Направление взгляда

«Не задавай вопросов — и мне не придётся лгать тебе», — говорила она мне. Довольно часто. Пожалуй, слишком часто, чтобы можно было не обращать на это внимания. И вопросов, само собой, от этого только прибавлялось. Но знал я о ней по-прежнему ничтожно мало: как почти два года назад, в день нашего знакомства, так и сейчас. Что вообще нужно знать о человеке, с которым живёшь? Имя, возраст, род деятельности, интересы, важные события из прошлого и планы на будущее — вот необходимый минимум. Из всего перечисленного проблем не возникло только с первым пунктом: своё имя она назвала сама. — Я Гермиона, — сказала, не дожидаясь моего вопроса. — Нил, — выпалил я настолько поспешно, словно боялся, что она убежит, если не отозваться сию секунду. Скроется в толпе или, того хуже, испарится в воздухе. Когда я впервые увидел её, Гермиона сидела прямо напротив меня в полупустом вагоне лондонского метро. Так сразу я и не заметил в ней ничего примечательного. Наверное, потому что толком и не всматривался. Так случается: мы вроде бы глядим прямо на человека, но на самом деле — мимо или сквозь него. Сейчас мне кажется, что уже тогда было предрешено: я не смогу забыть эту девушку. В тот день, конечно, меня ещё не поглотили мысли о ней. Но первые шаги навстречу этому небольшому помешательству я уже сделал, хоть пока и не чувствовал ровным счётом ничего странного. Метро, вагон, незнакомка. Обыденность. Так вот, она сидела с выпрямленной спиной с книгой в руках, читала, слегка сдвинув брови, и казалась мне совершенно обычной. Ровно до тех пор, пока в дальнем конце вагона не прогремело что-то вроде... взрыва? Как выяснилось позже, это группа подростков действительно взорвала что-то вроде бомбочки. Ни дыма от неё, ни какого-либо другого урона. Только звук, напоминающий о горячих точках и о том, как любой солдат, не задумываясь ни на миг, падает, заслышав звук приближающейся гранаты или команду «ложись!» Тут каждая секунда играет роль, да что там — доля секунды. У меня осталась парочка шрамов (один на голени, второй — на плече; там, где бронежилет не прикрывает), и ещё десятка-другого отметин я сумел избежать благодаря хорошей реакции. Так и в тот день в метро — едва удержался от того, чтобы не упасть на грязный пол лицом вниз, прикрыв голову ладонями. Это всё отработанные рефлексы. А Гермиона... она не удержалась. Не упала наземь, конечно, но вскочила с места, в мгновение достигла противоположного от взрыва конца вагона, села на корточки и, похоже, пыталась нащупать в кармане оружие. Что у неё там, пистолет? Нож? Перцовый баллончик, на худой конец? И как ей помогло бы хоть что-то из военного арсенала здесь, в вагоне, который только-только отъехал от станции? Это явно были отработанные временем действия, которые воспроизводятся на автомате. Ну а остальные лондонцы вели себя совсем неправильно. Несколько человек вскрикнули, кто-то ринулся к выходу, а спустя минуту послышались возмущения — дородная женщина решила прочитать хулиганам лекцию по технике безопасности. Гермиона же медленно встала и быстро осмотрелась. А меня волной накрыли воспоминания почти десятилетней давности. О том, что было не только давно, но и далеко, и хотелось убедить себя, что не со мной. Хотелось, но никак не получалось. Когда Британия принимала участие в войне в Персидском заливе, я был одним из солдат — без внушающих уважение погон на плечах, без возможности отдавать приказы. Без права на ошибку. Но с обязанностью — делать, что велено, даже если это связано со множеством смертей, с применением химического оружия. Я на всю жизнь запомнил, что такое опасность. Но откуда эти рефлексы могли появиться у молодой девушки? По внешности ей нельзя было дать больше двадцати. А по отрешённому выражению лица она тянула на все сорок. Хотелось понять — почему? Гермиона поймала мой взгляд, мгновенно спрятала глаза и направилась к выходу. Спустя пару минут двери открылись, она вышла на станцию. Я двинулся за ней. Отчаянно надеясь, что незнакомка не примет меня за преследователя, шёл позади неё до самого выхода в город. Она всё шла, а я по-прежнему не знал, что предпринять. Импровизация никогда мне не давалась. Я предпочитал действовать, строго придерживаясь плана. Но вот если алгоритма действий под рукой не оказывалось, приходилось отдаваться на волю интуиции. — Вы не подскажете, как пройти на Харли-стрит? — возникнув перед ней, я назвал улицу, на которой располагалась моя квартира, прекрасно понимая, что пешком дотуда добираться не меньше часа. Ляпнул первое, что пришло на ум. — Вам следовало проехать ещё несколько станций. — Да?.. — Да. Думаю, вам об этом известно. Почему вы пошли за мной? — Я просто… Вы… Я заметил вас в вагоне… — Вы ведь знаете, кто я, верно? — Нет, − от такого вопроса я опешил, но быстро собрался с мыслями, добавив: − Зато я был бы не прочь узнать. Она посмотрела на меня очень пристально — так, словно пыталась залезть мне в голову, узнать самые сокровенные тайны. Хотя, спроси Гермиона меня о чём угодно в тот момент, я бы всё рассказал. Но она больше не задавала никаких вопросов. Просто сказала те два слова, с которых и началось наше знакомство: — Я Гермиона. Назвав ей своё имя, я впал в ступор. Понимал, что ещё несколько секунд — и она вновь направится туда, куда собиралась, пока я не помешал ей. Мало кто может позволить себе потратить час на болтовню с первым встречным. — Куда вы идёте? Я могу проводить. — Никуда. — То есть? — Я гуляю. — Можно мне с вами? (Да, да. Я тоже считаю, что это звучало до отвращения жалко). — Вы же собирались на Харли-стрит, если я ничего не путаю. — Я живу на этой улице. — Могу я воспринять это как приглашение в гости? — спросила она. Неожиданно. — Что?.. То есть да… Да, конечно. Я буду рад. — А можем мы перейти на «ты»? Я кивнул. — И ещё вопрос: скажи, Нил, ты веришь в волшебство? — Если бы оно существовало, все бы об этом давно знали, разве нет? — Возможно, ты и прав, − Гермиона кивнула. − Пойдём. На самом деле ты ведь знаешь, как отсюда добраться до твоего дома, верно?.. * * * Как только мы прошли в мою гостиную, Гермиона села на диван, вытянув ноги вперёд, и сказала: — Я так устала… — Из-за чего? — Из-за всего этого... Всего. — Я не совсем понимаю. Правильнее было бы сказать: я совсем не понимаю. — Ну конечно. Почему ты пошёл за мной? — Я уже говорил. Заметил тебя в метро. — И что дальше? Почему следил? — Мне показалось… Ты как будто была на войне. — Так ты преследуешь всех участников военных действий? — То есть ты — одна из них? — Неважно. Но ты точно был в горячих точках. И что, скучаешь? — По войне? Нет, разумеется. Я хочу забыть о ней. — И поэтому знакомишься с такими же «покалеченными» людьми, как и ты? С теми, кто как раз не может забыть? Поверь, это худший способ достижения твоей цели. — То есть лучше просто молчать, как и ты? Делать вид, что ничего не было, но в момент возможной опасности мгновенно занимать оборонительную позицию? — Именно, — Гермиона уверенно кивнула. — Чем плоха моя линия поведения? — Мой психотерапевт сказал бы, что нужно делиться переживаниями. Иначе они разрушат тебя изнутри. Мне даже не было стыдно признаваться, что я хожу к мозгоправу. Из моих друзей об этом не знал никто. Родные, разумеется, были в курсе — именно они в своё время настояли на этих сеансах. А сам я довольно быстро привык к беседам со специалистом. — Он помогает? Психолог? — Хуже точно не делает. — С таким же успехом можно ничего не предпринимать. — Как ты? — Как я. — Я сказал, почему пошёл за тобой. Но зачем ты пришла сюда? — Моя квартира просто ужасна. Я не могу в ней находиться, и у меня почти не получается уснуть из-за шума с улицы. — Ты пришла ради тишины? — У меня действительно нет сил на разговоры, — она легла на диван, в позу эмбриона. — Я посплю тут, хорошо? — Подожди… — я не мог понять, что из всего того, что она делала и говорила, было более странным. — Скажи, ты действительно была в горячих точках? Где? Как такое возможно? — Неважно. * * * «Я так устала». Позже она часто повторяла эту фразу. И каждый раз я понятия не имел, как это правильно перевести: «Поможешь расслабиться?» или «Даже не думай прикасаться ко мне!» Возможно, Гермиона и сама не знала. Но это маловероятно. Потому что чем больше я с ней общался, тем яснее понимал: знаний у неё куда больше, чем у меня, а вот желания делиться ими с кем бы то ни было ей явно недоставало. Когда я спрашивал у неё, как прошёл день, она отвечала: «Неважно» или «Не знаю». Один раз мне хватило глупости переспросить: — Как ты можешь не знать? Это же твоя жизнь. — Только не говори мне, что знаешь всё о своей жизни. — Во всяком случае, я точно в курсе, как у меня дела. — Да? — спросила Гермиона безучастно. — Ну и не задавай вопросов. Наверное, мне стоило радоваться, что она промолчала, а не солгала. Хотя могла бы. Я поверил бы каждому слову. Пожалуй, даже крупицу информации о Гермионе я в то время воспринимал как дар свыше, хоть и не признавался себе в этом. Убеждал сам себя и весь окружающий мир в том, что меня устраивает сложившееся положение дел. Она ничего не рассказывает? Что ж, а кто сказал, что я вообще хочу знать что-то о ней? Пропадает на несколько дней? Возвращаясь, ведёт себя как ни в чём не бывало? Хм, а почему это должно беспокоить меня? Большую часть времени, что мы вместе, она молчит? А я люблю тишину, разве вы не знали?.. В последнем утверждении есть доля истины. С некоторыми людьми молчать даже комфортнее, чем вести долгие беседы. Таким человеком была и Гермиона Грейнджер. Странная, молчаливая, загадочная. Она просто осталась жить у меня. Перевезла свои немногочисленные вещи через несколько дней. Через пару недель переместилась с дивана в мою спальню. В какой-то момент мне показалось, что таким образом (деля со мной кровать — во всех смыслах) она хочет расплатиться за гостеприимство. Самая абсурдная мысль… Спустя месяц или чуть больше я заметил, что Гермиона оплатила все счета за жильё. Когда я спросил, зачем она это сделала, то услышал в ответ: «А что, это противоречит твоим принципам?» Нет, это ничему не противоречило. Но ещё больше усложняло задачу — понять, кто такая Гермиона Грейнджер. Узнать, чего она хочет добиться. И… может быть, помочь ей в этом. * * * Мне не раз доводилось видеть, как люди улыбаются одними только губами. Гермиона же, напротив, передавала все эмоции через глаза. Мало говорила, а уж об улыбке и тем более смехе и речи быть не могло. Откровенно говоря, сам я тоже не любитель растягивать губы, демонстрируя окружающим мнимую радость. Может, поэтому меня так зацепила Гермиона? Может, поэтому я не могу забыть о ней даже спустя два года? Спустя два года после того, как она исчезла из моей жизни, забыв сказать «до свидания» или хотя бы «прощай». Вернее, не забыв, как не забывала она и улыбаться из вежливости. Просто не считала нужным. Не считала нужным что-то объяснять. Не считала нужным делиться секретами. Не считала нужным расспрашивать меня о чём-то, чего я не рассказывал ей по своей инициативе. Не считала нужным жить, как обычный человек. Не считала нужным притворяться нормальной. В одну из первых ночей, что мы провели вместе, я заметил шрам на её руке. Слово «грязнокровка» — словно вырезано ножом прямо на коже. Что это — «подарок» с войны, вроде знака отличия, принадлежности к какой-то группировке? Или это её прозвище среди «своих»? Да и кто для неё «свои»? Я не знал. Ничего не знал. Ни-че-го. * * * — Я ушла с прежней работы, — сказала она однажды, вернувшись домой к вечеру. — Почему? — Представь, что на службе тебе приходится каждый день смывать себя в унитаз… Буквально. — Ты имеешь в виду — фигурально? — Может быть, — Гермиона пожала плечами, а я ещё больше запутался. — С тобой так плохо обращались на работе? — Может быть, — повторила она. — Но там было скучно, и мои идеи не воспринимали всерьёз. Никаких перспектив. — Какие идеи? — Прогрессивные. В основном. — Какие именно? — Если бы я хотела тебе рассказать, ты бы уже всё знал. И если бы я могла говорить об этом с каждым встречным ма… с каждым встречным… То я бы рассказала тебе. Признаюсь, мне было сложно не обидеться на «встречного», ведь на тот момент мы жили вместе уже несколько месяцев. И спали вместе почти столько же. Но любопытство всегда пересиливало, поэтому я спросил: — Скажи мне честно: ты из ЦРУ? Она рассмеялась. — Нет, Нил. Конечно же, нет. — А… если бы ты была из ЦРУ, ты бы мне сказала? — Понятия не имею, какие у них правила по поводу неразглашения. Эти её слова прозвучали настолько уверенно, настолько убедительно, что я поверил. И решил, что Гемиона из какой-то другой секретной организации. Но спрашивать об этом всё равно было бесполезно — ничего не добьёшься. «Не задавай вопросов», — говорила она мне. Я слушался. * * * Ещё она довольно странно одевалась. Точнее, чересчур обыденно: одни и те же джинсы, пара футболок, пара свитеров, кроссовки, куртка. И маленькая сумочка, расшитая бисером, всегда при ней. Кто носит такую сумочку со спортивной одеждой? Кто вообще так одевается, занимая солидную должность где бы то ни было? Про должность я, конечно, додумывал. А что мне ещё оставалось? Пропадала Гермиона с утра до вечера по будням, иногда не было её и в выходные. Приходила уставшая. Порой работала с бумагами по вечерам, запираясь в комнате. Секретный агент — не иначе. Я бы подумал, что Гермиона, скрывая всю информацию о себе, переодевается уже придя на работу. Но она никогда не брала с собой никаких вещей. Помимо той треклятой маленькой сумочки, в которую мог поместиться разве что маленький топ, а никак не деловой костюм. Наверное, она всё же хранила подобающую одежду в офисе. Хотя это слишком сложно, но, чёрт возьми, всё, что она делала, было слишком сложным для меня. Я ведь находил проблему даже в том, что она всё время ходила в джинсах. Ну, почти всё время. Однажды, всего лишь однажды, я увидел её в платье. До сих пор ломаю голову, где она его достала — такое с элегантное, сидящее точно по фигуре и подчёркивающее всё, что нужно. Я бы сказал, что оно скрывало и недостатки фигуры, если бы они у неё были. Гермиона тогда обернулась и взглянула на меня, спросив буднично: — Нормально? — Более чем, — я старался не выказывать восторг. — Тебя так родная мать не узнает. — Она в любом виде меня не узнает. — Что? — Ничего. Пойдём скорее. Это случилось в мой день рождения. Я тогда попросил Гермиону одеться для праздника, заранее ни на что не рассчитывая. Хоть она и ответила «угу», я перевёл это как «Угу, не дождёшься ты от меня никаких нарядов, сколько бы дней рождения у тебя ни было», а вовсе не как «Угу, как скажешь, я надену самое роскошное платье из всех, что только смогу найти во всём Лондоне. И сражу всех своим видом». Поверьте, если бы вы знали Гермиону хоть пару дней, вы бы тоже не ждали от неё жертв. Просто в данном конкретном случае это платье не было для неё никакой жертвой. Может, она даже хотела выглядеть женственно, хотела порадовать меня. Мне нравится так думать. Вечером, в ресторане, она даже вела себя… как обычный человек. Болтала о чём-то с моими друзьями, задавала вопросы, может, даже отвечала на встречные. И это было почти обидно, но в то же самое время — приятно. Ведь я понимал, что Гермиона делает это не ради себя, не ради того, чтобы создать хорошее впечатление. А ради меня. Она понимала, что если будет общаться с моими близкими в своей привычной манере, то вопросы вроде «Почему твоя подруга такая странная?» или «Ты не думал перестать общаться с ней?» будут смущать именно меня, и никого больше. Уж точно не её. Мой двадцать восьмой день рождения прошёл так — словно бы по сценарию, который читала одна лишь Гермиона. Который она и написала, заранее зная, что я одобрю и не посмею внести ни единой правки. Вернувшись домой, мы даже немного поболтали. Не о ней, конечно, а о других приглашённых на мой праздник. «Твои родители очень милые». «Твои друзья очень весёлые». «Мне понравилась кухня в том ресторане». И всё. * * * На следующий день я не увидел её ни утром, ни днём, ни вечером. Ни через неделю, ни через месяц, ни через полгода. Я даже приучил себя не думать о ней и, заходя домой, не надеялся услышать её голос. Скучное «привет» и ни слова объяснений. Ведь она могла бы вернуться и вести себя как ни в чём не бывало, верно? Могла. Но я предпочитал не забивать себе голову этой чепухой и не вспоминал о ней несколько месяцев. Но сегодня… Сегодня я не могу не думать о ней, потому что я её видел. И она улыбалась — совершенно точно не одними губами. Шла под руку со светловолосым мужчиной. Как мне показалось, не очень ей подходящим. Хотя улыбка говорила о том, что Гермиона бы со мной не согласилась. А если бы я принялся спорить с ней, сказала бы: «Неважно». И умолкла бы. А может, всё изменилось? Раз она начала улыбаться, то почему бы ей не полюбить долгие задушевные беседы? Не со мной, очевидно, ведь и улыбалась она, идя под руку с другим человеком. Не со мной. Эти мысли пронеслись у меня голове, как только я увидел её, как только узнал. Потом наши взгляды пересеклись, и когда она одними губами проговорила моё имя, улыбка не исчезла с её лица. Гермиона кивнула мне и прошагала мимо. Наверное, стоило остановиться, спросить у неё хоть что-то. Но вы же и сами понимаете, что она ответила бы мне на любой вопрос.