По другую сторону

Фредди украдкой смотрел на своего оппонента, стараясь не отвлекаться от игры. Следовало признать, русский был не только невероятно умен, но и хорош собой. Его внешность и типаж представляли собой квинтэссенцию всего, что так любят женщины: изящные тонкие пальцы, любовно ласкавшие фигуры, прежде чем передвинуть по доске очередную пешку; красивое лицо, обрамленное темными волосами с проседью; немного усталый, скучающий вид. Его пронзительно-серые глаза были глазами человека, который полностью погружен в себя и не замечает ничего вокруг, кроме вечной работы собственного разума. Фредди видел в Сергиевском то, чего не находил во многих своих соперниках: искреннюю преданность Игре, чуял в нем азарт человека, который играет не ради победы, а ради самой идеи. Русские, по всей видимости, вообще были весьма идейными людьми – Трампер невольно усмехнулся - в отличие от соотечественников Фредди, которые любили побеждать, купаться в лучах славы и зарабатывать деньги. И поначалу ему казалось, что русский шахматист окажется таким же прожженным циником, каким постепенно становился и он сам. Но Сергиевский еще верил, еще жил теми призрачными идеалами, существовавшими только в его голове. Он любил Игру не за те материальные блага, которые она могла принести – он ценил в ней сам процесс, эти умозрительные конструкции, медленное изучение противника, анализ его слабостей и сильных сторон - словом, все, что пытается охватить мощный интеллект. Это было очевидно по его поведению, тому, как он сосредоточенно хмурил брови, как вдумчиво нажимал на кнопку часов, и той непроницаемости, с которой делал следующий ход. Американец был почти очарован, если бы, конечно, в его словаре еще существовало такое слово. Он всегда был импульсивной личностью, и ему даже не снилось такое невозмутимое спокойствие, что излучал всем своим существом Сергиевский. Трамперу вот все чаще приходилось напоминать себе, зачем он ведет этот постоянный бой. Чтобы не дать посредственности посягнуть на то, что, в конце концов, было привилегией сильных умов. Фредди с детства был поглощен шахматами, они стали его незаменимой философией. Делаешь ход – и наступает расплата. Проявляешь ум и смекалку – и ставишь в тупик врага, даешь себе передышку ровно до следующего хода. И так было всегда, в конце концов, вся земная жизнь – лишь огромное подобие шахматного поля. Невероятная ирония крылась в том, что эта игра, по сути являвшаяся привилегией сильного пола, всегда была подспудно женской: вся настоящая власть сосредоточилась в руках королевы, а король был слаб и беспомощен, словно простая пешка. Разве не забавно? Его королева уже давно перетянула на себя все одеяло, она помыкала им как хотела, решала за него все деловые вопросы, совладать с которыми он был не способен – слишком порывист, эмоционален, вспыльчив – еще много всяких слишком! Возможно, он неосознанно искал в ней опекающую фигуру, мать, которой был лишен когда-то. Все эти мысли почти не отвлекали его от хода игры, они будто шли где-то параллельно, уже привычным фоном. В конце концов, у каждого игрока свой внутренний багаж. И их задача лишь не позволить этому багажу перекрыть все остальное. Он изучил множество разных партий, и был склонен к подробному анализу каждой ошибки. Но при этом Трампер всегда играл по-своему, и гордился этим. Свою порывистость он умел превратить в преимущество, потому что некоторые его ходы сбивали противников с толку, ведь он умел быть непредсказуемым. И ему удавалось их обмануть. Но не Сергиевского. Его разум был настолько ясен и чист, что, казалось, никакое постороннее влияние не способно отвлечь этого человека от его цели. Он, очевидно, был из тех людей, которые готовы пожертвовать всем ради идеи Игры. И одно лишь это вызывало у американца бесконечное уважение к своему противнику. Еще несколько ходов, и партия была закончена. Сергиевский одержал победу. Трампер готов был вспылить, ибо любил привлекать к себе внимание, но что-то его остановило. Он понимал, что русский не умеет ловчить и обманывать – он уже достаточно имел с ним дело, чтобы знать, что высокомерный Анатолий не позволит себе такое порочащее его пятно на собственной белоснежной репутации. Значит, он действовал честно. Трамперу оставалось лишь признать свое поражение. Но еще ничто не кончено. Игра продолжается. Впрочем, как и всегда. Сергиевский находился в своем номере, когда раздался стук в дверь. Он накинул на плечи пиджак и вышел в коридор. Когда он открыл дверь, Анатолий с удивлением обнаружил, что на пороге стоит Фредди, явно перебравший алкоголя. Должно быть, очередное поражение далось ему дорогой ценой. - Добрый вечер, - вежливо сказал Сергиевский, распахивая дверь шире. – Проходите, мистер Трампер. Трампер зашел в комнату, слегка покачиваясь и щуря на него полные недовольства и гнева глаза. Наверное, не стоило его впускать, но Анатолий был слишком хорошо воспитан. В конце концов, они должны были узнать друг друга – избавиться от влияния порочащих их обоих сплетен и ложных установок, которыми пестрели заголовки газет в обеих странах. Они ведь не обязаны быть врагами – этого хотят лишь их государства, постоянно плетя заговоры и заглушая настоящие человеческие голоса. Возможно, это его шанс доказать Трамперу, что противостояние СССР и США – не та причина, по которой они здесь собрались. Трампер между тем озирался, пытаясь понять по обстановке комнаты характер ее владельца. Все было идеально чисто, повсюду царил какой-то неестественный порядок. Ни одна вещь не лежала не на своем месте, точнее, вещей вообще не было – лишь на крючке в коридоре висело длинное пальто и нахлобученная на него шляпа. У американца в комнате творился сущий кошмар – россыпи газет, некоторые из которых он порвал собственными руками, везде сигаретные окурки, бутылки вина – словом, все, что так не вязалось с образом первостатейного шахматиста. Даже на его родном языке русский говорил почти безупречно – не считая легкого акцента, который напоминал Фредди, что даже такой человек, как Сергиевский, не мог быть идеален во всем. - Стерильная тут у вас обстановочка, - заметил Трампер, присаживаясь в кресло и откидывая голову на подушку. – И книг сколько привезли. Готовились к партиям? – спросил он с легкой издевкой. - Я иногда читаю на ночь, чтобы успокоить ум, - спокойно заметил на это Сергиевский, не реагируя на провокацию. – Опыт других игроков вдохновляет меня. Может быть, чаю? - Я бы предпочел чего покрепче, - ответил Фредди, усмехаясь. – Меня успокаивает джин. Нет ли у вас водки? - Не пью. - А как же русская традиция? - Это популярное заблуждение. Не всякий русский без ума от водки. Полагаю, такой образ рисует иностранная пресса. На эти слова американец рассмеялся. - Да, пресса много чего рисует. Да что вы сами не садитесь? – он махнул рукой в сторону Сергиевского, который застыл у дивана, словно статуя. – Может, сыграем? Сергиевский покачал головой. - Я боюсь, мистер Трампер, вы не в том состоянии, чтобы играть, - ответил он, наконец принимая более расслабленную позу и направляясь к чайнику. – Я все же настаиваю на чае. - Валяйте, - смиренно ответил американец. – Вы что-то говорили о вдохновении. Неужели оно имеет место быть, когда речь идет о шахматах? Сергиевский ответил, разливая по чашкам коричневую заварку – американец увлеченно наблюдал за процессом, отмечая, какие жилистые у русского руки: - Это не главное, но все же шахматы – тоже искусство. Пусть и интеллектуальное. Каждый из нас пишет свое произведение, только музыканты используют ноты, художник – краски, а мы – танец фигур. - Весьма романтично, - заметил на это Фредди, отхлебывая из прозрачного стакана в подстаканнике. – Какой странный у вас чай. - Потому что он заварной, не из пакетиков, - слегка приподнял брови Анатолий. – Многие говорят, что чай – это привилегия англичан. Советский народ с этим бы поспорил. Мы пьем чай всегда – когда больше ничего нет. Когда хочется утолить жажду. Или вести задушевные беседы. - Вы настроены на задушевную беседу? – нагло ухмыльнулся Трампер, и русский впервые выдал себя – Фредди увидел, как на мгновение сжалась узкая, бледная ладонь. Сергиевский заметил, усаживаясь в кресло напротив: - Почему бы и нет. В конце концов, вы же не просто так решили сюда зайти. Или наоборот, хотели предъявить мне очередное обвинение? Трампер закусил губу, по-прежнему усмехаясь. - А вы весьма прямолинейны, мистер Сергиевский. Но нет, как ни странно, я сейчас не настроен сыпать оскорблениями. Вы одержали заслуженную победу. - Я хочу, чтобы вы знали, мистер… - Зовите меня Фредди. - Фредди, - продолжал русский, доверительно наклоняясь в кресле и помешивая ложкой сахар. – Мне неинтересна политика. Как, полагаю, и Вам. Единственное, что имеет значение – это игра. - Игра важнее игроков, - кивнул на это Трампер. – Я полностью солидарен. И предлагаю отбросить наши разногласия, хотя бы на один вечер. Мне не стоило обвинять вас во всех смертных грехах. Не скрою, что Вы мне неприятны как противник, но интересны как человек и игрок. - Как и Вы мне, - ответил Сергиевский. На секунду воцарилось молчание. Было странно взирать друг на друга не из-за преграды из черно-белых фигур. Наверняка его вечные телохранители сейчас недовольны тем, что Сергиевский пригласил к себе в номер представителя другой, враждебной цивилизации. Да будь они неладны. Анатолию хотелось просто отдохнуть от всего, от этой жизни, разыгрываемой словно по нотам, от постоянного ежесекундного бдения за его плечом. Он имел право жить и мыслить свободно, и, кажется, раскованная атмосфера Запада начинала на него влиять. Трампер, между тем, понемногу трезвел, и на смену гневу, раздражению и разочарованию после провала приходило недоумение. Чай, хотя и горьковатый, взбодрил его, он не понимал, как оказался в этой комнате, напротив человека, в котором он не принимал все, что тот олицетворял. Кроме самой его удивительной личности. - Наверное, это было ошибкой, - заметил устало Трампер. – Я не должен был приходить. Черт возьми, все это вы и ваше непонятное влияние… С чего я решил, что мы сможем поговорить по душам?.. – его снова начинали захлестывать чувства, которым он не мог дать объяснения. Он резко вскочил, отталкивая от себя предложенный чай, и подлетел вплотную к Сергиевскому, хватая того за грудки: - Признайтесь, что все это – ваша игра, ваша победа – было обманом! Вам что-то подсказывали ваши сообщники, может быть, тайные сигналы… Сергиевский поднял руки в оборонительном жесте. - Мистер Трампер, успокойтесь, - мягко сказал он, заглядывая Трамперу в глаза. – Вы не в себе. Только что мы с вами решили вести себя цивилизованно… - К черту цивилизованность! – вскрикнул Трампер, хватаясь за голову. – Вы невыносимо заносчивы, высокомерны и… Считаете себя умнее всех… - Я вовсе так не считаю, - спокойно парировал Сергиевский, и в этот момент Трампер ненавидел его как никогда. Как ему удавалось сохранять спокойствие под таким давлением?.. Он, Фредди, уже не выдерживал всего этого. От русского не пахло одеколоном – от него исходил тонкий запах лосьона для бритья и какого-то мыла, а еще чая, и даже этот запах был абсолютно чуждым – черт возьми, никто в Америке так не пах, все пахли алкоголем, газетами, дорогими духами, а он стоит перед ним, такой умытый, усталый, но по-прежнему совершенно невозмутимый, и так сладко и притягательно пахнет… Фредди не выдержал и поцеловал его. Грубо, стремительно, нахально – просовывая язык ему в рот, вкладывая в этот недопоцелуй все свое недовольство, свою обреченность… Пусть подлец ощутит на себе все прелести «тлетворного Запада» - с его распутством, вседозволенностью и шальной свободой… Сергиевский слегка покачнулся, но устоял на ногах. На его лице впервые появилось выражение, которого так долго ждал американец – растерянность, смешанная с возмущением и… чем-то еще. Он медленно поднес ладонь к лицу и вытер губы – при этом его черты выражали какую-то эмоцию, которой американец не мог, решительно не мог дать объяснения. - Зачем вы это сделали? – тихо спросил Сергиевский, отворачиваясь и отходя в сторону. Он опустил закатанные рукава рубашки и смотрел куда-то мимо Фредди. – Вы знаете, что у нас в СССР за такое могут посадить? - А мне плевать, - с запалом ответил Трампер, которого потряхивало от адреналина и непонятного гложущего желания, которое их поцелуй только распалил. – У нас такое тоже не приветствуется, но никто ничего не узнает, если ты не расскажешь. Воцарилась неловкая пауза, нарушаемая лишь частым дыханием раззадоренного американца. - Я прошу вас немедленно покинуть эту комнату, - слегка дрогнувшим голосом заметил Анатолий, но в его лице при этом не дрогнул ни один мускул. – По-моему, мы с вами оба исчерпали способность вести себя адекватно. - Никуда я не уйду, - уперся Фредди, снова приближаясь к Сергиевскому и заставляя того посмотреть ему в глаза. – Я хочу знать, какого хрена не могу вот уже которую неделю выбросить тебя из головы, с тех самых пор, как узнал, что нам предстоит сыграть партию… - Возможно, Вы не выспались и перепили, - резонно заметил тот, пожимая плечами. – Я вас уверяю, у нас в СССР… - У вас в СССР… - передразнил его Трампер, подходя еще ближе. – Неужели у вас в СССР не делают вот так?.. – он положил руку на плечо Сергиевского и погладил напряженную мышцу. Русский слегка отклонился, но не стал уворачиваться от жеста. – Неужели у вас не делают так? – Фредди наклонился ближе и прижал Сергиевского к белой стене номера. – И вот так? – он опалил своим дыханием тонкую шею и опустился на колени. Сергиевский часто задышал, пряча лицо в ладони. Он вряд ли мог не понимать, к чему идет дело, но сопротивления не оказывал. Что-то в нем надломилось за эти недели, и он не мог понять, как вернуть на место ошалевшую Вселенную, которая в одно мгновение слетела с катушек. Стоны русского были для Фредди целительным бальзамом на душу. Он убеждал себя, что делает это, потому что хочет унизить его, свергнуть с чересчур высокого пьедестала, на котором тот оказался, но было глупо увиливать. Какая-то глубинная, испорченная часть его хотела этого, хотела гладить обнаженную кожу бедра с редкими темными волосками, хотела узнать, что скрывается под строгими отглаженными брюками и невозмутимым фасадом. Русский не был инопланетянином или существом из другого мира – он был человеком из плоти и крови, который предстал перед ним расхристанный, отчаянно умоляющий о пощаде и не желавший, чтобы он, Фредди, его пощадил… Он был в основном удручающе тих, но силы желания, что проскользнуло в его голосе, это не умаляло. Когда все было кончено, Фредди застегнул ему брюки и поднялся с колен. На Анатолия было приятно смотреть – он раскраснелся, бледные щеки алели, по виску стекала капелька пота. Фредди еще раз поцеловал эти строгие, тонкие губы, заглянул в льдисто-серые затуманенные глаза. Впрочем, экстаз был недолгим. Спустя секунды Сергиевский восстановил самообладание, отодвинулся от стены, к которой оказался прижат, и молча побрел к своему креслу. - Думаю, дверь за собой вы в состоянии закрыть и сами, - тихо сказал он и медленно уселся, откидывая голову назад, как до него сделал Трампер. Трампер, хоть и неудовлетворенный, почувствовал облегчение: его наконец отпустило, а с проблемой он действительно может справиться как-нибудь без помощи русского. Игра продолжалась. …Впрочем, как и всегда.