***
«Ко мне» оказалось квартирой на верхнем этаже респектабельной высотки с хромированными лифтами и мраморными полами. Чону последовал за ним внутрь. Его отвели в комнату с большими окнами и самой удобной кроватью из всех, что ему попадались раньше. В противоположной стене была дверь, которую он поначалу принял за шкаф, но нет. У него оказалась собственная ванная. Он планировал освежиться и, вернувшись, загнать Мунджо в угол его роскошной гостиной, опрокинуть на диван за миллион вон и потребовать ответов. Вместо этого он заснул. Он провалился в сон глубокий, как сама смерть. За несколько дней установилась рутина. Это было легко, как будто так и было задумано; как будто, что бы ни случилось, они обречены были оказаться здесь, вместе. Мунджо просыпался рано, Чону спал допоздна. В холодильнике всегда была еда — всегда то, что Чону любил, но не упоминал об этом вслух. Он гадал, как это вообще возможно, знать кого-то настолько досконально. В его ванной все так хорошо пахло. Полотенца были мягкими, вода — горячей. Иногда он сидел на дне душевой кабинки, позволяя стеклу запотеть, пока пар не забивал легкие, а кожа не краснела от жара. Он надевал чужую одежду, — которая, тем не менее, теперь принадлежала ему: она была его размера, в его стиле, как будто специально для него сделанная — и садился на диван. Он подолгу смотрел в окно. Читал. Писал. Он пил кофе из машины, подобные которой видел только в кофейнях. Когда Мунджо был дома, то всегда оставался поблизости. Он был рядом, но давал ему личное пространство, подталкивал его, но давал время. Его присутствие сделалось постоянным, успокаивающим. Чону больше не удивлялся ходу своих мыслей, тому, что он доверяет человеку, оставившему за собой океаны крови. Они начали ходить на прогулки, когда Чону достаточно окреп. Недалеко от дома оказался парк, где они бродили и сидели в лучах солнечного света. Жара постепенно сходила на нет. Мунджо брал его за руки, когда те начинали дрожать, целовал костяшки, кончики его пальцев, и смотрел с всепоглощающей влюбленностью. Он всегда так на него смотрел, осознал Чону, как будто он самая драгоценная, самая замечательная вещь в мире. Раньше это пугало его, что бы Мунджо ни подразумевал. Теперь, думал он, ему это нравилось. Глубина этого чувства радовала его. Мунджо обращался с ним так, будто готов был подарить ему весь мир, стоило только попросить. Он покупал все, на чем его взгляд задерживался дольше секунды, постоянно спрашивал, нужно ли ему что-нибудь, хочет ли он чего-нибудь. Хочешь воды? А кофе? Чаю? Какого? С сахаром? Что бы ты хотел на ужин? У тебя еще не закончились книги? Как продвигается твоя история? Твой персонаж, он уже осознал, чего хочет? Чего всегда хотел? Несколько недель прошли практически без изменений — но теперь Чону спал в постели Мунджо. Не было никаких вздохов, никакого озарения. Это случилось так же естественно, как и все остальное. Чону гипнотизировал взглядом мигающий курсор на экране ноутбука. Он сгорбился над кофейным столиком, поставив локти на самый край. Они уже начинали болеть. Тогда и появился Мунджо. Он обошел столик, а затем рывком потянул на себя, и Чону бы завалился вперед, если бы Мунджо вовремя не подхватил его. Он опустился между ног Чону, откинул волосы с его лица и посмотрел сияющими глазами. — Уже два часа утра, — сказал он. Чону моргнул. — Пойдем в кровать, — сказал Мунджо. На следующее утро Мунджо его поцеловал. Он колебался — но не совсем. В его движениях была уверенность, твердая убежденность в том, что Чону тоже этого хочет. Но он давал ему шанс отстраниться на случай, если Чону не хотел этого прямо сейчас. И все же он никогда не видел Мунджо таким сдержанным. Мунджо был ураганом. А ураган не стоило сдерживать. И Чону ни хрена не хотел больше сдерживаться. Он потянул Мунджо на себя. Он брал. Он хотел и он брал, все брал, брал и брал, и Мунджо позволял ему, отдавал ему все, что тот хотел, отдавал себя добровольно. Какое невероятное чувство — когда тебя любит ураган. Со временем Чону научился его обуздывать. Он изучил Мунджо так же, как Мунджо изучил его. Он научился играть на нем: какие клавиши нажимать, за какие рычаги тянуть, какие струны дергать, чтобы получить желаемое. И более того, он понял, что Мунджо этого от него и хотел, что он хотел быть ведомым, подобно марионетке. Насколько бы угрожающим, насколько бы подавляющим он ни был, все это испарялось, как только Чону демонстрировал малейший намек на авторитет. Когда Чону заказывал им еду, Мунджо тихо стоял позади него. Когда Чону хотел за руль, Мунджо бросал ему ключи от машины, словно это была ерунда, словно она не стоила больше, чем дом его матери. Он смотрел так, будто все, что делал Чону, невероятно его забавляло, словно он только и жил для того, чтобы заводить пружину и смотреть, что будет дальше. Словно это все игра. Но бывали любопытные краткие моменты, которые подтверждали обратное. Нежные прикосновения, мимолетный контакт — и что-то в Мунджо менялось. Перестраивалось на молекулярном уровне. Его улыбка смягчалась, из нее пропадал хитрый блеск. Чону ухватился за эту нить, чтобы посмотреть, сможет ли он размотать клубок. Он тянул так, будто пытался заставить Мунджо сорваться, проверял, как далеко сможет зайти до того, как что-нибудь сломается. Но ничего не ломалось. Мунджо давал ему что угодно. Он сделал бы для него все. Потому что ему это нравилось. Ему нравилось смотреть, как чудовище, которое он создал, берет что хочет и когда хочет.***
Они проехали мимо симпатичной девушки, ждавшей такси в слабом свете фонаря. Она посмотрела на них сквозь пелену дождя, и ее глаза засветились при виде спутника Чону. Мунджо проследил его взгляд и улыбнулся девушке. Он был само гребаное очарование. Такое случалось часто. И Чону не собирался спускать все на тормозах, но удержал себя от того, чтобы прирезать кого-нибудь прямо на улице. Однако напоминание не помешало бы. Мунджо следовало бы напомнить, что это работает в обе стороны. Он сыграет в Чудовище Франкенштейна, предложит свои тело и душу. Но с Мунджо причитается. Он четко обозначил свою позицию, как только они заехали на парковку и двери машины захлопнулись. Он перекинул ноги через Мунджо и опустился ему на колени, затем обхватил его голову руками и сильно приложил о спинку сидения. Наверно, это было больно. Мунджо только усмехнулся. Поцелуй вышел грубым. Он скользнул ладонями под рубашку Мунджо, оставляя красные полосы на его спине. Усмешка не сошла с его губ, даже когда Чону вцепился ногтями сильнее. Он убрал руки и вернул их Мунджо на лицо, глядя ему в глаза, затем склонился ниже и зарылся пальцами в чужие волосы. И потянул. Он не был нежен. Мунджо обнажил горло. Чону мог бы выдрать его зубами, если бы хотел. Интересно, позволил бы ему Мунджо. Дал бы Чону убить его. Один раз он уже сделал это, разве нет? На мгновение он задумался на грани истерики, реально ли это все. Вдруг он сейчас заперт в комнате с мягкими стенами, а Мунджо лежит мертвый в земле. Не то чтобы это имело значение. Он знал только, что Мунджо нечеловечески бледен и выглядит как настоящий призрак в лунном свете. Он не улыбался больше. Он ждал. Я могу быть чем только пожелаешь, вспомнил он обещание Мунджо. — Ты мой, — сказал Чону. На шее Мунджо угадывалась бледная линия, видимая только при правильном освещении. Или ему показалось. Может быть, он выдумал его, этот шрам. Это тоже было неважно. Он прошелся по нему ртом. Ему понравилось, как напрягся под ним Мунджо, как сильно сжались его холодные пальцы.***
Он ответил на сообщение офицера Со. Не сделай он этого, она начала бы что-то подозревать. Если бы он исчез, она стала бы искать. «Я остановился у друга», сказал он ей, «за городом». Он не подозреваемый, как оказалось. Больше нет. Пока нет. Она держала его в курсе расследования. У них была куча трупов в разработке, судя по всему, все учтенные (он все еще не совсем понимал, как Мунджо удалось организовать свою неоспоримую кончину). Только черное и белое. Мунджо убил жильцов, Чону убил Мунджо. Его защита — самозащита. Адвокат купился на это. Надежные свидетели подтвердили и его невиновность, и многие, многие преступления Мунджо. Но, судя по тому, как офицер Со рассказывала ему все это, она не верила, что это правда. Она сражалась с кусочками пазла, стараясь сложить их воедино. Он сказал ей, что не помнит, что он был не в себе большую часть времени. Его ударили по голове, и мир померк перед глазами. «Как ваша голова?» Она каждый раз спрашивала об этом. «Лучше. Здесь тихо», говорил он ей. «Ничего не происходит». Так они поддерживали регулярный контакт. Офицер Со проверяла его снова и снова. Следила за ним. «Вы не помните, кто-нибудь из постояльцев упоминал друзей? Семью?» «Нет. Мы плохо друг друга знали». Полиция еще не закрыла дело. Это немного беспокоило. Их подозреваемый мертв — Чону не знал, какого хрена им еще надо. «Что-нибудь новое?» Иногда он шел на контакт первым. Ложь во избежание, так он это называл. «Мой напарник напал на след». Он не стал расспрашивать дальше. Лишние подозрения ему были не нужны. «Дайте знать, если что-нибудь всплывет», написал он. Телефон вновь завибрировал. «Вы еще с кем-нибудь разговаривали?» С теми, кто выбрался оттуда, имела она в виду, с выжившими. Так они их называли. Три точки. Она печатала. Точки исчезли. Она стерла текст. Чону знал, что она хотела спросить о Джиын. Она говорила и с ней. Она знала, что они расстались. И пыталась понять, почему. Почему вместо того, чтобы оберегать друг друга после пережитого ада, они пошли разными дорогами. «Нет», ответил он, улыбаясь. Сладкая белая ложь и недомолвки. Мунджо выжил. Чону говорил с ним. Они разговаривали каждый день. Он поднял глаза от телефона и встретился взглядом с Мунджо за столом напротив. Мунджо протянул ему дольку мандарина. «Надеюсь, у вас все наладилось», написала офицер Со. Так и было. «Так и есть», ответил он.***
Мунджо иногда уходил по вечерам. Чону смотрел, как он уходит. — Ты все еще это делаешь, — сказал он однажды ночью. И это не был вопрос. Он знал. Мунджо остановился в дверях и посмотрел на него. — Хочешь пойти со мной? Он хотел. Он думал, что это будет сродни освобождению, но вместо этого ощущал себя снова собранным по кусочкам. Было что-то в том, как падал лунный свет, как чернела кровь на его перчатках, как смотрел на него Мунджо, когда Чону взял его лицо в ладони, оставляя разводы на коже. Он чувствовал себя видимым. И, впервые за долгое время, здравомыслящим. Вернувшись домой, они пошли в душ вместе. Стояла середина ночи. Было тесно, и Мунджо рассмеялся, когда Чону ударился локтем о стекло. Чону посмотрел на него, и его улыбка попала в самое сердце. На его подбородке остались следы крови. Чону затащил его под струи, стараясь стереть их. Вода попала в глаза. Он попытался проморгаться, сжал пальцы и потянул Мунджо на себя. Чужие руки сомкнулись на талии и прижали его ближе, так, что между телами не осталось места. Мунджо целовал его так, будто сейчас утонет. В тот момент Чону впервые позволил себе предположить, что, возможно, Мунджо тоже это необходимо. Рука, за которую можно держаться, родственная душа, которая примет его таким, какой он есть. Кто-то, кому можно отдать свое сердце.***
Мунджо спал мало. Ему не снились кошмары, он не пинался и не ворочался, но все равно не ложился, упрямо отказываясь засыпать. Он пил кофе чашками, не давал голове коснуться подушки раньше полуночи, и Чону каждое утро просыпался в пустой постели. Это было бессмысленно. Он ведь уставал, это было заметно. Темные круги под глазами никак не желали сходить с его лица. Несмотря на все усилия, иногда он дремал за столом или на пассажирском сидении. В большинстве случаев, он вздрагивал и просыпался, как только его голова начинала заваливаться на плечо. Он вернулся к работе. Не в свою старую клинику, конечно же. Мунджо устроился куда-то еще, вел прием под фальшивым именем, с фальшивой личностью и фальшивыми, но, без сомнения, блестящими рекомендациями непонятно откуда. Он работал с утра до ночи, иногда по выходным, будто пытался отвлечься от чего-то. Он пришел домой, заварил очередную чашку кофе, принял душ и открыл книгу, тяжело откинувшись на диванные подушки. Когда Чону нашел его, он уже спал, откинув голову на бок. Очки съехали. Чону склонился над ним и снял их с предельной осторожностью. Когда их колени столкнулись, Мунджо вздрогнул и проснулся. Мгновение он осматривал комнату диким, невидящим взглядом. Паника не унималась, пока Чону не появился в поле его зрения. — Тебе нужно больше отдыхать. — Высплюсь, когда умру, — ответил Мунджо, и это было не настолько смешно, как тот думал. Чону смерил его взглядом и получил в ответ слабую улыбку. Он протянул руку, и Мунджо взял ее, позволив отвести себя в спальню. Чону нравилось, как переплелись их пальцы. Они лежали в сером лунном свете лицом к лицу. Мунджо потянулся вперед, провел линию вдоль горла Чону. — Тебе не нужно обо мне беспокоиться, — сказал он. Но я хочу, почти вырвалось у Чону. — Не нужно, — повторил Мунджо. Он был очень заботлив в своей собственной, странной манере. Он говорил жестокие вещи нежнейшим тоном, выдавал горькую правду там, где ложь была бы слаще. Это очаровывало. Чону поймал себя на том, что нуждается в этой бескомпромиссной честности. Что начал отвечать тем же. Понадобилось некоторое время, прежде чем он начал говорить, что думает, независимо от того, ранили его слова или успокаивали, но единожды начав, он уже не мог остановиться. Мунджо слушал его так, будто не мог насытиться. Они никогда не обижались друг на друга за сказанное. Полная и безоговорочная честность была единственным способом двигаться вперед. То же касалось и молчания. Это было прекрасно — делить друг с другом тишину, покрывалом опускающуюся на комнату. — Не надо, — говорил Мунджо снова и снова. — Что не надо? — Не думай слишком много. Он не обязан был притворяться, соответствовать. С Мунджо не было правил. С Мунджо он мог брать от мира все, что хотел, игнорируя все остальное. Он закрывал глаза на то, что от него ожидалось. Он игнорировал чужие слова, чужое мнение — о себе и о них двоих. Мунджо, конечно, чувствовал эту его новообретенную легкость. И с радостью реагировал. Это проявлялось в долгих прикосновениях к запястью Чону, в ладони на пояснице или затылке. Особенно тактильным Мунджо становился на публике. Он подавался ближе, когда гул толпы мешал услышать собеседника, и походя клал руку на бедро Чону. Изменились и его улыбки. Они не стали менее искренними, нет — но теперь они отличались. Стали мягче. Извечная смешинка никуда не делась, но словно бы отошла на второй план. Преобразилась. Теперь его глаза сияли новым блеском. У всего этого было название, и Чону долго пытался подобрать его, пока однажды, внезапно, не смог. Его застала врасплох мысль о том, что Мунджо мог полностью открыться перед ним. Он стал уязвим, готовый к любой участи, избранной для него Чону. Все эти мелочи постепенно накапливались, и в одну из тех редких ночей, когда Мунджо полноценно и спокойно спал, он, наконец, перешел ту незримую, неназываемую черту. Мунджо не встал, чтобы сделать кофе и подолгу листать бессмысленные программы. Он не уставился пустым взглядом в книгу, не листал ленту до онемения пальцев. Вместо этого он перекатился ближе и зарылся лицом в изгиб шеи Чону. Ища покоя. Чону пролежал до утра без сна. Он думал обо всем этом, разбирался, собирал мысли в маленькие кучки и соединял их красными нитями. Лед тронулся. Он думал о том, какое имеет к этому отношение, имеет ли он прямое отношение к этому. Возможно ли, думал он, что у Мунджо просто появилось, что терять.***
Он решил, что ему нравится. Он думал об этом как о возвращении долга, своего рода мести. Ему нравилось, что именно он посеял в Мунджо смятение. Чону выключил душ и вышел, вытер волосы, отложил полотенце, затем надел пижамные штаны и посмотрел в зеркало. Отражение показалось ему незнакомым. Мунджо ждал его в спальне. В комнате было темно. Он молчал, уставившись в потолок. Он лежал на спине в их постели поверх одеял, без рубашки и носков, голые ступни свисали с края кровати. Он казался статуей, неземным существом, высеченным из мрамора — аккуратным, выверенным, идеальным. Чону хотелось разрушить этот образ. Потыкать его, уколоть, замарать кончиками пальцев и зубами. Нечто столь идеальное просто не имело права на существование. Он хотел сломать его. Он сжал коленями бедра Мунджо, и тот поднял голову, отвечая на поцелуй. Чужие руки зарылись в его волосы, судорожно отводя влажные пряди от лица. Поцелуя становилось мало. Мунджо вгрызался в него, требуя большего, жадно вцепившись в Чону. Он отчаянно застонал, когда Чону толкнулся бедрами навстречу. Пальцы сжались, оставляя синяки. Чону отстранился. Он откинулся назад, и ладони Мунджо скользнули по его рукам, оседая на бедрах. Он ждал. Терпеливый. И когда Чону вновь коснулся его, дыхание Мунджо сбилось. Он смотрел на него так, будто видел перед собой бога. С одержимой, опасной, безрассудной страстью. Он вглядывался Чону в лицо, как будто никого и ничего больше не существовало на свете. Чону необходимо было его уничтожить. Он склонил голову, обхватил ладонями горло Мунджо и надавил. Мунджо позволил ему. В этом кошмаре было что-то прекрасное — выступившие вены, крупная дрожь изящных пальцев, голодный взгляд, постепенно теряющий четкость. Он отпустил, и Мунджо снова начал дышать, часто и тихо втягивая воздух сквозь зубы. Чону не дал ему времени отдышаться. Он накрыл рот Мунджо своим и потянулся к его ремню. Кончая, Мунджо залился румянцем до самой груди и крепко зажмурился.***
Чону проснулся первым. Мунджо все еще лежал рядом. Это казалось нереальным. Чону задержался на минуту, наблюдая за тем, как Мунджо спит. Так он больше походил на человека. Кофе-машину заклинило, когда он попытался вставить капсулу внутрь. Он выругался и постарался стукнуть ее как можно тише. Сливки он не добавил. Чону стоял у окна и смотрел, как оживает город. Он не знал, как долго это продлилось, но чувствовал себя гораздо лучше к тому времени, как его чашка опустела. Он чуть не уронил ее, когда в дверь постучали. По пути он поставил чашку в раковину и сильнее запахнул халат. Он не видел офицера Со несколько месяцев. Без сомнения, на мониторе была она. Ее волосы отросли. Она не надела форму. Он подумал было притвориться, что никого нет дома. Но тогда она пришла бы снова, он знал, завтра или через неделю. Возможно, в следующий раз удача уже не улыбнется ей, и дверь откроет кто-то другой. Мунджо, например — вот будет весело. Гораздо безопаснее было бы покончить со всем здесь и сейчас. И все же он поддался панике. Он развернулся и поспешил в спальню, расталкивать Мунджо. Тот сонно уставился на Чону. Его волосы торчали в разные стороны. — Притворись, что спишь, — зашипел Чону. — Я и спал. — Притворись, что спишь, — повторил Чону. — И не выходи. Он толкнул Мунджо обратно на кровать и накрыл одеялом до самой макушки. В ответ раздалось сонное ворчание. — Офицер Со здесь. — Кто? — Офицер полиции. — Хм. — Ты знаешь, какая она. — Мм. Мунджо не реагировал. Он перевернулся на живот, устраиваясь поудобнее. — Пожалуйста, будь тише, — взмолился Чону. Мунджо снова хмыкнул. — Прошу, послушай меня. — Я всегда тебя слушаю, дорогой. Он прикрыл дверь, оставляя маленькую щель. Между ними не было тайн. А еще его успокаивало осознание того, что Мунджо все услышит. Что он здесь, за стеной. — Доброе утро, — сказала офицер Со и вежливо поклонилась, когда он открыл дверь. Он посмотрел ей в глаза, — большие, темные — и их блеск ему не понравился. — Как вы меня нашли? — Простите, что пришла без приглашения, — сказала она, ни капли не сожалея. Она надеялась поймать его с поличным. Она хотела, чтобы он открыл дверь, измазанный в крови. — Мой друг, тоже полицейский, патрулировал улицы недалеко отсюда. Он узнал вас по фотографии из дела. — Как вы узнали, в какую дверь стучать? — спросил он. Она застыла. Желание захлопнуть дверь у нее перед носом росло, бурля и вспениваясь жгучей яростью. С полицией все было иначе. Особенно с ней. Он должен был играть свою роль. Он должен был притворяться жертвой. — Это не первая дверь, в которую я стучала, — призналась она. Ложь. Он был в этом уверен. Он был почти уверен. Так должно было быть. Она пришла одна. Не было у нее никакого напарника, не в этот раз. Он знал, как она работает — это расследование всего лишь еще один ее сторонний проект. Она одинока в своих суждениях. Пальцы сжались в кулак. Медленно, ему удалось разжать их усилием воли. — Не хотите войти? — спросил он сухо. Он лихорадочно выискивал удобоваримый предлог, пока они шли на кухню, — объяснение тому, что он не один, и тому, что она не может встретиться с его другом. — Он спит, — сказал Чону. — Кажется, похмелье. Он пришел домой в районе четырех. Он перешел на шепот, чтобы быть убедительнее. — Пожалуйста, потише. Он сделал ей кофе. Она следила за его руками. Он протянул ей чашку и сел напротив. Она начала непринужденную беседу. Которая больше напоминала допрос. Как вы? Замечательно, рада это слышать. У меня тоже, спасибо. Красивая квартира. Вы здесь, должно быть, счастливы. Вы выглядите лучше. Вы с кем-нибудь видитесь? Хороший доктор мог бы помочь. Вспомнили что-нибудь новое? Красные цифры на микроволновке продолжали сменять друг друга. Минуты шли. Он отвечал односложно, ленивую полуправду. Он был достаточно вежлив. Он строил из себя жертву. Он травмирован. Напуган. Опечален. Ему бы хотелось восстановить пробелы в памяти, говорил он ей, и его пугало то, что у него не получалось. Он сказал ей, что был бы рад помочь. В ее сумке лежал толстый конверт. Она вытащила из него фотографии и разложила на стойке, как фрагменты воспоминаний, по которым Чону надо было пробежаться. Это были кадры с мест преступления, с которыми ему дали ознакомиться — что за нелепость, подумал он, как будто ему нужно с чем-то знакомиться. Он был там. Фотографии жертв, преступников. Камера несправедливо обошлась с Мунджо, усмехнулся Чону. Фото не могло передать то, как ярко сияли его глаза. Кухня превратилась в алтарь худшей ночи в жизни Чону. Лучшей ночи, поправил голос в его голове. Он звучал как Мунджо. Чону не стал спорить. Голос был прав. — Я уже сказал вам все, что знаю. — Вот, — офицер Со указала на фото коротким аккуратным ногтем. — На ноже остались волокна. Происхождение не установлено. И кровь. Ни одного совпадения по базе данных. Она ему не верила. Он видел, он чувствовал это — она все еще его подозревала. Но у нее ничего на него не было. Будь иначе, она бы здесь не сидела. Все это время она поддерживала связь, надеясь, что он где-нибудь да оступится. Ей нужны были доказательства, которых она никогда не найдет. Интересно, на что он готов будет пойти, если она подберется слишком близко. Если она станет угрозой. Он отогнал эти мысли. — Должно быть, они убили больше людей, чем вы нашли той ночью, — сказал он. — Больше, чем было объявлено пропавшими. Она покачала головой, поднимая кружку. Возможно, Чону стоило отравить ее. Вырубить и избавиться от проблемы. Она следила за его руками, вспомнил он. Она этого ждала. — Кровь не такая уж старая, — сказала она. — В этом все дело. Она повернулась к окну, наслаждаясь видом. Что-то в том, как она это делала, не давало ему покоя. Она выглядела так, будто видела что-то, чего не видел он. — Я не могу вам помочь, — сказал он. Я не собираюсь вам помогать, имел он в виду. Из спальни послышался скрип. Офицер Со поднялась, и на одну тревожную секунду ему показалось, что она пойдет проверять, в чем дело. Вместо этого она вышла из кухни и прошла мимо дивана к окну. Она взяла чашку и сумку с собой, как будто боялась, что он положит туда что-нибудь. Она его боялась. И все же пришла сюда одна. Он подошел к ней. — Чем занимается ваш друг? Чону моргнул. Дорогая квартира; вполне естественный вопрос. Он не стал врать. — Он врач, — ответил Чону. Она с любопытством повернулась к нему. Со слишком уж явным любопытством. Вопросы прямо читались у нее на лице. Еще один? Это закономерность. Совпадений не бывает. Он не… что, если это он? Почему вы не остановились у друга в прошлый раз? Почему переехали в Эдем? Почему вы прячете его? Кого вы прячете? Она улыбнулась. — Я рада, что он позволил вам остаться, — вот и все, что она произнесла вслух. Она поблагодарила его за кофе, попросила держать ее в курсе, если он что-нибудь вспомнит. В тот момент Чону и совершил фатальную ошибку, неохотно поддавшись обрушившемуся на него облегчению. Они попрощались. Он забрал у нее кружку и вернул на кухню. Офицер Со снова поблагодарила его, сказав, что ей пора. Как только ее шаги стихли в отдалении, он направился прямиком в спальню. Чону нервно опустился на край постели. Он пихнул Мунджо, на этот раз сильнее. Мунджо что-то пробормотал, задавая вопрос без слов. На его лице остался отпечаток подушки, когда он поднял голову и уставился на Чону заспанными глазами. С трудом, будто это было тяжким испытанием, он приподнялся на локтях. Чону схватил его за запястье. — Нам надо… Но шаги стихли не потому что офицер Со покинула квартиру. Теперь Чону задумался об этом. Это было так просто. Он не услышал звук открывающейся двери, не слышал, как она захлопнулась. Шаги стихли, потому что офицер Со замерла в дверях, проверила сумку и поняла, что забыла фотографии. Он не услышал ее, пока не стало слишком поздно. — Простите, я не забрала… В дверь мягко постучали. Она осторожно приоткрыла ее. Всего лишь жест вежливости — дать ему знать, что ей снова нужно на кухню. Она не хотела быть пойманной на разнюхивании, не хотела бродить по квартире без спросу. Чону повернулся. Взгляд офицера Со скользнул ему за спину. Ее глаза расширились. Он услышал, как выровнялось дыхание Мунджо позади него. Ему не нужно было видеть его, чтобы представить. Выражение его лица не изменилось. Ни дрожи, ни грамма удивления. Веселье разве что, и проблеск чего-то опасного. Офицер Со застыла в дверях, опустив руки вдоль тела, как будто забыв, что они здесь, и побледнев так, словно увидела призрак. В какой-то степени так и было. Скрипнул матрас — это Мунджо поднялся с кровати и потянулся за лежавшей на полу рубашкой. — Какая досада, — только и сказал он. Чону вспомнил, как тот спросил его, что он чувствовал, когда все встало на свои места. Интересно, офицер Со чувствовала то же самое? Наконец, она перевела взгляд на него, но там ничего не было. Никакой надежды, даже намека на нее. Только понимание. Она не стала умолять — знала, что это бесполезно. Она знала, что он не поможет, не защитит ее. Что он такое же чудовище.***
Под конец она выглядела так, словно одержала победу. На лице, покрытом слезами и кровью, мелькнула тень триумфа. Она нашла свои доказательства.***
Он снова сидел с призраком в машине. Все их вещи поместились в багажник, сумки легли на заднее сидение. На этот раз они решили отправиться в новый город. Новая квартира. Новые имена. Новая история. Запястье Мунджо повисло на руле. Чону не чувствовал себя потерянным. Он не возражал против того, чтобы уехать. По-своему это было похоже на возвращение домой. Все, чего им захочется, как-то сказал Мунджо. Никаких рамок и причин. — О чем ты думаешь? — спросил Мунджо. Только потребность, импульс, желание и стремление к цели. — О том, что ты был прав.