дико, например

— Восемьдесят четвёртый год, Саратов. В тот день пожилая женщина неторопливо шла из магазина с бидонами молока. Один себе, другой соседке, совсем старенькой бабушке, ведь так хорошо помогать людям. — Тебя не заебало смотреть на работе про работу? Хоть бы «Глухаря» включил, и то прикольнее. Фролов и Березин сидят в дежурке, оба пялят в телевизор на тумбочке. Перед Фроловым — контейнер с недоеденными макаронами и заветренной сосиской. С экрана вещает Леонид Каневский: весь при параде, с приглаженными усами и в костюме из дедовского гардероба. Березин в ночные дежурства всегда его смотрит с открытым ртом, ржёт где не надо, трясёт кулаком в экран преступникам прошлого — вот как мы вас всех! В дежурство из-за этого с ним никто не любит ходить, эмоциональности в Березине как в десяти футбольных комментаторах сразу. Не каждый выдержит. — Фролов, иди нахуй. Не нравится «Следствие вели» — можешь поспать в изоляторе. В участке холодно. Отопление в этом году решили отрубить как можно раньше, мол, ночью уже плюсовая температура — чего вам ещё нужно? Фролову нужно в отпуск, мать просит приехать на юбилей в родной Саранск. Он уже договорился с кадровичкой и бухгалтерией, смогут поменять даты без заявления, а приказ подпишут у Прокопенко потом, задним числом. С самим Прокопенко договариваться не хочет: начнёт ещё выспрашивать, почему сразу не запланировал даты, почему не подумал про мать, почему окна в участке грязные. А Фролову оно зачем? Хватит того, что жена и любовница по очереди мозги выносят, этой хуйни ещё и от шефа он не выдержит. Березину нужно выплатить кредит за кредит. Точнее, не кредит — долг отдать соседу по лестничной клетке, зажиточному клерку-финансисту. Мужик он мерзкий, всё время перебарщивает с одеколоном и хвастается новой бэхой с круглыми номерами. Березин за глаза его называет мажорчиком и плюётся в кухонную раковину. Вслух он улыбается и просит подождать его ещё недельку — до зарплаты. Пространные рассуждения Леонида Каневского из телевизора прерывает звонок телефона. Березин раздражённо цокает языком. — Полицейское управле… да. Ага. Да. Адрес? Да. Давно слышали ругань? Да. Знаете нынешних жильцов? Да. Ага. Понял. Передам дальше. Ждите. Березин кладёт трубку и возвращается к экрану телевизора. — Чего там? — спрашивает Фролов с набитым ртом. — Да хрень. Хочешь через три пизды проехать, посмотреть, как опять родители ругаются, а ребёнок рыдает? Оба не хотят. Сидят, вперившись в экран. Фролов доедает свой ужин. Березин жалеет, что не купил несколько бутербродов в Перекрёстке через дорогу, пытается вспомнить, не завалялся ли где-нибудь доширак или хотя бы ролтон. Леонид Каневский в телевизоре пьёт пиво, когда телефон звонит во второй раз. — Твоя очередь, — бросает Березин, не поворачивая головы. Фролов закатывает глаза, быстро проглатывает остатки макарон, торопливо поднимает трубку. — Полицейское управление, лейтенант Фр… Да. Да. Да, к вам уже выехали. Не знаю, в ближайшее время. Ждите, — и кладёт трубку. — Как же заебали. У нас же из семьи сор не выносят! Пусть разбираются сами. Уроды. Набухаются, а потом нас винят. Мол, не помогаем! Работать надо, а не бухать. Березин согласно прихлёбывает чай. — Надо было этой бабке сказать, чтобы звонила, как трупы пойдут, — отвечает он и начинает заливисто смеяться. Фролов согласно хмыкает. — Ну ничего. Там такая клуша звонила, ещё раз точно наберёт. Тогда и скажем. На камень-ножницы? Ржать начинают одновременно. Так громко, кажется, что телефон и папки со столов повалятся. У Фролова падает вилка. Березин вытирает испарину со лба и возвращается к передаче. На пятнадцать минут у них становится тихо, только телевизор и шум рабочего компьютера. Фролов листает ленту во ВКонтакте, Березин доедает ноготь с большого пальца. Раздаётся очередной телефонный звонок. Переглядываются. Вытягивают перед собой кулаки. — Цу-е-фа! — говорят синхронно, на зависть любому хору. Оба выкидывают камень. Фролов недовольно фыркает. Березин предлагает: — Давай ещё раз! До трёх! Они играют ещё раз. Фролов выдаёт бумагу, Березин — камень. Победно ухмыляется, но Фролов качает головой, у него есть шанс на победу. Последнюю играют сосредоточенно, с таким напряжением, будто не телефонный звонок разыгрывают, а миллион долларов, не иначе. Березин побеждает, разрезая «бумагу» Фролова своими «ножницами» как раз в тот момент, когда Игорь Гром проходит внутрь и снимает трубку. — Старший лейтенант Гром, — отскакивает от тесных стенок дежурки. Фролов с Березиным синхронно подскакивают на стульях. Леонид Каневский заканчивает передачу, на экране запускается реклама «Принцессы Нури». Едва перевалило за десять вечера. — Понял вас. Выезжаем. Ждите, — он кладёт трубку, сурово разглядывая застывших с открытым ртом коллег. — Ну и? — Игорь! Пришёл, чёрт! — после минутной заминки оживает Березин. — А мы как раз собирались трубку брать! — следом за ним говорит Фролов. — А ты вон как! Всегда вовремя. Достойная наша смена. Игорь ничего не отвечает, сдвигает кепку на глаза, хмурится на Березина, хмурится на включённый телевизор. — Людей отправили? — спрашивает он. Березин как всегда заминается. Делиться нечем, дивиться нечему. Ну, с кем не бывает на работе? Заговорились, заотдыхались или ещё какое-нибудь «за». Коллеги по сменам не Прокопенко, чтобы перед ними отчитываться по всей строгости. Даже Игорь. Фролов это понимает первым, он расслабляется, вместо удивления на лице лёгкая ухмылка. — Да что ты, Игорёк, начинаешь сразу? Пьяницы немного не поделили бутылку водки. Мы что, не в России живём? Ну, всякое бывает. Зачем у людей сор из избы вытаскивать? Фролов ржёт громко, эхо от стен отскакивает. Игорь сжимает руки в кулаки. — Звонил Плотников, дежурный местный. Убийство. Надо ехать. Фролов закатывает глаза. Только этого не хватало под конец смены. — Не смотри на меня так! — говорит он Игорю. — У меня рабочий день почти закончился! — Почти не считается. Игорь вновь снимает трубку телефона, набирает внутренний отдела криминалистики. Трубку снимает Женя — новенькая девочка, год как выпустилась из универа. Бодро спрашивает, что стряслось, получает угрюмое «надо ехать» от Игоря. Шумно кладёт трубку. — Я всё-таки не пойму, нахуя нам всем ехать туда, — ворчит Фролов. — Так регламент же, Палыч! — весело говорит ему Березин. — Хуямент! От такой работы с крышей не долго попрощаться! Бак скоро потечёт — все регламенты и инструкции запоминать! Ебанёсся! Хлопает входная дверь, в кабинет забегает Женя. Волосы в низком хвосте, чёрное стёганное пальто в руках. На губах лёгкая улыбка, которая тут же тает, сталкиваясь со строгим взглядом Игоря и злым — Фролова. — Нам уже пора? — неуверенно спрашивает она. Фролов раздражённо фыркает. — Пора. Березин! — гаркает он, — за старшего остаёшься! Березин пожимает плечами. Ему, в целом, без разницы, жена дома не особо и ждёт, а лишний раз встречаться с этим самым мажорчиком и плевать потом в раковину от того, как он бесит, не хочется вовсе. Они втроём сгружаются в машину. Ехать около двадцати минут, плюс-минус две из-за красных светофоров и зевак-пешеходов. В машине жарко. Всё Фролов виноват — печку не вырубает до последнего. Вечно ему холодно, страшно простудиться или спину продуть. Мнительности даже бабки позавидуют. Игорь думает, как его с такими загонами взяли в полицию. Фролов ему всё время говорит: — Будет тебе тридцать пять, узнаешь. Игорю двадцать семь и в ближайшие миллиард лет загоняться по пустякам он не собирается, но Фролову об этом не говорит — тот назовёт его щенком, дураком или ещё каким-нибудь обидным словом. Он, конечно, не из обидчивых, но выслушивать всё равно не хочется. Особенно при Жене, хотя ей, кажется, наплевать. Сидит себе в наушниках, музыку слушает вместо чужих разговоров. Ну что за ангел. Приезжают только через сорок минут, приходится объехать аварию по пути, а потом ещё долго искать въезд во двор. Плотников ждёт их около подъезда, курит. Отдаёт честь Фролову, Игорю жмёт руку. Жене улыбается из-за усов, но тут же становится серьёзным. — Нарки, — говорит он. — Пизже, чем в «Реквиеме». Квартира на третьем этаже: типовая двушка из конца девяностых. В подъезде на окнах занавески и горшки с цветами, стены со свежей краской. Только ковров на полу не хватает—образцовый дом. — Бабка сказала, что такого у них не было никогда, — отчитывается Плотников. — В квартире семья другая раньше жила, а полгода назад они в Финку свалили, да так и не вернулись. Мужик там айтишник что ли или какой-то такой. Квартиру под сдачу отдали. Вроде как, ещё какому-то мужику. А тот не жил здесь. Жили нарки эти, баба одна и ёбырь её. На вид прошмандовка та ещё. Ну а что с них таких взять, да? Ну и короче, они срались между собой часто. Баба эта с ёбырем. А сегодня как-то особенно громко, так, что соседка напугалась. Выстрелы слышала. Не ошиблась — баба с пробитой башкой, а мужик передознулся и сдох. Обосранный рядом валяется. Фролов кривит рот. Вечер стал в двадцать три раза хуже. За нарками никто гонять не любит: дилеров не поймаешь, а от них самих едва ли что-то полезное услышишь. А тут ещё и два трупа. Невезение да и только. Плотников отгоняет любопытных соседей от дверей. Фролов принимается заново опрашивать бабку, пока Женя с Игорем проскальзывают в квартиру. Запах затхлости с вонью общественного туалета бьют в нос без подготовки. Женя закрывает лицо рукой, кашляет в кулак. Игорь на секунду зажмуривается и жалеет, что не взял маску в машине — Фролов предлагал ему, в шутку. Прямо по коридору кухня и двери к раздельному санузлу. Напротив входной двери ещё одна дверь, судя по всему, в спальню. Стекло в двери разбито, дверные ручки валяются отдельно. Игорь медленно оглядывает коридор: справа стоит жуткого вида шифоньер, рядом с ним — комод, оба чёрного цвета. Углы немного сбиты, как будто об них часто ударялись. Ручки у шкафов так же валяются на полу. Над комодом висит картина, репродукция «Алёнушки» Васнецова. В коридоре воняет дерьмом так же сильно, как и старостью. Тела валяются в зале. Женщина привалилась к стенке. На вид лет тридцать пять, хотя с уверенностью сказать трудно — половина её головы размазана по стенке бордовым фейерверком. Нелепое платье в цветочек порвано, на руках следы от инъекций. Язык высунут изо рта, единственный оставшийся глаз широко распахнут. Мужик валяется рядом. Чёрные волосы, слипшиеся, на щеках и шее трёхдневная щетина, пальцы грязные, рубашка на теле заляпана остатками еды. Глаза закатаны, белки торчат, как шприц из бедра. Пена изо рта до конца не успела раствориться. На паркете вокруг него лужа. Игорь осторожно обходит коридор по периметру. У стены стоит продавленный диван и ещё один шкаф, но уже с книгами. На стене напротив дивана светлый прямоугольник посреди обоев. Игорь понимает, раньше там висел телевизор, плазменный, скорее всего. Удивительно, как они не вынесли остатки мебели. Может, всё было впереди? А может, испугались арендаторов. Игорь смотрит на тела, смотрит на сосредоточенное лицо Жени. Ни грамма брезгливости или отвращения, работа есть работа. Он говорит ей, что осмотрит оставшуюся часть квартиры, берёт у неё лишнюю пару перчаток и уходит обратно в коридор. В кухне ничего интересного не находит. Холодильник пустой, в микроволновке лежит заплесневелая буханка хлеба и скисший лимон. Туалет и ванна выглядят так, будто в них никогда и не заходили. По краям раковины виднеются красные разводы. Игорь заходит в спальню. Кровать и комод стоят у противоположных стен, между ними покосившаяся табуретка. На табуретке недоеденный сырок, шоколад с него растёкся по сиденью. На самом краю кровати кто-то сидит, игрушка какая-то. Свет из окна не достаёт, от коридорных ламп игрушка прячется. Игорь щёлкает выключателем, когда позади него возникает Фролов. — Что тут… блядь. Сука. Плотников! Блять, Плотников, где ты шляешься?! Звони в скорую! Срочно! Осмотр квартиры прерывают до приезда скорой. Квартиру закрывают, соседей отгоняют прочь. Плотникова оставляют с ребёнком внутри. Скорую ждут на улице. Курят молча. Женю немного трясёт: от злости ли, от страха или от всего сразу. Фролову тоже нехорошо, лицо бледное, белки глаз красные. Становится особенно заметно, что он сильно старше своих лет: морщины на лице, проседь на висках и щетине. Игорь до сих пор видит перед глазами бледную детскую кожу с торчащими из неё иглами. Кислотно-жёлтая коробка детской реанимации вылетает из-за угла, через минуту выплёвывает двух санитаров и врача. Игорь сжимает в зубах сигарету, Женя сжимает руки в кулаки. Фролов провожает санитаров в квартиру, сбивчиво объясняет про ребёнка на месте преступления и что от них требуется. — В такие моменты ненавижу свою работу, — Женя обнимает свои плечи, вдыхает дым от сигареты Игоря. Проходящая мимо подъезда дворняга на дым фыркает. — Жуть берёт. Они что, совсем нелюди? Животные. Дворняга подходит к ним на полусогнутых ногах, тихо поскуливает. На правую ногу хромает. Игорь медленно садится на корточки, осторожно протягивает руку к собачьей морде. — Животные лучше людей, — отвечает он, проводя рукой по голове дворняги. — Еда есть? Женя хлопает по карманам, качает головой. — Знала бы, обязательно прихватила бы что-нибудь. На дворнягу она смотрит с жалостью, вертит браслет на руке. Собака в очередной раз фыркает и убегает прочь. Игорь смотрит ей вслед, стряхивает пепел на землю. Что ей наша жалость, лучше бы кусок хлеба дали. Игорь успевает докурить сигарету и начать ещё одну, когда мальчика выносят на носилках. Женя особенно громко вздыхает, хлопает глазами. — Какой ужас. Как детский гробик. Игорь не отвечает, возразить нечего, а соглашаться глупо. Скорая уезжает прочь, а они возвращаются обратно в квартиру. Нужно закончить осмотр. В участок возвращаются под утро. Женя на заднем залипает в окно, из наушников доносится что-то громкое, но жанр определить не получается. Фролов жалуется, что за переработку им не заплатят, что у него кредит на кредит не выплачен и, будь он каким-нибудь айтишником, таких проблем у него бы точно не было. — Всё для этих залупоглазых пидоров, блять. А мы чё? Честным ментам как зарабатывать-то, блять? Зарплаты с гулькин хуй, работы — обосраться сколько, ещё и недовольные все вокруг! Говорят ещё, мусора бандитов-закладчиков крышуют, навариваются на чужом горе. Да кто б обратился ещё, блять, с крышей-то этой, блять. Всё это, сука, из-за залупоглазых, говорю тебе. Разумовского этого обоссаного, Дурова, суки ёбанной. Они тормозят перед светофором. Мимо проходит компания: пиво в бумажных пакетиках, шаурма из ларька в руках. Улыбаются, смеются, шумно разговаривают. Березин на всякий случай начинает поносить ещё и их, разве что кулаком в окно не трясёт. Когда светофор вновь загорается зелёным, он добавляет: — Суки, айтишники-пидорасы. Страну развалили и растащили по Гейропам. Игорь вспоминает Вадика, его бывшего соседа по коммуналке. Вадик учился на программиста в СпбГУ, сам оплачивал комнату на стипендию и подработки и почти никогда не отказывался от вечернего сеанса боевиков под пиво. Игорь ему всегда немного завидовал. По-доброму, конечно, сам-то он в компах ничего не понимал, а технику чинить мог двумя способами: сдавал ремонтникам в подвал через дорогу и бил кулаком по телевизору (последнее не все выдерживали). — Шайтан-машины ваши… — ворчал он, когда Вадик курил в форточку в комнате. Тот вечер он помнит особенно хорошо. Весна была, как сейчас, на улице мерзко и слякотно. Они слушали песни про Прасковью из Подмосковья, докуривали сигареты, купленные на последние деньги. Вадик всё говорил, что они гранж и панк, а Игорь не разговаривал с отцом уже несколько месяцев.У Вадика на носу был диплом и смешная родинка, у Игоря первые дежурства в участке. Как-то так они и сошлись, потому что совсем были не похожи. Иногда здорово послушать, как оно, когда всё не как у людей. В их комнате всегда было накурено, но так было и во всей коммуналке. Хозяйка закрывала глаза, всё равно прокурят да и запах уже не выветришь, но на бычки в банках по комнатам ругалась. Говорила, хоть бы мусор выбросили, я же предупреждаю, когда прихожу. Вадик больше любил приспосабливать банки из-под кофе для своих кактусов или подставки под ручки, а бычки выбрасывал в форточки. Иногда тушил об землю в цветах у соседа Кантемира, иногда кидал их к Павлу Игоревичу в чай — мужик вонял старостью, воровскими байками и перегаром. Павла Игоревича никто не любил и все желали ему скорейшей смерти от цирроза печени. Павел Игоревич сел через год, после того, как заселился в коммуналку, убил их хозяйку. Та пыталась отобрать у него сигареты. — У России три пути: вебкам, закладки и айти, — говорил ему Вадик, выбрасывая бычок в форточку. Ветер дул ему в лицо, кудрявые волосы смешно топорщились. В родинку на носу всё время хотелось ткнуть пальцем. Игорь ещё криво улыбнулся, шлёпнул его по заднице и ответил: — Вебкамщик из тебя бы вышел что надо. Через полгода Игорь съехал в бывшую отцовскую квартиру, а Вадика повязали с продажей кислоты в клубе. Березин дожидается их вместе с дежурным, Пашкой Арбузовым. Шутят что-то у входа. Березин неожиданно бодрый, несмотря на бессонную ночь. Пашка широко улыбается, слушает какой-то очередной анекдот за триста. Фролов расписывается в журнале, когда Березин неожиданно громко говорит: — Все говорят: нельзя. А ты возьми и оближи сахар через стекло! Зычный смех Березина заполняет участок. Фролов усмехается, ворчит что-то в духе «не ори так, соседей перебудишь». Женя непонимающе переглядывается с Пашей и с Игорем, но они только пожимают плечами. Что с этих ископаемых взять. Остаток недели проходит сумбурно. Среда у Игоря смазывается после бессонной ночи. Полдня он пишет отчёты, потом докладывает Прокопенко, докладывает майору Козлову. Караулит Женю с её экспертизой, но ничего интересного она ему не рассказывает ни у себя в кабинете, ни в столовой через дорогу. Попутно выясняет номера настоящих хозяев, звонит им в холодную Финляндию и пытается разузнать, кому они сдали квартиру. Толковой информации не получает, но они обязуются прийти в участок, всё равно в ближайшее время возвращаться — ремонтировать квартиру или вовсе продавать. На работе задерживается почти на два часа, уходит только потому, что Женя зовёт проводить её до метро. Домой приходит уставший раз в тридцать сильнее обычного, его хватает только расстелить постель и отрубиться до четверга. В больницу к ребёнку на следующий день собирается ехать один. Отчитывается Прокопенко, забирает у Березина ключи от служебной Лады. Фролов кривится, только бы отчёты не заполнять тебе, Игорёк. Но против слова не говорит — самому снова встречаться с ребёнком не хочется. Не по себе от него. От той квартиры в принципе не по себе, даже спустя сутки. Но отъехать от участка толком не успевает — из здания выбегает Пашка Арбузов. Ребёнок умер. Опознать так и не получилось. В пятницу после работы он заходит в круглосуточный магазин в соседнем дворе, покупает у Зураба литровую бутылку водки и пиццу на закуску. На кассе задумывается на секунду, берёт пачку Парламента. Зураб говорит, что будет его ждать за догоном, если что. Игорь оставляет чужое обещание без внимания. Пачку распечатывает, стоит только переступить порог магазина, сжимает фильтр в зубах, чиркает зажигалкой. Дым спокойствия не приносит, чёрный пакет в руках — тоже. Сигарету он докуривает, даже не дойдя до подъезда, бросает окурок в мусорку, вытаскивает из кармана ключи. Парадную в последний раз ремонтировали лет пять назад. Да и как ремонтировали, стены покрасили, лестницу помыли, выставили цветы на подоконники. К зиме цветы перемёрзли, лестницу загадили, а на стене снова написали «ХУЙ» прямо перед входом. Управдом всё кормит жильцов обещаниями, скоро как сделаем ремонт, будет не хуже, чем в новостройках и квартирах на Невском. Что жителям, что Игорю плевать на капитальный ремонт. Потолок на голову не падает и слава богу. Пить Игорь начинает культурно: достаёт рюмку из шкафа, ставит перед собой бутылку и пиццу в пакете. Наливает стопку, включает проигрыватель с диском «В городе N». Держит перед собой рюмку, шепчет: «За безопасность полётов», — и опрокидывает стопку внутрь себя. Тёплая водка в десять раз мерзотнее холодной. Научно доказано институтом изучения вредных привычек Игоря Грома. Он чувствует, как водка стекает по горлу вниз, жжётся страшно и тяжело опускается в желудок. Морщится, достаёт пиццу, отрывает кусок. Тётя Лена бы не одобрила, что он пьёт в одиночестве, пожурила бы и сказала, что нужно найти себе друзей, девушку, хотя бы собаку. А то Игорь только дворняг прикармливает, а домой никого не пускает. Всю жизнь же так не проживёшь.Человек же существо социальное, от того и надо социализироваться, чтобы в конце не остаться одиноким дедом. Фёдор Иванович бы сказал, что надо немного зачерстветь. Дел-то таких куча ещё будет, а будут и ещё хуже. На всех нервов не напасёшься и всех не спасёшь тоже. К сожалению ли это, к счастью ли — никто не знает наверняка. Просто жизнь такая, жестокая, несправедливая, тяжёлая и непонятная. Разбираешься в ней с трудом и не всегда до конца. И если каждый раз от этого пить, так и спиться недолго. А жить надо. Пытаться, по крайней мере. Так бы, наверное, сказал отец Игоря. А может, и не сказал бы. Отношения под конец у них были так себе, мягко говоря. Игорь наливает себе ещё одну стопку, выпивает без тоста. Отламывает от пиццы ещё кусок. Вторая идёт полегче, но удовольствия никакого ни от стопки, ни от повода. Третью выпивает сразу же после, не закусывает. Смотрит на блёклое фото семьи Прокопенко и четы Громов над стиральной машинкой, думает, за покойников не чокаются и не закусывают, а ему и чокаться не с кем. Как удобно. Думает: отцу было так же хреново, когда мать сжёг рак и он не смог её спасти? Ему было хуже? Они с ним никогда про это не говорили, даже на кладбище ходили по отдельности. Отец сказал ему только раз: — Похорони нас рядом. Без неё не смогу. А потом он умер. Людей на похоронах было много, Игорь удивился, сколько у него было друзей и знакомых. Сколько людей жалели, что Константина Грома больше нет. Прокопенко плакали, другие люди тоже плакали. Кто-то пил. Кто-то рассказывал про совместные дела. Игорь подумал про свои похороны. Понял, что о нём так поплакать некому и съехал с коммуналки. Вадика забрали за неделю до этого. С улицы доносится скрип шин по асфальту, когда Игорь решает пить из горла. Комната немного расплывается перед глазами. Уматурман говорит, что пришло время проститься, а Игорю не хочется или не можется. Ни с отцом, ни с убитым месяц назад мужиком, ни с ребёнком вместо игольницы. От воспоминаний про последнего скрипят зубы. Суки. Оторвать бы им головы, разодрать глотки, заставить их мучиться, корчиться от боли. Жаль, что умерли так рано, ещё и счастливыми после дозы. Права была Женя, работу из-за таких уродов он и правда ненавидит. Да и жизнь блекнет сильнее. Взгляд упирается в шину на полу. Тётя Лена предлагала разукрасить её как-нибудь «повеселее». — У тебя в квартире так мрачно, надо бы красок добавить! Даже краску почти купила, жёлтую, как цыплята из мультиков, но Прокопенко отговорил. — Сам разберётся. Не лезь. Отец так и не закончил ремонт в квартире, а Игорю и без ремонта было нормально. Отсутствие нормальных обоев и стены перед кухней он компенсировал кучей хлама: десятком старых настольных ламп, книгами с блошиного рынка, уродливыми фигурками солдатиков на неработающим камине. Здоровенной шиной, на которую он поставил телевизор и плейстейшн. Пыльной люстрой над головой. Строительными паллетами и самым удобным матрасом из Асконы сверху. Едва ли вещи помогали скрыть трещины в потолке, сползающие со стен обои и дверь отдельно от туалета. Но Игоря всё устраивало. Чего ради ему этот ремонт, для кого стараться? Ему и без него нормально, всё равно он в квартире почти не находится, даже в выходные на месте не сидится. Игорь делает ещё пару глотков из бутылки, заваливается на диван. Пицца падает со стола на пол, поднимать лень. Что с ней случится? Он лениво стягивает джинсы с ног, выпутывается из футболки. Сверлит взглядом недопитую бутылку. Сон накатывает на него вместе с последней песней на альбоме. Засыпает, свернувшись калачиком на диване. Похмелье нападает на Игоря с самого утра: голова раскалывается, изо рта воняет. Хочется есть и умереть одновременно. С улицы слышно, как мимо дома проносится воющая пожарная машина — летит красной молнией. Игорь прячет голову под подушку, жмурит глаза. Пожарка уехала, звон в голове остался. С добрым утром, мир! Из колонок в дальнем углу комнаты до сих пор шуршит диск Уматурман — ночью так и не снял с повтора, да и проигрыватель забыл выключить. Ковёр под ногами от чего-то влажный и холодный, но он не помнит, чтобы что-то проливал. Опускает взгляд — наступил в недоеденную пиццу. Ком к горлу подкатывает неожиданно. Игорь успевает накрыть рот ладонью, подскочить на ноги и добежать до унитаза. Выворачивает его долго и громко. Во рту становится ещё гаже, звон в голове усиливается. Горло дерёт, пальцы дрожат. Из носа текут сопли, глаза слезятся. Когда внутри кончается даже желчь, Игорь устало откидывается на кафельную стену. Хочется вытянуть ноги, но в узком туалете не получается — рост не позволяет. Он стирает слюну с губ, прикрывает глаза. Прислушивается к себе. Кажется, в животе больше не тянет, но звон в голове не прекращается. Как будто кто-то с силой ударил по металлу и звук расходится, как круги по воде. На электронных часах показывает половину пятого утра, когда он наконец поднимается с пола и идёт к ванной, умыться. Игорь моет ногу от пиццы, саму пиццу выбрасывает в мусор, а потом заваливается на матрас и засыпает ещё на четыре часа. Сон беспокойный: он всё куда-то падает, тянет руки, но никак не зацепится. Не за что. В реальность его выталкивает хлопок соседской двери и чей-то крик. Стены в доме тонкие, слышно любой чих. Обычно это не проблема, дома Игорь бывает мало, только спит несколько часов перед работой. Но иногда и у него бывают выходные и дикие перепои, прямо как сегодня. Тогда терпеть окружающую действительность становится немного хуже. Уматурман всё ещё шуршит в колонках, один из Кристовских в десятый раз повторяет «я так ждала тебя, Вова», а второй подвывает ему «Ума-а-а Тур-рма-а-ан». Игорь разлепляет глаза. Перед глазами потолок в мелких трещинах, в дальнем углу около книжных полок паук доплетает свой новый дом. Игорь заставляет себя подняться, когда заканчивается песня про потери и пролетевшие года. Желудок ноет от пустоты и обезвоживания, за окном ноет погода. Игорь открывает холодильник и тут же закрывает обратно. Смотрит в окно, сонно трёт глаза. Думает, Зураб наверняка ему что-нибудь скажет, что надо было готовиться к утру с вечера. Думает, что наверняка захочется ему втащить за это, пусть даже он будет прав двадцать раз. Понуро. Спустя ещё полчаса бесцельного обхода квартиры по периметру, он выключает музыку и собирается выйти на улицу в магазин. Решение даётся ему тяжело, на улицу выходить не хочется страшно. Там холодно, пасмурно и дождь не думает прекращаться. Желудок Игоря тоже не прекращает ныть, а желудок в таких вопросах решает. В «Пятёрочке» берёт два доширака с говядиной и полторашку Жатецкого Гуся. Один съедает всухомятку, запивая пивом, во второй высыпает двойную дозу приправ. День проходит мимо него: всё время сидит на диване, вперившись в телевизор. По Первому показывают чёрно-белые военные фильмы и поток мыслей Шейнина про Украину, по России — один из клонов «Доярки из Хацапетовки», по ТНТ и СТС тридцать пять вариантов «Кривого зеркала» для молодёжи. Сил заходить в интернет нет. Да и что он там найдёт? На фильме всё равно сосредоточиться не сможет, а от музыки заболит голова. Под вечер телевизор выключает: голова окончательно перестаёт варить, когда с экрана на него орёт Соловьёв. Игорь переползает с дивана на матрас, накрывается сверху двумя икеевскими пледами. Греют они плохо, но Игорь не жалуется, под пуховым сейчас спать невозможно — сваришься заживо. В потолок пялится, пока окончательно не засыпает: считает, сколько раз фары чужих машин мажут светом ему по потолку, разглядывает трещины и думает, что когда-нибудь он закончит ремонт. Может быть, через год? Во сне к нему приходит Соловьёв в золотом костюме и предлагает вместе спеть бессмертные шлягеры Филиппа Киркорова. Игорь просыпается в три часа ночи в холодном поту, а потом засыпает обратно. Воскресенье у него ленивое: спит до победного, завтракает шавермой из лавки около метро, пьёт оверпрайснутый кофе из «Цеха», долго ходит по городу, будто высматривает потенциальных нарушителей. Ругается с подростком из-за граффити, переводит бабку через дорогу, ещё раз пьёт кофе, но уже из «Вольчека». Долго стоит и пялится на Малую Невку, уходит, когда замечает плавающую в воде бутылку. Ничего интересного не происходит ни когда он проходит мимо зоопарка, ни когда он созванивается с тётей Леной. Она приглашает его на ужин, говорит про мясо по-французски. Игорь думает, что Прокопенко будет донимать его тем пацаном с Беговой, и вежливо отказывается. — Я ваш месячный бюджет проедаю, — отшучивается он, прежде чем попрощаться и отключиться. — Ты только будь аккуратнее, Игорёша, — говорит она ему в трубку. Игорь зависает около газетного киоска на Крестовском острове. Шмыгает носом, хлопает по карманам в поисках мелочи на «Аргументы и факты» — подстелить в коробку дворняге в их дворе. Находит только Подорожник и три рубля монетами. — Брать будете? — спрашивает у него кривозубая женщина с ярко-красными губами. — Нет? Тогда идите, чего просто так стоять. Он недовольно кривится, но уходит. Спускается в метро, едет до Садовой, пересаживается на синюю ветку и выходит только на Чёрной речке. Домой возвращается под вечер, вымотанный долгой прогулкой и зудом мыслей в голове. Засыпает с открытой форточкой и предвкушением дерьмового понедельника.