***
Чарли кладёт ему руку между лопаток, отмечая особенно удачный выстрел. Эггси дёргается, будто к нему оголённый провод приложили, тяжёлая ладонь прижимает к земле, жжётся сквозь слои униформы и маскхалат. В этом нет ничего от обычной человеческой ласки, поощрения, дружеского участия, но в Чарли вообще очень мало человеческого: эльф, сид, дикая тварь из-под холмов, по удивительному стечению обстоятельств выглядящая как наследный принц и обладающая бритвенно-острым языком. — А ты не так безнадёжен, каким кажешься на первый взгляд, — говорит Чарли, по обыкновению растягивая слова, низким, грудным голосом, и разбивает вдребезги всё очарование момента. — Ты руку-то убери, — почти весело отвечает бывший морской пехотинец Гэри Анвин. — А то я решу, что она у тебя лишняя. Между лопаток зияет пустота, он косится поверх приклада винтовки вбок и чуть назад, и Чарли Хескет, откидывая с лица, расписанного серо-зелёными пятнами камуфляжа, капюшон маскхалата, улыбается тонкой понимающей улыбкой, за которую ему давно уже пора разбить нос.***
Эггси застывает, не дойдя до оконной ниши с десяток шагов. В казарме, где восемь человек ютятся без капли личного пространства, уединение начинаешь ценить особенно — но кто же знал, что присмотренное и облюбованное для ночных медитаций окно будет занято Чарли Хескетом, сидящим прямо на широком каменном подоконнике. Чарли оборачивается на звук, жестом подзывает поближе, отодвигается, давая место для манёвра. С него, может, и сталось бы сдать Эггси Мерлину в рамках их детской вражды… но, кажется, не в этот раз. Лунный свет течёт в окно, переливается через подоконник, плещется на полу, в лунном свете всё кажется не таким, как на самом деле. Или наоборот — правильным и настоящим? Эггси смотрит и не может отвести глаз, пялится на Чарли в упор, выхватывая из неверного света растрёпанные волосы, нос с горбинкой, заинтересованные глаза — серые? голубые? Чарли наклоняет голову в выжидающем жесте — а потом мир искажается ещё немного. Дефект линзы. Помутнение рассудка. Чарли улыбается так, что под Эггси пол начинает проваливаться в бездну, но когда Эггси тянется к его губам (момент кажется вполне подходящим, а Эггси всегда был чёртовым романтиком), Чарли откидывается назад, уходя из полосы лунного света — только глаза сверкают в темноте, как у твари из ёбаного тёмного леса, — и накрывает губы Эггси холодной ладонью. — Эй, тише. Не думай, что я позволю… Чарли Хескет даже в лунном свете — насмешливая тварь, и Эггси отстраняется, слегка оскорблённый в лучших чувствах, почти надевает уже маску «парня из плохого района» — маска не желает натягиваться на лицо, трещит по швам (а может, это трещат лучшие чувства)… а потом Чарли изворачивается и кусает его за ключицу, вцепляясь чуть нежнее бойцовской собаки. Его руки проходятся по талии, рёбрам, спине, зарываются в волосы на затылке, крутят Эггси как тряпичную куклу — но формально Чарли-чёртов-Хескет не делает ничего — ничего! — из тех вещей, после которых Эггси на суде мог бы ткнуть в него пальцем и заявить: «Ваша честь, он же меня совратил!» Эггси возвращается в казарму, не сорвав ни единого поцелуя (не то чтобы это было важно…), порядком искусанный, с синяками и засосами по всему телу, чувством глубокой неудовлетворённости жизнью и ноющим… сердцем. По ночам происходят вещи действительно странные.***
— Да, я уже понял, что ты не целуешься. Непроработанные детские травмы? Покажешь на кукле, где тебя трогал дядя? — Твои намёки попросту недостойны джентльмена! И вот этим ртом ты будешь читать своим детям сказки на ночь? — Когда ты говоришь о детях, меня тошнит. — Знаю, потому и говорю. Эггси дрочит Чарли в туалете клуба, и Чарли стонет совсем как простой смертный, подаёт бёдрами, толкаясь в ладонь… У него мягкие губы (он закусывает нижнюю губу, и Эггси думает, что это ёбаное искусство) и почему-то злое несчастное лицо, и всё происходившее с ними вообще не должно было закончиться ничем хорошим — но лучше уж так, чем они друг друга убьют. — Ну, что теперь скажешь насчёт моих методов? — говорит Эггси, слизывая с пальцев терпкое, мутно-белое… Чарли следит, не отрываясь, машинально застёгивает брюки. — Скажу, что ты неплохо работаешь руками. Для выходца с рабочих окраин неудивительно. А как насчёт работы головой? Эггси вдруг запоздало краснеет: моментально и пятнами, как школьник. Чарли хохочет, запрокидывая голову, обнажая крепкие белые зубы — и хлопает дверью, оставляя Эггси наедине с дурацким смущением. Лоб холодит гладь зеркала, Эггси улыбается своему отражению с пылающими щеками, внутри что-то трещит и рушится: возможно, моральные принципы, которых у него и так было не то чтобы много. Чарли Хескет — ублюдок от кончиков волос до самых пяток, но сегодня они друг друга не убьют.***
Запах парфюма обволакивает, въедается в кожу, душит, и Эггси сейчас почти ненавидит этот запах, отчаянно неуместный здесь — потому что это несправедливо. Только не Чарли, пожалуйста. Можно это не будет Чарли, потому что Эггси не хочет убивать. Он подавляет смутное желание перехватить руку Чарли, надавить посильнее, лечь горлом на нож, как в самых банальных фильмах, и посмотреть, что Чарли будет делать дальше: переложить ответственность с себя, потому что Чарли — гадюка в гадючьем гнезде, Чарли справится с таким решением куда проще и элегантнее, чем сам Эггси. Возможно, он вскроет Эггси горло, а минутой позже совершит харакири над его хладным трупом — но ещё час спустя всё это не будет иметь решительно никакого значения, потому что весь мир укатится в ад. Чарли Хескет иногда принимает восхитительные в своей паскудности решения. Эггси бьёт Чарли шокером, отстранённо наблюдая за шипящими искрами (и ещё немного — за широко распахнутыми глазами, в которых самодовольство, уверенность, азарт сменяются болью настолько невыносимой, настолько не помещающейся внутри, что она переливается через край). Это происходит не с ними, этого вообще не должно было происходить с ними, но, выбирая между спасением мира — или, по крайней мере, какой-то его части — и человеком, с которым тебе пару раз было хорошо, а всё остальное время ты хотел проделать с ним как раз то, что делаешь сейчас… выбирая между спасением мира и Чарли Хескетом, Эггси выбирает мир. Видимо, именно так и становятся героями, агентами, чёртовыми мессиями: выбирая одно и разрушая другое.***
Эггси вытирает потный лоб рукавом рубашки, в голове гудят обломки мыслей, колет в боку, будто он бежал марафон — и выдохся, не добравшись до середины… но, кажется, он победил. А победитель забирает всё. Шведская принцесса хороша как закат, но в какую-то минуту, отвлёкшись от её мягких бёдер и быстрых рук, Эггси думает: «Вот чёрт». И ещё: «Чарли». Он знает: Чарли всё ещё там, где Эггси его и оставил. Ему теперь уже некуда торопиться, но он бежит, застёгивая на ходу рубашку, поскальзываясь на лаково-блестящих лужицах начинающей сворачиваться крови, бежит к центру спирали. Все дороги приводят к Чарли, даже те, по которым ты идёшь в другую сторону. Его слегка подташнивает, когда он видит Чарли — потому что, в отличие от прочих тел разной степени повреждения, Чарли Хескет всё ещё жив. Эггси падает на колени прямо в красное, красное, красное, стараясь не смотреть на руку, больше не принадлежащую Чарли, перетягивает плечо жгутом галстука (как знал, что чёртова удавка будет полезна)… А потом Чарли приходит в себя, и это страшнее, чем выйти без патронов на роту автоматчиков. Злое и почти весёлое «Ах ты тварь!» (Чарли ещё не понимает…) Эггси читает по губам, вычленяя его из хрипа, из ужаса, бурлящего в горле, потому что голоса у Чарли тоже больше нет, а есть кровь, пропитавшая платок, которым Эггси перевязывает горло, обнажённое сильнее, чем когда-либо, и есть паника, нарастающая в светлых, почти безумных от боли глазах, надвигающаяся как волна, затапливающая всё вокруг. — Мерлин! — Эггси почти кричит в наушник, не сомневаясь, что его слышат. — Можешь поворачиваться обратно, я уже закончил. Нужно забрать кое-кого отсюда, и нужно очень, очень много обезболивающего, иначе мне придётся его просто вырубить. Он с удовольствием вырубил бы Чарли — если бы ему не было так стыдно. Руки трясутся, Чарли вздыхает судорожно, безуспешно пытаясь набрать воздуха в грудь, и смотрит глазами, в которых нет больше ничего человеческого, потому что боль превращает людей в зверей, и тогда Эггси наклоняется над ним и делает самую ублюдскую вещь из всех, что он делал за всю свою жизнь. У Чарли горит лицо, и губы его обжигают, но Эггси старается не думать о том, что все они будут гореть в аду, не думать о болевом шоке, не думать о Чарли Хескете, которого он целует первый и последний раз в жизни, потому что когда Чарли выживет — Чарли его убьёт. Чарли облизывает губы, медленно, будто через силу, и всё ещё не выглядит человеком, способным прожить более получаса… но другого выхода у них всё равно нет. — Эй, — говорит Эггси, и Чарли медленно моргает — закрывает и открывает глаза в знак понимания, решив беречь горло, — Сейчас мы встанем и дойдём до самолёта. И всё будет хорошо. Я тебя не дотащу, так что поднимайся. Хорошо уже ничего не будет, но Эггси ещё может позволить себе не думать об этом.