Сегодня не должна

      Флоренс ненавидела эти глаза. Флоренс ненавидела этот голос. Флоренс ненавидела эти руки.       Она узнала его в ту же минуту, как он вошел в зал для игры: Александр не поменялся, хоть она не видела его семь лет.       Он издевательски улыбался, обходился с ней, как со слабой женщиной, а не как с равной ему. Позволял себе затыкать ей рот словами, жестами и даже ладонью у губ — так бы и укусила любимые пальцы! —, властно заставлял ее отойти... Товарищ Молоков словно бы забыл, что она не переносит этого... или осознанно раздражал ее? Он выводил ее из себя, он игрался с ней, и Флоренс кусала тонкие губы и расплывалась в гордой улыбке. Она не дрогнула ни на миг перед его стальной мощью.       Она не знала, как пережила унизительные полчаса, когда эти мужчины втроем решали, как обойтись с ней и с Фредди. Ее аж колотило: никто, больше никогда, да как так можно — в самое сердце, в душу лезть. Никто ей не нужен. Никто. Флоренс не вспомнила бы потом разговор с ее глупым-глупым мальчиком — вот это чемпион, серьезно?.. ох, как она была слепа! Не вспомнила бы того, как добралась до горного приюта. Сергиевский притащился туда нервный, задерганный — один.       Флоренс не понимала, рада она или нет. Она хотела увидеть Александра — но лишь если в этом товарище Молокове, застегнутом на все пуговицы дипломатии, осталось хоть что-то от ее Александра. Если ей предстоит увидеть того, кто задохнулся в своей душной ненависти — о, избавьте ее от этого!       Ни Фредди, ни Сергиевский не стали провожать ее после перепалки. Один вел себя отвратительно, другой — влюбленно и глупо.       Флоренс была готова заинтересоваться Анатолием: он, если выиграет, станет отличной заменой надоевшему ей Фредди, которого она уже разучилась любить за семь лет. Возможно, Флоренс сможет выбить этому советскому гражданину политическое убежище... но перед этим ей нужно было поговорить с тем, кто скрывался в темном углу кабачка. Флоренс подошла, посмотрела сверху вниз, мол, я знаю, что ты следил.       — Мисс Васси, — протянул знакомый бархатный голос, смакуя сигарету.— Будете?       Она мотнула головой, садясь за столик и подзывая официанта ради еще одного бокала вина.       — Пытаетесь бросить столь легко навязанную вам привычку? — этот тон успел ей надоесть за утренние встречи. Английский у Молокова стал еще безупречнее, чем при их первых встречах.       — Бросишь тут... От тебя одни проблемы — и тогда, и сейчас. Значит, вот какие были дела в Англии тогда? Говоришь, занимаешься экспортом советских товаров?       — Люди — тоже товар, — он рассмеялся знакомым смехом. Флоренс смотрела в его сдержанное лицо: множество морщин, ранняя седина, тревога в серых глазах. Она теперь не узнавала того, кто когда-то был для нее всем миром... Не узнавала, пока он не заговорил вновь, уже более тепло и все так же спокойно. — Ну что ты, Фло, не рада? Хочешь играть на несколько сторон — играй. Ты всего добилась — теперь можешь получить все, что пожелаешь.       Флоренс пригубила красное вино.       — Не твоими стараниями я здесь, это точно. И все же... Шахматы, серьезно?.. Ты играть-то умеешь?       — Я гроссмейстер, — он чуть улыбнулся. — Конечно, не такой, как Анатолий: до международного мне далеко, но на уровне Союза играю хорошо. А ты, Флоренс, насколько ты хороша в шахматных забавах?       — Думаю, отвечать будет неприлично. Едва тяну на кандидата, но ты же понимаешь, что я в первую очередь...       — Всего лишь хорошенькая англичанка из Венгрии. Фредди не делится с тобой своими планами, поскольку не доверяет. Боится, что разболтаешь. Да, я понимаю. Вы познакомились, когда он был журналистом, подающим надежды в большом спорте, и его ненависть к вашим бывшим коллегам оправдана: стыдно признаваться, что он вышел оттуда же. Я знаю, Флоренс, знаю. Очень легко проследить за человеком, если захотеть.       Она нервно вздохнула. Молоков потарабанил пальцами по столу. Сейчас он выглядел настолько расчетливым и настолько осведомленным, что ей даже стало противно от своей глупости. Зачем она пришла к нему сейчас? Что он может услышать, кроме насмешек?       — Почему ты пропал? — она не смотрела ему в лицо, лишь глядела на его руки. Когда-то эти руки тянули ее за волосы. Когда-то эти руки скользили вниз по ее телу, задерживаясь на заднице. — Следил, но пропал!       — Нас увидел мой начальник и сделал устное предупреждение. Я согласился больше никогда не видеться с тобой, чтобы иметь возможность подняться по службе. Понимаешь, мне всегда хотелось быть первым... И отказ от тебя показался мне очень легким.       Флоренс кивнула и выдохнула сквозь сжатые губы.       — Я понимаю.       Он никогда не обещал ей любви. Он никогда не говорил, что они будут счастливы. Флоренс действительно понимала: их... секс? отношения? не стоили ни гроша.       — Сыграем сегодня партию? Победитель получит то, чего давно хочет.       Горячая рука Молокова легла поверх ее ладони, пока бархатный голос выговаривал страшные слова, и Флоренс приходится медленно считать до десяти. Она не будет отдергивать руку. Ей не страшно. Не больно.       — Нечестно будет... — ее голос дрожал, пока он сжимал пальцы на ее запястье, будто заново надевая на нее оковы. — Нужна фора... Ты выиграешь...       Молоков наклонился, его дыхание закололо ее губы.       — Ты тоже этого хочешь, — просто произнес он, и Флоренс судорожно стиснула бедра.       Он заплатил за нее. Обнял за плечи и повел к машине. Флоренс была как кукла: сидела, вслушивалась в рев мотора по серпантину. Ей было больно, и эта боль заполняла ее: от сердца в каждую клетку тела. Больно, больно — он жаждет лишь ее тело, а не ее саму. Он готов наброситься на нее сейчас, когда она так слаба — и это после стольких лет молчания!       Слезы душили Флоренс. Она хрипло дышала, пытаясь замаскировать всхлипы кашлем — и вдруг взвыла, закрывая лицо руками.       Молоков рывком остановил машину, резко съезжая на обочину. Тормоз, ручник, скрежет по камням... Флоренс согнулась пополам, рыдая и обнимая колени. Он молчал и смотрел — властно, долго, жестоко.       — Это был трудный год? — он не к месту засмеялся, наконец дотронувшись до ее плеча. Он помолчал. — Прости меня, Фло. Я совсем не уверен, что сделал верный выбор семь лет назад.       Она вздрогнула и подняла на него заплаканное лицо с потекшей, размазанной косметикой.       — Ты такой же манипулятор, как и Фредди! Вы оба знаете, как добиться своего! Да поймите же вы оба, что я вас ненавижу! Вы оба — монстры, и я не хочу... н-не хочу быть с вами, я...       Флоренс снова разрыдалась.       — Это взаимно! — он рывком завел машину и вдарил по газам. — Ты мерзкая, двуличная американская шлюха! Ой, бедная девочка так пострадала, ой... Ты прыгнула к нему в постель — и месяца не прошло! Знал бы твой Фредди, кто из коммунистов и как на самом деле сделал тебе больно!       Молоков почти кричал, чеканя слова. Жилка билась у него на виске, руки судорожно сжимали руль, пока он гнал все быстрее и быстрее — теперь уже по освещенному пригороду.       — Я ненавидел тебя! Зная, как ты с ним счастлива, зная, что ты блистаешь... я сохранял все твои фотографии в газетах, и я дрочил на них, как последний кретин. Я так хотел увидеть тебя, так хотел услышать твое "Саша!", и чтобы ты обнимала меня всем телом... И вот мы здесь, и я кричу на тебя, а ты плачешь — и мы едем ко мне, где я буду груб, а выиграв в шахматы, получу хоть на пять минут твою любовь... И тебе, наверное, кажется, что я ненормальный.       Он закончил совсем спокойно, даже холодно. Флоренс тоже перестала плакать и положила тонкую руку ему на колено.       — Если ты скажешь, что хочешь меня, — произнесла она спокойно и ровно. — Я сделаю все, чтобы ты не кончал как можно дольше. Я буду мучить тебя, я заставлю тебя молить о прощении — и только так ты сможешь его получить.       Молоков дышал через раз во время этого монолога. Флоренс видела, как натянулись его брюки, и она чуть передвинула руку, чтобы положить ее на его член. Мужчина закусил губу, цепляясь за руль.       — Нам точно нужна эта партия? — его голос прерывался от желания. Он затормозил у гостиницы, заглушив двигатель дрожащими, суетливыми движениями. — Я ждал семь лет, я не выдержу бессмысленной игры...       Флоренс потянулась к нему, целуя нарочито развязно.       — О, конечно, она не обязательна. Ты ведь можешь просто начать снизу. Я люблю видеть, как ты унижаешься и как лижешь меня там, где нельзя...       Молоков нетвердой поступью вышел из машины, пока Флоренс будто летела по лестнице в его номер. Казалось, что это не она плакала пять минут назад так, будто ее мир рушился.       В комнате было душно и накуренно. Молоков стянул брюки: советские широкие трусы не скрывали ничего. Он стиснул ее за задницу, притянул было к себе, но Флоренс вырвалась, маня его в сторону кровати.       Флоренс все еще была одета, разве что кофта чуть спала с ее плеча, открывая молочно-белую кожу. Молоков накинулся на нее, приникая к полуоткрытым губам, пока Флоренс демонстративно пыталась отодвинуться. Она сжала бедра, не пуская его ближе к себе. Хрипло дыша, он отстранился, расставляя фигуры на доске.       — Снимаешь одну вещь, проиграв мне фигуру, — пробормотал он, накрывая руку Флоренс своей. Она прогнулась в пояснице, подвигая к нему пешку.       — Смотрю, ты уже начал раздеваться? — ее рука легла поверх его, пока товарищ коммунист нервно двигал коня. — Может, еще и поцелуи за каждый ход дарить?       Она не дождалась ответа и тягуче поцеловала, переставляя слона куда-то, где ему было самое место, и заметила ликование в глазах Молокова, когда тот наконец получил возможность расстегнуть ее кофту и поцеловать ее грудь. Он гладил ее, не снимая белья, и Флоренс под этими руками пламенела и хотела только оказаться наконец на его коленях... Ох, она бы хотела уже ощутить этот тяжелый, массивный член в себе, чтобы он двигался, насаживая ее на него, и... Флоренс закрыла глаза, рука скользнула с пояса брюк ниже, развязывая их.       — Иди сюда, сейчас же, — на Молокове уже не было рубашки, глаза блестели дурными искрами, а шуршание обертки она слышала краем уха полсекунды назад. — Я не могу больше. К черту игру! К черту все!       Она сверху, она всегда сверху, когда его хочет, и ее рыжие волосы взлетали при каждом толчке его бедрами, пока она самозабвенно двигалась, целуя его в горячечные губы. Флоренс всегда трахалась с ним судорожно и немного нервно, так, чтобы он понимал и запоминал ее целиком.       — Саша, — бормотала она, пока его руки вцеплялись ей в спину, — Саша, Саша... Не отпускай...       Он и не думал, только больше распаляясь от ее полушепота, сжимая теперь ее задницу и постанывая от возбуждения.       Когда он кончил, Флоренс и сама была почти на пике: с ним это было просто, естественно, без имитации — ее мужчина, ее собственность, только ее...       В горячем, душном воздухе они лежали, задыхаясь от страсти. Молокову хотелось в душ, Флоренс — закурить и бежать куда подальше.       — Как мне завтра на тебя смотреть на матче? — спросила она, думая, что вопрос, на самом деле, гораздо проще: как ей смотреть на него, когда она его предаст и обманет, утащив с собой одуревшего от влюбленности Анатолия. В том, что он обойдет Фредди, Флоренс не сомневается: то, что она вернется поздно в отель, скажет Трамперу все самое главное: она не с ним.       — Как будто ты больше всего на свете хочешь меня убить, — хрипло отозвался тот, пропуская пряди ее волос через пальцы. — Я тебя не отпущу. Придешь ко мне завтра?       Флоренс знала, что нет. Флоренс понимала, что после матча она сбежит, сопровождаемая Анатолием. Флоренс не хотела ничего обещать.       Когда-то она его ждала так же, бесконечно и бесполезно.       Теперь она сама за себя.       А думать о Молокове она вовсе не должна.       — Да, конечно. Пусти, поеду к себе, — такая простая ложь. Завтра Флоренс из прошлого будет отомщена.       Уже на улице, с сигаретой в руке, она подумала, что никогда так не хотела, чтобы Молоков ее остановил.