perplexity

Нагито помнит, что его любили. Когда-то очень, очень давно. В голове всплывают далёкие воспоминания о чужой руке, ласково проводящей по волосам. О сильных руках, поднимающих его в воздух. И чём-то мягком, кажется, что постоянно тёрлось о его собственные ноги. Лица давно потерялись в истории, и юноша живёт одними только ощущениями. Иногда, лёжа в кровати, он робко обнимает туго свёрнутое одеяло и утыкается в него носом. Так… проще, наверное. Представить, что рядом кто-то есть. Жизнь у Комаэды тоже непримечательная. Он старался быть как можно незаметнее. Да и кто он такой, собственно? Проще жить ярлыками. Супер Удача Уровня Старшей Школы. Звучит красиво, громко. И пусто. Но так проще определить, кто ты на самом деле. Проще найти надежду. «Везунчик» никогда не переставал надеяться. По большей части потому, что как раз-таки надежда и была единственной в его жизни вещью, которую он мог контролировать. Пытаться, по крайней мере. Только вот судьба жутко несправедлива. И на свет появился Слуга: без имени и воли. У него не было ничего. Он повиновался и повиновался, и повиновался снова. Наблюдая, как мир погружается в отчаяние, Слуга не мог сдержать циничной улыбки. Какова ирония? Стоять подле Абсолютной Надежды с глазами безжизненными и скучающими, наблюдая за буквальным концом света, — опыт удивительный. И всё-таки он находил в себе силы надеяться. Потому что однажды настанут лучшие дни. Но они не настали. Убийственная игра свалилась как снег на голову. Не сказать, что Нагито был сильно удивлён ходом событий — скорее, заинтригован. Он наконец-то смог проверить собственную веру на прочность, увидев, как медленно поднимается занавес. Друзей у него тоже никогда не было. Иногда Комаэда баловался мыслью, что есть люди, которым не всё равно, но она была проходной: уже в следующее мгновение юноша одёргивал себя, строго напоминая, что лучше быть одному. Да и кто бы согласился быть с ним? С тем, кому даже предложить взамен нечего. Разве что надежду. Однако… было в том парне что-то, что неизменно притягивало. Словно они были похожи. И Нагито вдруг поймал себя на мысли, что ему чертовски интересно. Разговаривая с Хаджимэ, он позволил себе задуматься — понадеяться — на то, что хотя бы один человек в этом мире сможет его понять. …он почти впал в отчаяние, поймав на себе полный презрения взгляд. Захотел задушить себя прямо там, в зале суда, сломать шею и захлебнуться в собственной крови. Он давно не чувствовал такой всепожирающей боли. Давно не ощущал себя настолько преданным. Оттого, наверное, почувствовал себя ещё омерзительнее, узнав, что человек, чьего внимания он так яро желал, оказался обычным бесталанным куском мусора. Как можно было проглядеть такой очевидный, такой вопиющий факт? Вопрос, так и оставшийся без ответа. …а после Нагито потерял всё. Не осталось ни ярлыков, ни надежды, ни сил посмеяться над собственной гениальностью. Он умер. Оглядываясь назад, он жалел о многом. О том, что не сделал этого раньше. О том, что не догадался о личности Хаджимэ сам. О том, что искреннее испугался смерти, когда склянка разбилась недалеко от его лица. Может, он и желал умереть. Но не так. Однако Комаэда получил второй шанс. Правда, так и не понял, что именно с ним делать. Отверженный всеми, он продолжил жить так же, как делал раньше: тихо, непримечательно и цепляясь за эфемерную надежду. Так было легче не только для остальных, но и для него самого. Было время подумать. Юноша всё ещё чувствовал присутствие Джунко. Казалось, что её уродливая, гниющая рука до сих пор была частью тела, и часто, просыпаясь посреди ночи в холодном поту, он судорожно тянулся к ней. Пальцы лихорадочно сжимались вокруг пустоты, после чего следовал выдох. От прошлого избавиться сложно. Но он делал маленькие шажки в этом направлении. Иногда, правда, его взгляд скользил к тёмной тропе, и в голове всплывала страшная мысль наложить на себя руки. И тут же отметалась в сторону. Нагито не достоин лёгкой смерти. Он вообще ничего не достоин. Словно почувствовав что-то, Хаджимэ снова решил объявиться в его жизни. Он так старался, делая вид, что между ними ничего не было. Да и чего ожидать от человека, владеющего актёрским Талантом? Но Комаэда умный. Пожалуй, даже слишком умный. Однако, несмотря на все заявления, Нагито питал к нему искреннюю симпатию. Не к Изуру, не к его талантам, а именно к Хинате. Сам не до конца понимал почему. Иногда он даже позволял себе начинать разговор первым. О погоде, например. Или музыке. Или смерти. Хаджимэ никогда не отказывался — и совершенно спокойно поддерживал любую тему. Это было… на удивление умиротворяюще. — Никогда бы не подумал, что ты умеешь играть на пианино! — восклицает Хината в один из вечеров, тепло смеясь. Почти очаровательно. — Почему ты ничего не сказал? — Ты никогда и не спрашивал, — равнодушно отвечает Комаэда, зарываясь пальцами в песок. По телу распространяется приятное тепло, и он прикрывает глаза, наслаждаясь им. — Ладно, тут ты меня подловил. — Хаджимэ почёсывает голову, смущённо отводя глаза. — Но, эй, если тебе вдруг захочется поиграть, у нас есть одно в… — Это очень заманчивое предложение, но я, пожалуй, откажусь. Кроме того, — юноша сухо усмехается, даже не думая одёрнуть себя, — мне кажется, что ты с ним сможешь управиться гораздо лучше. — Ну, да, но… — Он вздыхает, опуская глаза в землю. — Я хотел послушать тебя. — Почему? Такой простой вопрос. Нагито поворачивает голову, впиваясь в чужое лицо взглядом. Между ними повисает какая-то странная атмосфера. — Боже, — смеётся Хаджимэ, прочищая горло. Его левая рука ложится на галстук, слегка оттягивая его, и Комаэда готов поклясться, что видит… румянец? — Мне… мне просто интересно, вот и всё. — Интересно? — …ты просто не смог сдержаться, да? — Ты не обязан мне отвечать, — пожимает плечами Комаэда, возвращаясь к рассматриванию океана. Шум прибоя и пенящиеся у самого берега волны успокаивают. — Твою мать, — тихо выругивается Хината и сокрушённо выдыхает. — Ты что-то сказал? — А теперь ты просто надо мной издеваешься, да? — Он пытается хмуриться, но уже в следующую секунду расплывается в улыбке, теребя край рубашки. Что ж, по крайней мере, он не злится. Хорошо. — Самую капельку. Надеюсь, ты простишь меня за это. — Я просто… — Комаэда чуть ли не подпрыгивает, когда Хаджимэ кладёт руку ему на плечо. — Я просто хочу проводить с тобой больше времени. Если ты не против, конечно. Нагито не знает, что ответить. Впервые за всю жизнь. Он ведь… правильно расслышал это предложение? — …хочу? — Его голос звучит тихо, почти неслышно. Когда кто-то вообще добровольно предлагал провести с ним время? Достаточно давно; он с трудом выхватывает крупицы воспоминаний. — Ага. — Он снова смеётся. Тепло и приветливо. И это адресовано ему, Комаэде. Юноша сглатывает и осторожно кивает, будто переживает, что это просто очередная шутка. Но что-то глубоко внутри хочет верить словам Хинаты. Взгляд снова притягивает океан, распростёртый перед ним. И юноша вдруг заговаривает, неожиданно даже для самого себя: — Хаджимэ? — Да? — Что ты чувствуешь? Парень подле чуть не давится собственной слюной и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, вскидывает брови. — Что я… чувствую? — Ко мне, — продолжает Комаэда. Он понимает, что если остановится, то не осмелится уже никогда. А потому крепко цепляется за возможность. — Ты ведь испытываешь жалость, да? Или у тебя есть другой, скрытый мотив? — Нет. — Тогда? Хината качает головой и, кажется, придвигается чуть ближе: Нагито вдруг чувствует горячее дыхание, едва колышущее прядки чёлки. — Думаешь, я соврал? — Нет. — Юноша поворачивает голову, пересекаясь с ним взглядом. — Ты не умеешь. — Извиняюсь? — Ты прощён, — мягко улыбается Нагито. А затем продолжает более серьёзным тоном: — Мне просто любопытно, что тобой движет, вот и всё. — Ты ведь не успокоишься, пока я не отвечу? — Кто знает? Хаджимэ прикусывает губу и, обведя взглядом спокойную гладь воды, решается. Его рука робко, несмело спускается ниже и накрывает тыльную сторону ладони Комаэды — видно, что он готов убрать её в любой момент. Только вот ни сопротивления, ни возражений не следует. — Я правда хочу узнать тебя, — шепчет Хината и — невероятно — краснеет ещё гуще. Нагито смаргивает и впервые за весь вечер позволяет себе искренне улыбнуться и даже усмехнуться. Он всё ещё страшно запутан. Ему нечего предложить взамен, но… может, Хаджимэ от него ничего и не нужно?