клан как-никак.       Седзи негромко ударились от стену, разбивая тишину. Хаширама втащила его внутрь, небрежно скинув в угол свои деревянные Гета, закрыв за собой бумажную створку. Потащила в сторону гостевой комнаты.       Поворот-поворот.       Черноволосый четко отслеживал свое местоположение, запоминая окружение и мысленно воспроизводя план здания.       Шаг-шаг-шаг.       Седзи отодвигается, и перед глазами предстаёт обыкновенная комната, аккуратно убранная и пустая, которую обычно заполняют подселенцы, с первого взгляда видно, что для гостей.       Деревянное татами холодом скользит по ступням, ворочая что-то внутри. Темнота неприятно вытаскивала на поверхность самые потаенные страхи.       В углу лежал футон, по центру низкий пустой столик. Тумбочка, шкаф и окно, прикрытое изысканными занавесками дорогого покрова.       Его ведут в сторону спальника, на который пытаются скинуть тяжелую тушу, но тот крепко стоит на своих двух ногах, так и не снимая руку.       Не хочет отпускать.       Хаширама непонимающе смотрит на него, поворачиваясь лицом, недоуменно вглядываясь в его непроницаемую физиономию...       ...которая в ответ безэмоционально смотрела на неё...       — Протрезвел?... — а голос задумчивый, будто говорит сама с собой...       ...себе же задавая этот вопрос...       Учиха медленно приблизился к выпирающей жилке на шее, которая так маняще пульсировала, и легонько прикусил, утыкаясь носом в ровную кожу, покрытую равномерным загаром.       Она пахла лесом, сырой корой дерева, свежими шелестящими в кроне листьями.       — Не протрезвел, — констатировала факт, чуть качнув головой так уверенно, что захотелось её стукнуть....гунбаем, да посильнее.       Но черноволосый провел носом до уха, и подув на него, легко прикусил мочку, вдыхая аромат ровных каштановых волос.       Да, он давно хотел так сделать. Очень давно. Пусть и не с самой первой встречи, но потом....привязался...       Привязался к этой женщине слишком сильно.       По-Учиховски...       ...сильно...       ...до безумия...       Любовь Учихи...       ...это приговор...       ...окончательный...       ...на всю оставшуюся жизнь...       ...навечно...       Ему было холодно, безумно холодно. Сердце сковывали ледники северных гор. Без возможности коснуться, постоянно находиться рядом, плавиться под чужим взглядом, словно кот нежиться от чужих прикосновений.       Он сходил с ума, медленно терял рассудок, в который подселялись бесы, что нашептывали свои желания, изламывая сознание.       Но сейчас он...       ...грелся под тёплыми лучами, которыми та одаривала каждого...       ...и хотел больше этого лесного огня, что размораживал внутренние органы...       ...плавил сердце, покрывшееся холодом одиночества и боли...       Но вот только разрушить устоявшуюся дружбу...не хотел.       Не хотел потерять то хрупкое доверие, возникшее между ними.       Тонкую связь, но при этом очень крепкую, незаметную для обычного глаза.       Но сейчас...лёд буквально сковал все внутренности, сводя с ума от пробирающего до костей холода.       У него осталось мало времени.       Что для Учихи было тем самым приговором. И мужские руки жадно тянулись к теплому солнцу, согревающему землю своими лучами. Прогоняя бесов спать, даруя желанный покой.       — Дара, что ты делаешь, — та смеясь от щекотки, вынырнула из-под его конечностей, разворачиваясь к нему лицом, и с недоумением уставилась в его глаза, чёрные и глубокие, в которых плясали черти, скалющиеся и голодные.       Лишившись контакта, рука вновь почувствовала проникающие льдинки, впивавшиеся в нервы, сосуды, клетки, парализуя конечность.       Шаг вперёд, та чуть отступила, но столкнулась со стеной и остановилась.       Даже не дрогнула, когда широкие ладони зажали её с двух сторон.       Глаза цвета лесного ореха смотрели прямо, открыто, без страха. Это, наверное, единственный живой человек, не боящийся его ни на мгновение. Нет не так.       Боящийся не его...       ...а за него...       Искренне и безвозмездно.       — Мадара?... — она наклоняет голову в сторону, и ровные волосы меняют расположение, рассыпаясь по плечам.       Этот голос будоражил сознание, освобождая от навязчивых идей.       Он целует быстро, прижимаясь к мягким губам жадно, грубо.       Чтобы успеть, до того как Сенджу придёт в себя и оттолкнет его.       Чувствует на языке привкус дорогого саке.       Та широко распахнула глаза, шокировано уставившись на него, и застыла, не шевелясь.       Тот настойчиво сминал губы, изредка прикусывая.       И это было потрясающе, будто дорвался до глотка воды, утоляя многовековую жажду, которая трещинами расползалась по равнине.       Давил аурой, внутренне холодея от мысли, но при этом понимая, что его вот-вот оттолкнут.       Пальцы уже успели вцепиться в хрупкие плечи, сжимая цепко, до синяков. И потянуть вниз хакама, срывая его на пол.       Резко спустить с плеча нижнее кимоно, оголяя ключицу и делая вырез ещё больше. Ткань треснула, надрываясь в оглушающей тишине.       Учиха оторвался, уже собираясь спуститься к шее, но пересекся с спокойными, словно тихая водная гладь, серьезными глазами цвета лесной ореховой скорлупы, смотрящими без какого-либо страха, смущения или пренебрежения.       Она не сопротивлялась, даже не пыталась.       Женский голос, мелодичный чуть с хрипотцой прошептал.       — Что с тобой...       Заставив дрогнуть, а по спине пробежали мурашки.       Сенджу спрашивала не о его действиях.       Не о его поступке.       А о том, что происходит с ним самим.       Что тянет его в трясину, топит в болоте.       Не даёт дышать спокойно.       От Хаширамы пахло лесом, забивая этим запахом нос. Она подняла подбородок, пристально вглядываясь в его лицо, а каштановые пряди всколыхнулись.       — Скажи мне, Дара...       Покрасневшие его стараниями женские губы притягивают к себе взгляд, но тот делает над собой усилие и отстраняется.       Отступил на пару шагов назад, разрывая дистанцию и поворачиваясь боком, уводя голову в сторону.       Он переступил черту. Сорвался, о чем будет сожалеть все оставшееся ему время, пока остаётся в сознании.       Биджу.       Волосы иголками торчали во все стороны, закрывая безэмоциональное лицо. Руки, только что ощущавшие чужое тепло сжались в кулаки, а ногти до побелевших костяшек впились в кожу.       — Забудь, — резко бросил, ускоренным шагом направляясь к двери, ему нужно срочно охладить свою голову.       Произошедшее было ошибкой.       Оставаться на ночь в одном доме с Сенджу с самого начало было отвратительной идеей.       — Можешь продолжить...       Врезается ему в широкую спину, и тот застыл, не сразу осознавая смысл этих слов.       Время будто застыло, сливаясь в единый поток.       Где-то ветер просвистел у оконных ставень.       — Что?...       Учиха чуть поворачивает голову, глаза раскрыты более широко, зрачки расширены, взирая на плавно приближающуюся фигуру.       — Я не против, — она встала вплотную. И сейчас стала особенно заметна разница в росте. Черноволосый возвышался на целую голову, смотря сверху вниз, но при этом не чувствуя сильного превосходства. Превосходства над человеком, заставившим его познать горечь поражения.       Сильнейшее существо данной Эпохи взирало проникновенно, будто заглядывая в душу. Сканируя насквозь, пробирая до дрожи.       — Мне не нужна твоя жалость, — резко, холодно и даже зло свернули темные глаза.       Но позволил кисти тонкой руки коснуться холодной щеки, провести до уха, убирая лезущие иглы волос, щекоча кожу.       Это ранило больнее заточенной катаны.       На что тот отвернул голову, втайне наслаждаясь чужими прикосновениями.       — Это не жалость...       Сенджу охватила холодную широкую ладонь своими хрупкими пальцами, притягивая к своему плечу, заставляя его коснуться оголенной ключицы, нежная кожа покрылась мурашками.       А на загорелом лице проступил еле заметный румянец.       Впервые.       Что заставило сердце пропустить удар.       Очаровательно.       Вся злость куда-то испарилась, будто её и не было.       Исчезла.       А в душе зарождалось что-то тёмное.       Преступное.       Жадное.       Ненасытное.       Не отдаст.       Не отпустит.       Уже не сможет отпустить.       Эта женщина...       — Ты не знаешь на что соглашаешься, — низкий бархатный голос звучал хрипло, Учиха приблизил вторую руку и большим пальцем оттянул мягкую нижнюю губу.       И так чёрные глаза помутнели и потемнели. Смотрели словно голодный хищник, вглядываясь в чужие черты лица, глубоко дыша.       Что бы не ответила — не отпустит.       — Я доверяю тебе, — и мягко улыбнулась.       Это был удар ниже пояса.       Подлый.       И.       Коварный.       Заставляя придти в себя.       Нельзя спугнуть.       Учиха нависает тенью, наклоняясь к её лицу. Запускает широкую руку в каштановые волосы и касается мягких губ своими.       Нежно и бережно.       Не как в первый раз.       Аккуратно прикусывал ее губы, наслаждаясь чужой податливостью, чувствуя на языке привкус алкоголя. Вдыхая запах летней свежести.       А сердце колотилось как безумное, будто совершил нечто преступное и непозволительное. Нарушил табу, установленное им самим.       Потрясающе.       Пальцами ощущать, как у тонкой шеи бьётся чужой пульс.       Как загорелая кожа плавится от его прикосновений.       Как та зарывается своими изящными пальцами в его спутанную и колючую шевелюру.       Учиха чуть отстранился и, спустившись к загорелой шее, прикусил нежную кожу, вдыхая чужой запах.       Та наклонила голову, подставляясь под чужую ласку, давая больший простор для действий. Дышала глубоко, приоткрыв рот, хватала живительный кислород.       Учиха опустил руки к поясу, развязывая узел нижнего кимоно.       Спустился к ключице, проводя носом до бинтов, опаляя горячим дыханием ложбинку между грудей.       Кожа покрылась мурашками.       Холодные пальцы срывают пояс и, раскрывая края кимоно, проникают внутрь, касаясь разгоряченной кожи.       Греясь в чужом тепле.       Наслаждаясь чужим дыханием.       Чужим присутствием.       Возможности свободно прикасаться, где вздумается.       Обводить изгибы пластичного тела.       Чувствовать, как изящные пальцы натягивают чёрные волосы.       Он проник руками вглубь, проводя по ее ровной спине. Стиснул в крепких объятиях, прижимая к себе, и чувствовал, как неровно бьётся чужое сердце, отбивая незнакомый ритм.       И приподнял, отрывая от пола, словно та ничего не весила. Подпуская ближе, чем кого бы то ни было.       Хрупкая, биджу его подери.       Как это невысокое создание могло иметь такую силу?...       Как...черт возьми?...       Жизнь — непредсказуема и иронична.       Шаг-шаг-шаг.       Его ухо опаляет горячее дыхание, а тесно прижавшаяся грудь постепенно сводит с ума.       Доходит до угла, ставя её на татами босыми ступнями, параллельно стягивая кимоно и бросая куда-то в сторону, оставляя в одном нижнем белье.       Чёрные глаза изучающе пробегают по чуть смущенному лицу и отливающими бликами глазами в ночной темноте.       Что приносило внутреннее удовлетворение.       За чёрные волосы потянули, приближая к загорелому лицу, его целуют неумело, но нежно, утягивая за собой на футон.       Каштановые пряди разметались по серой ткани, в темноте, простыне.       Тот сминал её губы, нависая сверху, пробовал их на вкус, упивался своей вседозволенностью.       Будто сорвали все оковы, выпуская на волю.       Сенджу перешла руками с его волос на плечи, а после, спускаясь ниже к поясу, изящными пальцами развязывала плетения.       Раскрыла края одежды, касаясь широкой груди.       Слишком близко.       Что вызывало чувство дискомфорта.       Паранойи.       Тот отстранился, чуть замирая на несколько мгновений.       — Дара?...       Её голос хриплый с нотками недоумения.       Карие глаза отливают шальным блеском.       Дыхание сбито.       Хмык.       Верно.       Эта Сенджу...       ...никогда...       ...не ударит в спину...       А карие глаза лучатся любопытством, затягивая в свои сети. Завлекая и не отпуская.       Ни на мгновение.       Прочные бинты крепко стягивали объемную упругую грудь. Сорвать вниз не получится, как и развязать скрытый узел. Поэтому тот достал кунай из внутреннего кармана ещё не снятого кимоно и приблизил к краю.       На что та даже не дрогнула.       Он мог сейчас мгновенно нанести удар.       Один единственный.       Всадить отстрие под выпирающие ребра, кости которых просвечивали сквозь тонкую кожу, или в доверчиво подставленное горло, перерезать сонную артерию, и каким бы медиком та не была — не выживет.       Даже дернуться не успеет.       Он мог закончить этот фарс здесь и сейчас.       В широких руках было оружие, которое давало власть над чужой Судьбой, заставляя задыхаться от собственных мыслей.       На виске пульсировала жилка, набатом отдаваясь в голове.       Ну же.       Карие миндалевидные глаза смотрят, прямо...       ...открыто и до безумия доверчиво...       ...слишком...       ...просто слишком...       ...и рука замирает...       Он не ударит.       Не сможет.       Не хватит решимости...       ...вновь заглянуть в них...       Что-то внутри надломилось, выбираясь наружу.       И безграничная вера — обезоруживала.       Буквально.       Заставляла холодное жесткое сердце, покрытое шелухой боли, потери и предательства, безмолвно трепетать.       И таять, словно первые лучи солнца спустились на сугробы после сезона голых веток.       Сенджу в который раз выбивала его из колеи.       Сбивала с толку.       Ломала его чётко выстроенный шаблон.       Безграничная вера.       На грани с идиотизмом, но...       ...это, действительно, заставляло устыдиться собственных мыслей...       Это подкупало...       ...притягивало...       ...заставляло доверять...       Учиха аккуратно распорол ткань, стягивая бинты, припал губами к нежной коже, прикусывая полушария до красноты.       Чувствуя как та громко выдохнула и чуть прогнулась, вновь запуская свои пальцы в жёсткую шевелюру.       Провел языком, даруя своеобразную ласку, ощущая солоноватый привкус.       Рукой взялся за вторую грудь, которая не до конца вмещалась в широкую ладонь, стискивая пальцами и сминая фалангами.       Чувствовал упругую мягкость, которая буквально заставляла забыть обо всем.       Прикусывал и сжимал, заставляя женское тело выгибаться и запустить изящные руки за белую шею под одежду, гибкими пальцами натягивая кожу на спине.       Притягивая ближе.       Чёрная шевелюра при соприкосновении щекотала кожу.       Рукой обвел пластичные изгибы небольшой фигуры, касаясь мягкого живота и вдыхая терпкий запах чужой кожи.       Пальцами спустился промежности, отодвигая полоску ткани, проникая внутрь.       Теплая и мокрая.       Горячая.       Её сердце билось словно бешеное, вот-вот грозя вырваться из грудной клетки.       Пошевелил внутри, мягко натирая, и грубовато прикусил за грудь, заставляя ту чуть сжаться и тихо выдохнуть.       Неострые женские ногти впились в широкую спину, выдавая чужое состояние с головой.       Тот вынул пальцы, отстранился и флегматично облизнул их, вглядываясь в чужое лицо.       Которое вмиг смутилось, смуглые щеки порозовели.       Взгляд отвела куда-то в сторону, боясь пересечься.       — Дара, — осуждающе-смущенно прошептал голос, который буквально прошиб тело насквозь.       Очаровательно.       Хмык.       На что та смутилась ещё сильнее.       Учиха припустил штаны, прислоняя головку ко входу, и наклонился вперёд, обдавая тонкую шею горячим дыханием.       И вошёл, резко и внезапно, до конца, чувствуя, как тело сжалось от резкой боли.       Но тут же расслабилось, притягивая к себе за шею, вдыхая чужой запах.       Запах пепла и огня, забивая нос.       Чёрная шевелюра щекотала лицо, от ей чего хотелось фыркнуть.       Учиха выдохнул, шевеля каштановые волосы. И постепенно терял голову от нахлынувших ощущений.       Никакую другую женщину тот не хотел так сильно.       Никакую другую не жаждал до безумия.       Не терялся от одного только запаха.       Не впитывал чужое тепло так отчаянно, словно кислород.       Не нуждался до зависимости.       До сломанных рёбер и разбитых костяшек.       Находясь внутри, тот медленно сходил с ума, теряя самоконтроль, который и так был ни к черту.       И только возможность сорваться держала на плаву, боязнь причинить боль.       Спугнуть.       Увидеть разочарование в этих карих глазах.       Или неприязнь.       Это пугало гораздо сильнее.       Медленно вышел и вновь вошёл, чувствуя как прогибается чужая спина, а ногти впиваются сильнее.       Тихо ликовал, пока пламя разгоралось, сжигая сосуды, и кипела кровь.       Он впитывал каждое мгновение, каждый вдох, любую ответную реакцию.       И начал двигаться, постепенно наращивая темп.       Тихий стон буквально оглушил, пуская по спине приятные мурашки.       Сенджу закусывала губы, стараясь быть тише, и тяжело дышала, глаза лихорадочно блестели в темноте.       Тело под ним мелко задрожало, а та сильнее притянула за плечи, утыкаясь в его шею и легко прикусывая.       Что заставляло терять голову.       Сводило с ума.       Тот ускорился, доводя до предела...       ...на спине появлялись лёгкие царапины...       ...которые лишь распаляли...       ...заставляли брать и брать...       ...доставлять этому хрупкому телу максимум удовольствия...       ...она выгиналась и глубоко дышала...       ...скребла пальцами и проваливалась в забытие...       ...судорожно кусала губы, стараясь сдержать стоны...       ...никто не видел её в таком состоянии...       ...никто не доводил до такого состояния...       ...никто не прикасался так...       ...не пробовал на вкус...       ...не вдыхал этот запах...       ...не затягивал в пропасть разврата...       ...эти неумелые движения приводили в тихий восторг...       ...сердце билось, как бешеное...       ...таяло и билось...       ...еще пару толчков...       ...и он кончил, шумно выдыхая...       Чувствуя как расслабляется, а по телу разливается приятная нега.       Сенджу дышит тяжело, опаляя дыханием его ухо, буквально оглушая.       Черноволосый целует быстро и аккуратно, проводя по припухшим губам языком, и отстраняется, смотря на то, как та хватает ртом воздух от недостатка кислорода.       Разгоняет по чакру по телу.       Поднимается.       — Ты куда?       На что тот хмыкает и садится рядом, спиной к лежащей фигуре, сжимая в руках расшитое кимоно.       И уже собирался накинуть сверху.       Когда женские пальцы мягко обвивают его шею и, разворачивая чужой корпус, настойчиво притягивают к себе.       Мягкие губы касаются его.       Чёрные глаза изучали непривычно растрепанную женщину, что внутри вызывало волны удовлетворения от проделанной работы.       Карие миндалевидные глаза цвета лесного ореха смотрят завораживающе, как всегда открыто, без тени обиды и боли.       Изящные пальцы залезли в непослушную шевелюру.       Чёрные глаза помутнели, а хриплый низкий голос разорвал устоявшуюся тишину.       — Не провоцируй меня...       На что та растянула губы в улыбке и тихим засмеялась легким перезвоном, который набатом отражались в голове.       А скрытое облегчение разлилось покоем, заглушая тревожные мысли.       В голове стало на удивление пусто, черти забились в самый дальний угол, затихая в ожидании следующей возможности.       Они будут ждать.       И ждать.       Пока Учиха вновь не потеряет нечто невероятно ценное для него.       А пока пусть наслаждается.       Пусть сильнее привязывается.       Сильнее и сильнее.       По-Учиховски. До безумия.       До полной зависимости.       Ведь.       Тем сильнее будет ярость, когда он потеряет свой последний якорь.       Тем проще внушить нужное им.       И когда рухнет последний оплот спокойствия.       Настанет их черёд.