В игру на двоих играют трое

— Я люблю тебя, — говорил мне Сэм уверенно каждый раз, когда мы лежали в кровати, готовясь ко сну, а затем снимал своё обручальное кольцо и клал на тумбочку. Каждое его слово и даже слог, что слетал с давно уже не целованных мною губ, тяготил мою скудную жизнь в невозможных масштабах. Я не снимала кольцо перед сном, потому что никогда не надевала его наутро, и в принципе вся супружеская жизнь моя была соткана из нитей стыда, бесчестия и лютейшего обмана. Я не могу сказать, что никогда не любила Сэма, но если сейчас мне предстояло выйти за него снова, я бы однозначно ответила в загсе неопровержимое «нет». Не знаю, кому из нас я сохранением этих псевдолюбовных семейных уз делала жизнь горестнее, но иногда мне бывало стыдно готовить ему завтрак и желать доброго утра. Жарить Сэму излюбленную болтунью с соусом табаско и всё равно кормить его отменной ложью. Это становилось моей рутиной. — И я люблю, — отвечала я тихо, отвернувшись к стене, и всеми силами пыталась скорее заснуть, а утром не просыпаться как можно дольше и не проживать новый день только для того, чтобы завтра наступил ещё один точно такой же. Прошло два года с нашей с Сэмом свадьбы, а я до сих пор не могу поверить, что ни душа, ни даже тело моё не принадлежит моему мужу. Мы жили вместе, и я относилась к нему уважительно, но всё-таки не могла простить себе того, что каждый раз перед сном любовные признания я высказывала Сэму, а любила совсем другого. Та степень обожания, которой наделил он мою и без него обожаемую душу, меня глотила. Я не могу назвать Сэма плохим мужем и, вообще, скорее, это я виновата во всём том, что между нами происходит, и мне безмерно больно оттого, что я позволила ему полюбить себя, хотя знала, что сердце готова подарить лишь Александру. О, Александр… Даже имя его во мне пробуждает чувство тягучей, как патока, истомы. Он стал для меня айсбергом, о который я охлаждала зацелованные жаркими поцелуями Сэма свои пальцы. И я не знала, что с собою делать. Я рыдала ночами от безысходности и скудности своего ума. Разве сильная духом, спелая женщина позволила бы себе так унижаться? Никогда. А я? Я не любила Сэма. Но оставить человека, что души во мне не чаял, просто напросто не хватало духу. Это ведь Сэм. Мой муж Сэм. Муж. Мой? Мне казалось, он готов был сжечь своё тело, лишь бы мне не было холодно, когда солнце зайдёт. Неужели когда-то я думала, что способна отдать взамен столько же? Ежеминутно мою голову разрывали вопросы, но отвечать себе на них я по-настоящему боялась. О, Александр… Он любил меня всей своей широкой, стальной и неприступной душой. Сколько бы я не говорила о Сэме, голова моя всегда забита лишь лоскутами образа Александра. Мы виделись, когда Сэм уезжал на работу или когда я «встречалась с подругами», «ездила к маме в Дерби», или «направлялась в классическую командировку в Милтон-Кинс». У меня давно не было подруг, с мамой мы не виделись уже практически год, а все командировки, что мне назначались, я непреклонно скидывала на коллег. И отправлялась лишь в объятия к мужчине, что ненавидел меня за то, что я всё ещё ему не принадлежу и безмерно любил за то, как я вечно теряю ключи, и за родинку на шее. Мы были двумя частями одного абсурда вселенского масштаба. Однажды дошло до того, что Сэм посадил меня на поезд, а на следующей станции Александр уже ждал меня на перроне. В этот момент я поняла, что окончательно сошла с ума. Его дом — почти единственное место, где мы встречались, казался мне роднее своего собственного и от этого становилось ещё хуже. Вся моя жизнь была переплетением двух трубочек, одна из которых была плотно набита счастьем от любви с Александром, а вторая окрашена лишь моей глубокой бессовестностью и печалью оттого, что я никак не могу оставить совершенно не нужного мне Сэма. Я уже давно не принадлежала своему мужу, но ещё не готова была отдаться Александру, и этот факт вселял в мою голову толику надежды на то, что у меня осталась хоть пара грамм чести и достоинства. Александр часто кусался. Я всегда думала, что он мною жадничает, и смеялась. К слову о поцелуях: мы никогда не занимались сексом. Да, целовались, и обнимал меня Александр особенно крепко, будто хотел на себе оставить мой отпечаток, и это довольно интимно, но голой меня никогда не видел. Хотя, какое это имеет значение, если между нами кроется нечто куда более сокровенное, чем моя нагота. Я помню, что мы с ним однажды поссорились, и на фоне этой нашей недолгой разлуки я провела безвыходно дома целую неделю. Я переживала настолько, что взяла на работе больничный. Хотя, действительно, лучше я была бы простужена. За то время, что я провела в себе и наедине с мужем, Сэм настолько мне осточертел, что я не сумела сдержаться и пустила по его хрупкому сердцу первую трещину. И да, как бы это скотски ни звучало, радовалась тому, что начало было положено. Ниточки, связывающие нас, наконец, стали обрываться. И треск их был для моих ушей настоящей усладой, хотя и боли в эти моменты в моей груди выделялось места не меньше. Эти два чувства: сожаления и упоения сосуществовали во мне равноценно, но были подобны воде и оливковому маслу — никогда не смешивались. Припоминаю, мы смотрели телевизор. Вернее сказать, просто сидели рядом. Я уже и не вспомню минуты, когда мы что-то делали вместе. — Если бы между нами было, предположим, двадцать шагов, сколько бы ты сделала мне навстречу? — спросил Сэм, улыбаясь. — Семьдесят, — ответила я, даже не повернув к нему своего лица. Сначала он посмеялся, думая, что я хочу быть невозможно близко и попытался меня обнять, а потом в момент понял, что я предпочла бы просто пройти мимо, и буквально сжался. Я лишь равнодушно, так, будто мы совсем не знакомы, поднялась с дивана, завязала в узел вокруг талии одеяло, отправилась в душ, намереваясь провести в одиночестве весь свой вечер и вернуться только тогда, когда Сэм уже будет спать. Тогда мне почему-то было абсолютно всё равно на то, как он себя ощущает и на то, как глубоко ему вонзилась в тело эта моя колкость, но, как только я покинула душную ванную, мне снова стало его жаль. Я легла в постель и в который раз призналась ему в любви. Ужасная. Вторая трещина расползлась по его сердцу в тот момент, когда к нам на ужин пришёл Александр. Я представила его своим коллегой по работе, потому что уже не выносила нашей едва прерывающейся разлуки и скитаний по безлюдным переулкам, и тем самым перешла Рубикон. Всё-таки знакомить мужа со своим любовником — это сильно. Я была собой практически горда! Что ж, тот вечер разделил меня надвое. Мы сидели вчетвером — с нами была ещё коллега Сэма, и я буквально разрывалась в сладострастных ответах на реплики Александра и на короткие равнодушные кивания в сторону Сэма и его нудной знакомой. Они сидели вдвоём так, будто за полчаса до ужина кто-то умер. С Александром же мы постоянно смеялись, и я чувствовала, как он нарочно касается меня каждую минуту: то за солью мы потянулись одновременно, и он случайно провёл ладонью вдоль моего предплечья, то тушь с ресниц немного осыпалась и Александру приспичило подтереть её пальцем. Я чувствовала себя голой. Такое кислое ощущение, будто то, что я так старательно скрывала всё это время, бескомпромиссно выливается, как молоко из бездонной бутылки. Сэм безмерно ревновал, но всячески старался скрыть это. Впрочем, конечно, безуспешно. Перед сном он много спрашивал меня об Александре, чем вызвал вспышку моего гнева, которую я сама зачем-то превратила в скандал, а ведь могла просто сказать, что ухожу. Сэм практически сразу попытался загладить свою вину и растворить конфликт в каких-то подарках. Я не могу отрицать того факта, что дарил он искренне, но серёжки с рубином я так и сдала в ломбард и на следующий день купила билеты в Стокгольм, якобы в командировку. На деле же мы с Александром поехали в гости к его семье. О, успех! За всё время своих шведских каникул я чувствовала себя отвратительно всего дважды: когда мать Александра спросила, была ли я замужем, и когда Сэм прознал о том, что ни в какую командировку в Стокгольм я не ездила. Как оказалось, Люси, администратор, не знала никакого моего мужа и сказала, что с работы меня всегда встречает какой-то высокий шатен. — Прости, Сэм. Я обманула, — бубнила я тихо, пытаясь придумать оправдание к тому, что творила вот уже год. — Что, чёрт возьми, происходит, Агата?! Где ты была? И что за мужчина тебя постоянно проводит? — он не кричал, но разговаривал очень грузно, будто на него спадала не злость или жадность, а невероятной силы обида. Я не помню, что сумела наплести Сэму, но он верил каждому моему слову только потому, что сам хотел верить в эту гнилую ложь. Мне казалось, он давно всё понял и просто боялся, что я его оставлю, и поэтому продолжал терпеть. Эта моя выходка оставила третью трещину. За ней пошла ещё одна, потом пара, следом сразу десять, но кульминацией гнезда лжи, которое я сама себе свила, стал наш с Александром поцелуй в лифте, который Сэм успел лицезреть сразу же после того, как металлические дверцы со скрежетом разъехались прямо перед его лицом. Он не рискнул войти, побежал к лестнице, минуя возможность преодолеть двенадцать этажей секунд за сорок, но сделал вид, что не заметил. Невозможно. Уже потом, в одну из моих мучительных ночей я полноценно осознала, что Сэм давно всё прознал, а сейчас уже даже сумел принять тот факт, что я давно уже ему не верна. Он любил меня настолько, что смог простить каждый обман и чистокровную, неоднократную измену. Я не могу продумать, сколько бы я ещё жила в том аду, если бы Александр однажды не сломал мой рассудок. — Не играй со мной, — выдохнул он практически в мольбе, выронил из своей мою ладонь и провёл руками по лицу больше не в силах делить меня с кем-то. Он ведь действительно имел право думать о том, что я с ним играю. Я замужняя женщина, сплю под одним одеялом с человеком, который подарил мне свою фамилию, готовлю ему завтраки и лишь иногда сбегаю полюбоваться с Александром, словно от скуки. И почему-то в его словах этих для меня вдруг засулило столько смысла, что я расплакалась и ответила лишь невнятое: — Как я могла думать о том, что только мне тяжело? — положила в руки свою пустую голову и бесскромно позволила себе разрыдаться. Александр тут же поднялся со стула напротив и принялся меня успокаивать. Он поглаживал под пальцами мою кожу и делал это с такой осторожностью, словно для того, чтобы сломаться мне достаточно было бы уже всего одного его необдуманного движения. — Я люблю тебя. Очень, — сказал он прямо над ухом, и я вскрикнула в прежнем рыдании ещё громче. — И я люблю тебя, Александр, — на момент подняла глаза и подтёрла слезы рукавом своей блузки. — Есть решения, которые отрезают путь назад. Их надо непременно принимать, — мужская рука скользнула по моему плечу и шее. Вечером, возвращаясь домой на такси, я была готова железно поставить с Сэмом точку. Мне желалось как можно скорее избавить себя от мучений и малых угрызений совести. Дело в Александре: я бы ещё немного покипела в этом треугольнике ужаса, но заставлять страдать Александра я больше не могла. — Сэм? — прокричала я на пороге и спешно разулась. — Здравствуй, родная, — он попытался натянуть улыбку, и мы оба заметили в отражении зеркала, что измучены друг другом до мозга костей. Я молчала, не рискуя сдвинуться с места и заметила, как лицо Сэма слегка подрагивало, будто он уже понимал, что я собираюсь сделать. — Мне… — шумно выдохнула я следом и опустила в пол глаза. — Ты хочешь рассказать? — он сделал шаг назад, надеясь на то, что я подойду, но я шагнула назад тоже. — Ты ведь всё знаешь… — прошептала я, надеясь, что от этого станет легче. Он лишь прерывисто кивнул, шумно выдыхая, и кухонное полотенце выпало из его рук. — Невысказанное меня душит, — продолжала я говорить тихо, и слёзы отчаянья катились по моим щекам и шее. — Тогда говори, — сказал он резко, но всё так же тихо. Мы оба боялись повышать голос и друг друга. — Я всегда знаю, когда ты с ним. Ты им пахнешь жутко. Даже сейчас, — Сэм стоял, не шевелясь, а я едва не рухнула на колени от бессилья. — Я бесконечно виню себя за то, что между нами произошло, и я не прошу себя простить, я не заслуживаю твоего прощения и, наверное, вообще с тобой разговаривать, — голос мой высился с каждым словом, и я начинала сильнее напрягать лицо, дабы не начать скулить. Меня буквально трясло, я руками сжимала рукава блузки, запачканные тушью для ресниц и, на удивление, не чувствовала того самого желанного освобождения и облегчения. Только в груди сжимались лёгкие, и мне было страшно забыть как дышать. — Я… Мне так жаль, Сэм, надо было раньше, и… Вообще, боже… — мысли плелись в узлы в моей голове и уже почему-то становилось страшно оттого, что я ухожу от своей зачернённой, но размеренной и простой жизни. — Не вини себя, ты не виновата, — говорил он, глядя в сторону. Не врал, он действительно не винил меня. — Я могла сказать правду сразу, ложь, ложь, повсюду ложь! Я так устала, Сэм, прошу, прости! — я начинала повышать голос и среди рыданий, что поработили мою грудь, добавляла дальше: — Если бы я знала, я бы никогда не стала так портить твою жизнь, клянусь! — Если бы действительно всё могло быть иначе, я бы повторил каждый шаг. Агата, я люблю тебя беспечно. — Я знаю, — перебила его я и не знала, что мне ещё нужно сказать, чтобы получить разрешение сбежать. — А ты? — спросил он осторожно, словно, ещё не потерял надежду. — А я Александра люблю, — я проговорила и замолкла, словно ещё больше испугавшись. Сэм не выдержал, присел на корточки, зарыв руки в волосы, и тихо завопил. Казалось, он кричал во всё горло, но я ничего не слышала. Я сказала четыре слова и коснулась ими самого дна его сердца. — Я ведь бы тебе всё простил, — прошептал он сквозь рваный вздох, так не поднявшись. — Прошу, отпусти меня… — я еле развязывала слова из ленты неразборчивых слогов и безостановочно рыдала. — Останься, Агата. Начнём сначала сами, как раньше! Я люблю, и ты меня полюби. Я поменяюсь, хочешь? Стану как он, да? И всё прощу, клянусь. Любить не перестану никогда. Будешь ты со мной грубая или нежная, моя или чужая — неважно! Рядом будь, умоляю, — он поднялся, приблизился ко мне молниеносно и заключил в свои колючие объятья. Я чувствовала, как сильно бьётся его сердце и боялась, что на мне останутся синяки. Сэм был будто одержим. Меня пугала его настойчивость и то, как крепко он мною болен. — Сэм, нет! — я откинула его руки, будто горячие кочерги, и припала к стене — в этом доме только она могла поддержать. — Оставь меня. Я не могу больше. Имей хоть немного достоинства! — прикусила язык. Мне ли говорить о достоинстве? — Достоинство? Давно моя любовь к тебе превратилась во что-то постыдное? — он выглядел ужасно, но остатки совести моей уже не ныли под кожей, а скорее крепли и склеивались в единое целое. Я почему-то чувствовала, что сама вся здоровею. Если я поступаю плохо, то почему мне хорошо? — Пожалуйста. Дай мне уйти, — процедила я крайне осторожно, но при этом уверенно и уже не плакала. Сэм стоял, не шелохнувшись, будто ожидал, что я скажу что-то ещё или просто растягивал последнюю минуту, проведённую со мной наедине. Я поддержала его молчание и на миг задумалась о том, что Сэм ни разу не позволил себе оскорбить меня или Александра. — Я буду адски, невозможно тосковать по тебе, Агата, — он прощался. — Имей мужество прожить эту жизнь счастливо, Сэм. Отныне ты во всём свободен, — я слегка толкнула уголки губ вверх. — Бывает ли свобода уродливее моей? Я давно тебе принадлежу, — он печально усмехнулся, постоял ещё пару секунд, а затем медленно, будто чего-то опасаясь, отошёл в сторону и пропустил меня в нашу спальню. Говорить слово «нашу» уже некорректно, но я ещё здесь ведь, пока что можно? Помню, как собрала лишь малую часть вещей с широких полок под пристальным взглядом Сэма, который стоял поодаль, не решаясь больше приблизиться. Я вышла в коридор, схватила с обувницы в свободную руку пару красных туфель и в последний раз на него взглянула. — Ждать? — спросил Сэм с грустной улыбкой. Я отрицательно помотала головой, натянуто улыбнулась и навсегда покинула этот дом. Затем у подъезда бросила всё, что вынесла, прямо на землю и почему-то звонко и так искренне рассмеялась. Александр, завидев меня, наконец, подошёл, и я ринулась расцеловывать его губы в непристойном напоре. Вскоре он отстранился, поднял чемодан и совсем не нужные мне туфли, а я интуитивно обернулась назад и в последний раз подняла глаза на пустой крохотный балкон, который стал олицетворением моей никудышной супружеской жизни и неистовой души Сэма, которую я оставила без объекта вожделения во имя собственного счастья. — И ты будь счастлив, Сэм, — прошептала я и побежала за Александром короткими шагами.