Родственные души

- У вас что, в Лондоне тут, совсем воры перевелись? Дверь не закрываете.       Он влетел в комнату как ураган. Так долго он мечтал об этом дне, об этой встрече. Так много хотел сказать, прокричать, рассказать. Но стоило только ему увидеть эти глаза цвета океана, которые медленно наполнялись слезами, его будто впечатали в стену. Константин Говоров, вечный шутник, балабол и циник, замер как статуя, не в силах отвести взгляд от нее. «Сестричка, родная. Сколько же лет прошло?». - Котя? Котя это ты?       Сердце пропустило удар. В следующую секунду она уже в его объятиях, трясется и задыхается от рыданий.       Отдалено, как сквозь воду, он услышал, как седой мужик проскрипел Сереге что-то вроде «Идем отсюда, пусть они тут сами», а следом звук захлопывающейся входной двери за спиной. Как же благодарен он был этому незнакомцу. Последнее, что он хотел бы сейчас – делить этот момент с кем-то, особенно с Морозовым. Он однозначно был ему безмерно признателен за все, что он сделал: разыскал его, связался, притащил сюда. Он подарил ему возможность воскреснуть из мертвых, если не для всей семьи, то пока хотя бы для нее - для его маленькой сестренки. Для Лилички.       Цветы, ее любимые лилии, валялись на полу. Это было так неважно сейчас. Костя обнимал ее обеими руками и не спеша гладил по дрожащей спине, вдыхая аромат духов, впитавшийся в волосы. Она что-то бубнила и шептала, всхлипывала, уткнувшись в его плечо, сминала тонкими пальчиками рукав грубой кожаной куртки. А у него в голове была только одна мысль: «Как я смог выжить без тебя эти годы?».       Костя никогда не забудет тот день: сорок шестой, война кончилась, они с мамой ждут батю уже целый год и вот он приезжает - внезапно, как снег на голову, да еще и не один: Егорыч, лучший друг, боевой товарищ, а у него на руках маленькая лысая девчонка. Батя тогда сказал, что это Лиля и она будет жить с ними. Конечно, Костя тогда мало что понимал в таких вещах, полную картину он увидел уже много позже, когда стал подрастать и видел как отношения его родителей рушились на глазах. И все было из-за нее, из-за сестренки. Это понимали все вокруг, кроме нее самой. Наивная маленькая душа.       Ему было лет тринадцать, когда батя первый раз серьезно его наказал. А все из-за нее. В то время Котя ненавидел эту противную малявку. Его бесили ее вечная улыбка, оптимизм, огонь в глазах и любовь ко всем вокруг, даже к матери, которая была к ней даже слишком сурова и могла руку поднять иной раз – поистине блаженная какая-то. В те времена их семья раскололась на два фронта: Костя и мама против бати с его обожаемой дочурой.       Но годы шли, все менялось. Несмотря на все, что с ним произошло, Костя всю жизнь был благодарен отцу за то, что тот отослал его когда-то в кадетское училище. Именно оно сделало из тихого и трусливого мальчика Коти – отважного и гордого мужчину Константина. Он стал умнее, старше, рассудительней. Все изменилось: взгляд на мир, отношение к жизни, к семье. Все обиды как-то резко пропали, показались такими нелепыми и детскими. Именно в то время он как-то четко и ясно понял что такое «семья» и что только семья должна быть всегда на первом месте. Он перестал принимать чью-то сторону – отца или матери, он любил их обоих. А еще он любил младшую сестренку. Он смотрел на подрастающую малую и долго не мог взять в толк – что же она такого сделала, что он так долго и так искренне ее ненавидел. Это же действительно ангел воплоти. Никто и никогда не слышал от нее слова злого. Черт, да она даже слово «зло» не знала, наверняка. И осмыслив все это тогда, давно, Костя на стенку лезть был готов от отвращения к самому себе – так гадко ему было от того, что столько лет он так относился к родной душе, к части своей семьи, к младшей сестренке. Как-то раз, приехав на каникулы, когда Лиличке было уже почти тринадцать, он попытался было с ней поговорить, просил прощения, целовал маленькую ручку и клялся, что всегда-всегда будет защищать свою маленькую сестричку и сам больше никогда ее не обидит. А она тогда смотрела на него такими чистыми глазками и искренне не понимала - за что он извиняется. Оказалось, что она даже не замечала его злобы. Она всегда его любила и любит, ведь он ее братик. Как иначе? Она обозвала его дураком, поцеловала в щеку и убежала на кухню, пить чай с любимыми сырниками. А Костя тогда просидел в беседке до позднего вечера, пытаясь совладать с эмоциями и чувством, будто по нему танк проехал.       А следующая их встреча состоялась только через три года, накануне ее шестнадцатого дня рождения. Костя уже не был кадетом, он стал лейтенантом, молодым военным летчиком. Он приехал внезапно, сюрпризом, поздравить мелкую. Разгар дня, дома никого. Даже Варвара куда-то запропастилась в тот солнечный день. Костя, бросив вещи в своей старой комнате, пошел бродить по саду, в надежде кого-то найти. И первой, кого он увидел, была юная стройная девушка, которая раскачивалась сидя в гамаке, спиной к нему. На несколько секунд он даже залюбовался тоненькими ножками, свисающими из-под легкого сарафана. У нее в руках был листок и карандашик, она что-то бубнила себе под нос. Костя бесшумно подошел ближе, и стоило ему услышать голос, как до него дошло, что эта красавица - Лилька. Он застыл как вкопанный. И нет, его тогда почему-то не смутило то, что он только что пялился на родную сестру. Ему вдруг стало очень обидно от того, что он услышал. А услышал он, как Лилька сочиняла письмо своему любимому Морозову. Как-то вдруг кольнуло в груди от злости, что столько лет эта маленькая дурочка носится с этим комсомольцем. А точнее будет сказать «за» ним. Так предано любит, верит и ждет. А еще Костя вдруг понял, что ему Лилька за эти три года ни разу не писала. Родители писали, привет от нее передавали, а сама она нет. Ну да, куда уж ему до Сережи-то - целинника, ударника, комсомольца и первого парня на деревне. А он кто? Так, всего лишь старший брат. И даже когда он закрыл ей глаза ладонями, первое что она воскликнула было: «Сережка?». В груди тогда снова неприятно кольнуло. Все Сережа, да Сережа. Но все прошло, как только он услышал это ласковое «Ко-о-отька!». Она качалась в гамаке и щебетала без умолку, а Костя не мог оторвать взгляда от младшей сестренки. Хотя, ему в тот момент казалось, что это совсем не она. Он не хотел верить, что это была Лилька, его маленькая Лилька Михална. Такая взрослая, такая красивая, такая другая… Взгляд ее небесно-бирюзовых глаз бегал по его лицу, разглядывая форму и фуражку, в какой-то момент ему даже показалось, что она читает его мысли. А потом она сказала, что он красивый. Это Костя, конечно, и сам знал. Повзрослев, он стал красив до безобразия. Красивый, статный, высокий военный, с серо-зелеными глазами и идеальной улыбкой - такой же идеальной, как стрелки на брюках его формы. Но, так или иначе, услышать из Лилькиных уст такой, казалось бы, ничего не значащий комплимент, было странно настолько, что щеки парня загорелись огнем. Он тогда плавно стащил фуражку с головы, прикрывая румянец, и сморозил какую-то дурацкую пошлую шутку, в ответ на которую сестренка сама залилась краской и стала возмущенно фыркать. Костя принялся качать гамак, обстановка разрядилась, Лилька громко смеялась, а он любовался ею. В какой-то момент она потянула его за рукав пиджака и он плюхнулся в гамак рядом с ней. Сестренка тут же удобно пристроилась у него на груди и, обводя пальчиками блестящие пуговки на форме, продолжила делиться новостями, что-то бойко рассказывать и смеяться. А Костя, одной рукой поглаживая золотистую макушку, а вторую сжимая в кулак до отпечатков ногтей, пытался унять учащенное сердцебиение, отчаянно гнал маячившие на задворках неправильные мысли и убеждал себя в том, что это его сестра. Однако, как бы сильно он не отрицал, но молодой организм силой мысли он переубедить не мог.       А потом завертелось, закрутилось, все посыпалось градом. Сначала этот Морозов со своей Динарой. Лилькины слезы и горе. Костя сам не понял как это получилось, но стоило ему увидеть эту печаль на ее маленьком личике, понял, что надо что-то делать. Если бы он только знал, чем для него обернется это рыцарство… Но и толку-то от того, что он отвадил эту Шахерезаду? Всплыла эта мутная история про Серегу и кгбшников. Лилька ему отворот-поворот сразу дала. Ну, не сразу, конечно. Сначала она сбегала за ним на целину… Косте даже вспоминать это неприятно. Он-то тогда уже вернулся в часть, и когда мать написала письмо, в красках рассказывая, что Лиля с ума сходит и под замком сидит, он сам готов был сорваться домой – так сильно он хотел быть рядом и хоть как-то помочь этой глупышке. Не отпустили его тогда, к сожалению. А когда приехал, уже зимой, в доме снова из каждого угла слышался её заливистый звонкий смех, а о Морозове даже не говорили.       Те выходные были одними из самых лучших и одновременно саамых худших для Кости. За те несколько месяцев, что они не виделись, он очень много думал. Очень. Если поначалу он списывал все на усталость и недостаток женского внимания из-за службы, то уже через месяц, как только он начал систематически бегать в увольнительные из части и, что называется «менять девчонок как перчатки», он понял, что дело не в этом. К моменту приезда домой он четко определил для себя, что с ним происходит и все свои непонятные и неправильные мысли и чувства запер где-то глубоко в голове под большущий замок. Не смотря на то, что Константин Говоров не отличался высокими моральными устоями, все же он был нормальным, психически здоровым и уравновешенным человеком. В конце концов, у него тоже были границы дозволенного. Пусть они были и шире, чем у среднестатистического советского гражданина, и тем более военного, но они были. И какие-то чувства к родной сестре были точно за пределами этих границ. Поставив жесткий запрет для себя даже на малейшие сторонние мысли, Костя искренне наслаждался просто обществом сестренки. Днем, пока бати не было дома, он тайком учил танцевать ее модный твист, после обеда они пили чай с Варвариными пирогами, а по вечерам играли в шахматы и иногда болтали в гостиной до самого утра. Все в рамках отношения брата и сестры. А может даже меньше. Костя постарался свести любые прикосновения и двусмысленные жесты на полное нет. Они больше не валялись вместе на кровати, как в детстве, и даже не сидели на одном диване. Он не знал, заметила ли Лиля эту перемену в их отношениях, но когда она однажды с разбегу плюхнулась к нему на колени, а он подпрыгнул, будто от разряда током, и довольно грубо ее оттолкнул, ему на долю секунды показалось, что она обо всем догадывается. Он тогда начал нести какую-то чушь, что у него мышцы болят после тренировки и попросил ее больше так не делать. Она как обычно улыбнулась и просто села в соседнее кресло. А у него замок в голове начал трещать по швам.       А потом эта брюхатая потаскуха Динара опять объявилась. Черт бы ее побрал. Костя тогда ушел из дома. И даже страшно вспомнить, сколько лет он там не появлялся. Заступил на службу - ему тогда показалось это наилучшим решением. Все посчитали, что он так смертельно обиделся на отца, но истинную причину знал только он: у него заканчивались силы. История с Динарой совсем выбила его из колеи. Он волком выть был готов, когда отец допрашивал его – почему он так упорно не хочет на ней жениться. Да почему-почему? Да потому что.       Полеты-полеты-полеты – все, чем он жил на протяжении почти четырех лет. Изредка, из какого-нибудь уголка, ему удавалось отправить письма маме и сестричке. Жаль только, что ответы до него доходили еще реже. Все новости он получал с задержкой. И когда до него долетело письмо матери с известием о том, что Лиля собралась замуж за какого-то агронома из деревни, Костю будто мешком по голове ударили. Он думал, что смирился, разобрался, стер все неправильное из головы, но эта новость раздавила его. Почти что на коленях он умолял командование дать ему увольнение хоть на пару дней. Он должен был увидеть ее.       Он приехал в какую-то обшарпанную общагу на конце города. И хоть Костя, будучи военным, не был избалован роскошью и удобствами, комнатка, в которой ютилась его сестричка со своим избранником, заставляла покрываться тело мурашками от брезгливости. Он рассматривал какие-то деревянные фигурки, когда скрипнула старая дверь. Обернувшись, он едва сдержался. Перед ним стоял златовласый ангел, его любимая сестренка. Язык уже не поворачивался назвать ее Лилькой, или даже Лиличкой. Это была Лилия. Прекрасная, изящная и невероятно красивая молодая женщина. «Ко-о-отя!» - все также, с любовью, как раньше, но голос совсем другой - такой красивый, грудной. Она бросилась к нему в объятия. Это были первые объятия Кости за долгие годы. Военная служба сделала свое дело, он стал грубым, жестким, черствым. Но тогда он буквально начал таять. Казалось, что кожа плавится под ее тоненькими ручками. В голове стучало, сердце выскакивало из груди, замок рассыпался на части. Но как же все равно ему было в те минуты. Он обнимал ее так крепко, что в какой-то момент девушка начала трепыхаться и скулить, что он вот-вот раздавит ей ребра. Не без усилия он отпустил ее, хотя все нутро кричало: «Хватай и беги». Он задавал все дежурные вопросы, что да как, в пол уха слушал ее щебет, а сам не мог оторвать взгляда от сияющих глаз. Как же они тогда светились – будто бы все счастье, вся любовь, все чистое и светлое этого мира заключены в них. В тот момент Костя готов был полжизни отдать, лишь бы хотя бы еще немного посидеть вот так - напротив нее, держать за руку, смотреть в эти бездонные глаза и слушать-слушать-слушать ее бархатный голос. Но уже через минуту он бы с удовольствием отдал всю жизнь, только бы стереть с лица земли это недоразумение по имени Родион, который так грубо нарушил их идиллию своим появлением. Лиля тут же бросила его руку и подлетела к своему возлюбленному. Поцеловав того в щеку, она начала их знакомить. Костя жал руку этому мужчине, обменивался дежурными любезностями, а сам пытался понять, что она в нем нашла. Это был мужик. Нет, даже не мужик – мужлан. Лохматый, не первой свежести, далеко не красавец, и, судя по разговору и поведению, не интеллигент, и не доктор наук. Его прекрасная Лилия, фея, ангел неземной красоты, эталон грации и изящности, рядом с этим… Но черт, как же светились ее глаза, как сильно она была счастлива и влюблена. Искренне, полностью, без оглядки. Настолько сильно, что пошла против семьи, против отца. Силы Кости заканчивались. Он чувствовал, что нужно принимать решение и быстро. И он принял самое ужасное решение в своей жизни, за которое он никогда себя не простит. Если бы он только знал чем обернется этот брак для нее, в какой кошмар этот ублюдок превратит ее жизнь – если бы он знал. На правах старшего брата он обязан был закинуть ее на плечо и утащить прочь, домой под замок. А на правах мужчины – убить на месте этого сукиного сына. Но вместо этого, он решил не мешать ее счастью. Он искренне хотел, чтобы Лиля была счастлива, была любимой и сама любила, завела семью, детей… Максимально радостно он попрощался тогда с ними обоими, крепко обнял свою любимую Лилию, пожелал счастья и любви, чтобы снова расстаться с ней. В тот момент ему казалось, что он прощается и отпускает ее навсегда. По-крайней мере, ему этого искренне хотелось – отпустить и забыть.       Это было очень тяжело для него. Он много пил тогда, находил девушек в каждом краю, куда его отправляли. Только полеты, пожалуй, и не дали ему окончательно свихнуться от тоски. Как его из войск-то не выперли –большой вопрос. Наверное, все-таки, статус отца был его личным щитом неприкосновенности. Он старался держаться, а потом случился Лилин срыв, психушка… Даже спустя года, он так и не смог для себя понять – хорошо и нет, что его тогда так и не отпустили домой, как бы он не рвался. Доберись он до Камышева тогда, голыми руками бы придушил суку. Костя был уверен, что это все он, нутром чувствовал. Он писал Лиле письма, по несколько штук в неделю, отправлял их Таисии, а та исправно носила дочери в больницу. Но ни одного ответа он от нее так и не получил. Тася пару раз написала, что Лиля их даже не читает. И хоть она и заверила его, что все «нормально», они справятся, что Лиля идет на поправку и ей просто нужно отдохнуть, так страшно Косте никогда еще не было. Каждый день он засыпал и просыпался с леденящим чувством ужаса в груди из-за того, что он не знал что произошло, что происходит, что будет завтра. А еще от того, что он никак не мог ей помочь.       Он стал еще реже появляться дома. Ему было очень жаль маму, которая осталась там совсем одна и места себе не находила от тоски по сыну, но он не мог, это было выше его сил – видеть этот потухший взгляд любимых глаз, то как Лиля отчаянно играет в семью с этим уродом ради дочери, ради папы. Поначалу он пытался с ней разговаривать, но она только улыбалась и как молитву повторяла: «Котик, все хорошо, не переживай». Он должен был что-то сделать, должен был. Но он молчал, терпел. Он так боялся не сдержаться и сделать все еще хуже. Это была настоящая пытка длинной в года. Он сходил с ума. Он давным-давно принял и смирился с тем, что в его жизни была, есть и будет только одна любимая женщина – его родная сестра. Все замки давно рухнули, теперь любое мимолетное касание, объятие, поцелуй в щеку – это было единственное, ради чего он стал жить. Это было неправильно, плохо, гадко, аморально и ненормально, но Костя больше всего на свете любил и хотел только ее. Он хотел прикасаться к ней, целовать, гладить; хотел защитить и спрятать ее от всех; хотел, чтобы она была его целиком и полностью; чтобы никто не смел причинять ей боль. Но он не мог сделать ее счастливой. Он не мог даже сказать ей. Он не мог ничего. И это безысходность была адом. В какой-то момент он даже стал желать себе смерти, лишь бы избавиться от этого всего, от этого огня, сжигающего изнутри.       Видимо, мысли материальны. Крушение, ранение, долгие скитания по чужим землям… но он выжил. Очень долго он не мог привыкнуть к новой жизни, принять другой мир. Каждое утро Кости начиналось с сожаления и самобичевания. Он ненавидел себя за все: за свой характер, за свою жизнь, за эту чертову аварию, за влечение к сестре, за то, что даже умереть по-человечески не смог. Как обидно ему было от понимания, что все родные его похоронили. Она его похоронила. Но он-то живой. Живой и мучается пуще прежнего. Его отрезали от всех близких людей морями и океанами, тысячами километров. Он вынужден был сидеть там, на чужой земле, совсем один, без права написать, отправить хоть маленькую весточку, чтобы его не забывали, чтобы его ждали. Ведь однажды хорошие люди очень доходчиво и в красках ему объяснили, что будет с его любимыми, если в «совке» узнают, что Константин Говоров, военный летчик, жив, здоров и проживает на вражеской земле. И Костя понял. Он замолчал.       Конечно, он не мог не думать, не тосковать. О, как сильно он скучал, сколько бессонных ночей он провел наедине со своими воспоминаниями, со своей болью. Он закрывал глаза и представлял маму, батю, Кирюшку – маленькое белокурое солнышко. Он вспоминал Варвару, Егорыча, Тасеньку, Дементия. Но, конечно, чаще всего он представлял ее – Лилечку. Он мечтал, так сильно мечтал, что бы у нее все было хорошо, что бы она была счастлива. Ему определенно стало бы намного легче, узнай он как она. Он снова и снова изводил себя представлениями разных сценариев - как сложилась ее жизнь, и как бы она могла сложиться, будь он рядом.       Однако со временем воспоминания стали постепенно стираться, тускнеть. И даже ее образ в памяти стал терять свои краски. Было ли тому виной время, возраст, а может не прошла бесследно серьезная травма головы – Костя не знал. Но однажды, он поймал себя на мысли, что вспоминает родных уже не чаще раза в месяц, а при мыслях о ней, комок в груди почти не колется. Он смирился с потерей.       Года шли, он построил дом, занимался любимым делом, завел друзей, полюбил чужую страну. Днем он руководил компанией и занимался бумажной волокитой, а по вечерам пил дорогой виски и любовался закатом в обнимку с какой-нибудь очередной смазливой девочкой. И, «говоря тезисно», он мог назвать себя вполне счастливым преуспевающим человеком. Он наслаждался своей жизнью, девушками, выпивкой, деньгами, природой – всем, что было ему доступно. Еще немного и, может быть, он даже бы женился на одной из вороха американочек, регулярно балующих его своей лаской. Может даже взял бы парочку детишек из детского дома. Встретил бы старость в кресле качалке, с сигарой в зубах, на берегу озера, вокруг носились бы детишки, пес, жена бы приносила ему бутылочку пива и теплый сэндвич – типичная американская мечта. Все могло быть так, если бы не звонок Морозова.       Костя плохо помнит тот день: кровь приливала к голове с такой силой, что он не мог трезво мыслить. Все, на что его хватило – заказать билет на ближайший самолет и закинуть в сумку пару сменных футболок. Его трясло, лихорадило, сердце то будто останавливалось, то начинало биться с такой силой, что ребра болели. В самолете люди на соседних местах начали было неодобрительно высказываться из-за его дергающейся ноги, от которой ходуном ходил весь ряд кресел, но стоило Косте повернуться и прошипеть в ответ пару ругательств на русском, соседи испугано отворачивались и прятали взгляд. Выцветшие стальные глаза, лицо со шрамом, да еще и русская речь – это всегда производило неизгладимое впечатление на развязных американцев и чопорных англичан.       Прошло всего пять дней с того звонка, но по ощущениям они длились дольше, чем все эти года. И вот он в Лондоне. Он сидит на маленьком старом диванчике, посреди маленькой старой квартиры. В его огромной загрубевшей лапище уютно устроилась маленькая хрупкая ладошка, а прямо напротив светится пара небесно-бирюзовых глаз. Лилия. Его единственная и самая любимая на свете. Они сидели друг напротив друга, держались за руки и не могли наговориться, будто оба боялись, что их снова отнимут друг у друга. Костя слушал, говорил, снова слушал, снова что-то рассказывал и непрерывно поглаживал острые костяшки ее кисти. Он слышал как сильно дрожит ее голос, видел, что глаза не высыхают от слез. Он пытался бодриться, шутить, смеяться, при этом потратив последние силы на то, чтобы самому не разрыдаться. Ему казалось, что он вот-вот готов потерять самообладание и упасть к ее ногам. Сердце рвалось из груди, глаза предательски щипало, а по спине тек липкий пот. Но он держался. Он должен быть сильным… «Лилечка, девочка моя… как же я скучал… Если бы я только мог сказать тебе, рассказать. Как бы я хотел, чтобы все это осталось в прошлом, чтобы все забылось. Но, видимо, такое невозможно забыть. Я пытался, но я не смог отпустить тебя…» - Котя, ты где? – Лиля слегка пошевелила ладонью, чтобы привлечь его внимание. - Да где-где? Тут я, где же еще.       Костя похлопал ее по ладошкам и как обычно лукаво улыбнулся, стирая с лица отражение мыслей. «Ах, сестренка, если бы ты только знала…»       Только сейчас он заметил, что на улице уже почти стемнело. Комната освещалась только светом уличного фонаря, падающим сквозь окно ровно в угол, где они сидели. Он снова залюбовался женщиной напротив, как вдруг наткнулся на внимательный изучающий взгляд, и тут же заметил, как Лиля внезапно вздрогнула и отвела глаза. Костя нежно выпустил ее ладонь, усмехнулся и слегка провел пальцами по старому шраму, пересекающим лицо. - Да, сестренка, нет больше того молодого красавчика Котьки. Остался просто седой мужик, с изуродованным лицом. Такие дела.       Он потянулся, встал с дивана и подошел к окну, вглядываясь в свое отражение в стекле. Вдруг сзади его обвили две ручки. - Коть, не говори ерунды. Ты у меня самый-самый красивый и хороший. Всегда был и всегда будешь. – Лиля уткнулась ему носом между лопаток и он моментально почувствовал как рубашка в том месте стала намокать. – А то, что седой, так это тебе даже идет. Честно-честно. Да и мне без разницы вообще. Я же тебя все равно люблю. «Люблю… и я тебя люблю сестренка. Если бы только знала как я тебя люблю…»       Костя аккуратно повернулся к ней лицом и обнял ее в ответ. - И я тебя люблю, малая. Ты вот зато не изменилась совсем. Признавайся, кровь девственниц по утрам пьешь? - Котя! Ну, ты! – Она оттолкнула его и возмущенно выпучила глаза, совсем как в детстве. «Эх, ты, уже такая взрослая, а все такая же стеснительная. Шутки чуть ниже пупка – для тебя уже откровенная порнуха. Такая смешная. Ну, прости, сестренка, ну не могу я не шутить. Сарказм, пошлые шутки, ироничные насмешки – без этого всего я просто сорвусь… поэтому ты уж потерпи, ладно?».       Костя громко засмеялся, отошел на пару шагов и похлопал себя по карманам джинс в поисках курева. - Засиделись мы с тобой, пора мне наверное и честь знать. - Куда?       Он взвизгнула так громко и внезапно, что Котя чуть не выронил только что зажженную сигарету из рук. - Ну, в гостиницу, ночь же на дворе уже. -Котя, не уходи, - Лиля подбежала к брату и снова заключила того в объятия, - ну пожалуйста. Я только тебя нашла. Я… я даже на минутку с тобой расставаться не хочу… нет! Оставайся тут! Ариша у подруги гостит, я постелю тебе на диване. Ты не смотри, что он маленький, он знаешь как раскладывается!       Она все тараторила и тараторила и сильнее вжималась в его плечо. На долю секунды, всего на долю, Косте почудилось… скорее даже «помечталось», что возможно Лиля хоть разочек, но допускала мысль… Но это было бы слишком невероятно и фантастически, а он давно перестал верить в сказки. В этот момент каждой фиброй души он тянулся к ней. Конечно, он не хотел уходить, он готов был хоть всю ночь стоять ровно на этом месте и не двигаться. Но последняя здравая частичка его сознания подсказывала ему, что если он останется, может случиться непоправимое… он даже допускать эту мысль боялся. Но сейчас, стоя тут, в ее объятиях, он все же понимал, что после всего, что с ним произошло, после всех этих лет страданий, мучений и разлук, после всего – все его, когда-то выстроенные границы, все равно давным-давно испарились. - Хорошо, Лилечка, только не расстраивайся так. Я останусь, конечно.       Костя сам не понял как он это произнес. Пока у него в голове бушевала война противоречий и страхов, язык решил все сам.       Он молча докуривал сигарету у окна, наблюдая как Лиля ловко превратила крошечный диван во вполне большое двуспальное место, принесла подушки и одеяло… две подушки… двуспальное… - Ну, вот, Коть, надеюсь, тебе будет удобно, - она скромно села на уголок и улыбнулась.       Костя скинул ботинки, сбросил с плеч фланелевую рубашку, оставшись в тонкой футболке, упал на приготовленное ему лежбище и, поворочавшись и похмурившись для виду, улыбнулся: - Спасибо. - Ну, я тогда тоже пойду, - она мяла край сарафана, - я там, в соседней комнате буду, ты зови если что.       Костя не был дураком и очень хорошо умел читать людей. А особенно девушек. И наблюдая это секундное межевание сестры, внутри него затрепетал слабый огонек надежды. - Эй, сестренка, - он нежно, но сильно дернул Лилю, так, что бы она повалилась рядом с ним, - иди сюда, - он сгреб ее в объятия, - полежи со мной немного, я вообще-то через полмира к тебе летел. И, кажется, полжизни не видел. Я знаешь как соскучился?       И тут же Костя почувствовал как футболка на груди стала намокать, а следом послышались отчетливое шмыганье и всхлипы. - Так, Лиля Михайловна, ну-ка отставить сырость! Ну что такое опять? - Котя, Котенька, любимый, - она обвила его тоненькими ручками и прижалась всем телом. - Лиль, - Костя смягчил тон, - ну все-все, успокаивайся, - он стал гладить ее по голове, - ну хватит уже реветь, все хорошо, я рядом… - Коть, - она резко подняла на него заплаканные красные глаза, - если бы ты только знал, как без тебя плохо было. Котенька, пожалуйста, пообещай, что ты меня больше не бросишь. Что ты защитишь меня… от них… от этого мира… от всех этих… Если бы ты знал… я как в аду была… столько лет…       Из ее глаз уже ручьем лились слезы, но она не моргая смотрела на него, вцепившись в мокрую футболку. Косте уже было невыносимо видеть ее слезы. Он-то как раз уже все знал. Даже, возможно, в совсем ненужных подробностях все знал. В голове начал взрываться вулкан копившегося все эти годы гнева и обиды. Костя зам не заметил, как вскочил с дивана и начал метаться по комнате. - Сукин сын. Урод. Fucknugget Камышев. Damn… А этот артист твой! Ублюдки все. Каждого лично закопаю! Stupid worthless bastards… Черти поганые! Как они вообще посмели. Даже Морозов твой! Гнида! Столько лет тебя изводил, псина. Да они ног твоих недостойны, Лиля! To bullshit! Нет, смерти им мало… кастрировать как быков и на бойню. Fucking shit…       Костя кидался из угла в угол, держась из последних сил, чтобы не начать крушить все вокруг в приступе злости. Как же сильно он хотел в тот момент каждому из этих упырей глотку перегрызть. Каждому, кто испоганил ей жизнь. Каждый, кто с таким наслаждением вытирал об нее ноги. - Коть…       Костя вздрогнул от неожиданности. Ее оклик привел его в чувство. Лиля сидела на том же месте, прижав к груди колени, но уже не плакала. Костя подошел к ней и упал на колени перед диваном, склонив голову к ее ногам. Она тут же зарылась пальчиками в его седую жесткую шевелюру и начала перебирать ими. Несколько минут они просидели так, в полной тишине, пока Лиля не прошептала: - Спасибо, Котик. Спасибо, что ты снова есть у меня. Мне легче, когда ты тут.       Она слегка потянула его за руку, чтобы он встал и лег на диван. Костя, абсолютно опустошенный и обессиленный упал рядом с ней на подушку. - Тебе надо снять футболку, она мокрая. - Такими темпами, сестренка, мне и кожу придется потом снять. Ты уже все мои вещи слезами пропитала.       Костя понимал, что шутка неуместная, да и вообще не смешная, да и сказал он ее с еще не прошедшей, озлобленной интонацией. Лиля в ответ на это молча повернулась к нему спиной и сжалась комочком. Костя быстро стащил влажную футболку и прижался голой грудью к ее спине, согреваясь. Лиля нащупала в темноте его ладонь и крепко сжала. - Коть, давай мы больше не будем об этом никогда разговаривать? - Тебе больно вспоминать? - Ну, - она замялась, - просто я не хочу, чтобы ты так злился… и еще мне стыдно… стыдно за то, какая я непутевая. -Ты что, Лилька? – Костя развернул ее к себе лицом и посмотрел в глаза, убедившись, что она снова не плачет. – Ты самая лучшая на свете! Ты самая умная, сильная, смелая, красивая. Никогда не смей называть себя непутевой! Поняла? -Спасибо, – она улыбнулась краешком губ, глядя ему куда-то в ямку между ключиц. - Дуреха моя, - Костя прижал ее к себе и стал гладить по спине, - я же тебя так сильно люблю, как ты вообще можешь такое говорить.       Он гладил ее по спине, чувствуя бархатную кожу сквозь невесомую, почти прозрачную ткань сарафана. Костя не знал, сколько времени они так лежали, но в какой-то момент он внезапно понял, что гладит-то он уже не только спину. Его руки медленно и нежно блуждали по плечам, шее, пояснице, спускались ниже, к бедрам, коленям, плавно скользили обратно, цепляя край платья. И как только до него дошло, что он творит, он замер. В голове пронесся целый ворох мыслей. Сердце готово было сломать грудную клетку – с такой силой оно билось от страха и возбуждения одновременно. А билось оно именно в том месте, где лежала на груди маленькая ладошка. Он медленно опустил глаза вниз, надеясь увидеть, что Лиля просто мирно спит у него под боком и все это останется для нее лишь сном. Но она не спала. Лиля лежала с широко распахнутыми глазами, почти не дыша, слушая стук его сердца. Только сейчас Костя понял, что она дрожит. Ей было страшно. Она его боится. Неужели она подумала… приняла за такого же… «Какой же я баран…» - Лиль, прости, я что-то задремал, приснилось что-то, - он резко отстранился и спустил ноги с дивана, - пойду я, наверное, все-таки.       Он собирался уже встать, но Лиля так и не отпускала его руку. Вцепилась мертвой хваткой. - Лилька, пусти. - Нет. – Она сжала его руку крепче и повторила, – Нет. - Что «нет», Лиль? Что «нет»? – Косте хотелось волком выть. - Коть, я тебя не отпущу.       Этот момент войдет в личную историю Константина Говорова, как самый яркий эпизод полнейшего помутнения рассудка. Как безоговорочная победа внутренних демонов над здравым смыслом.       В следующую секунду Лиля уже повалена на скрипучий диван, а Костя нависает над ней, теперь держа ее за запястья над головой одной рукой. - Лиля, Лилечка, любимая, ты же не глупая, ты совсем не глупая. Ты же все уже поняла. Что ты делаешь? Что ты хочешь от меня? - Котя, ты что? Отпусти меня, - она испугано смотрела на него снизу, а в уголках глаз снова заблестели слезинки.       Игнорируя ее просьбу и все еще держа запястья в капкане, Костя медленно наклонился и прижался губами к ее щеке, собирая соленые слезинки. В этот момент он почувствовал, как она сжала ноги и вздрогнула как от удара током. Свободной рукой он аккуратно убрал растрепавшиеся пряди с ее лица и погладил большим пальцем скулу. В тот момент он готов был принять любые последствия, даже если это будет последнее, что он сделает в своей жизни. Он ждал любой реакции, но когда он отстранился, то увидел, что Лиля не моргала и будто не дышала, слезы высохли и она просто смотрела на Костю своими огромными глазищами, даже не пытаясь оказывать сопротивление. Впервые в жизни он видел у нее такой взгляд, и понятия не имел, что за ним скрывается. На него напало какое-то оцепенение и резкое осознание – все, барьер снесен, обратного пути нет. Он провел рукой вниз, едва касаясь шеи, замечая, как задрожали Лилькины ресницы, но взгляд… взгляд она не отвела. Каждую секунду Костя ждал, что она закричит, что она начнет вырываться, плакать, влепит ему смачную затрещину и вышвырнет вон из своей квартиры. Где-то в глубине души, оставшиеся крупицы здравого смысла мечтали об этом, ведь остановится самому у него уже не было сил. Костя внимательно следил за ее взглядом, а она за его - никто из них не смел первым прервать это напряженный зрительный контакт. Его рука медленно опускалась ниже, очерчивая каждый изгиб. Достигнув бедра, Костя замер и слегка надавил, замечая как и без того огромные зрачки Лили, расширились еще больше. Сарафан давно задрался и прикрывал совсем немного, поэтому часть Костиных пальцев сжимали уже обнаженную кожу. Ее кожа горела. Будь они в других условиях, Костя однозначно побежал бы за градусником и чаем с малиной, но сейчас…       Он не понимал ее поведения… он видел ее глаза и вздымающуюся грудь, отсутствие сопротивления и дрожащие ресницы… Он понимал, что она давно не маленькая глупая девочка и все прекрасно понимает… но он должен был убедиться. Не отводя взгляд, он медленно наклонился, но на этот раз прямо к ее губам. Сначала легко, едва касаясь, постепенно надавливая и увеличивая площадь соприкосновения. Ему показалось, что прошла вечность. Он почувствовал, как сердце начало трескаться, а глаза предательски мокнуть. Но вдруг движение - она отвечала. Очень аккуратно, нежно, ее губы дрожали, но она целовала его. Сама. Еще секунда и этот невинный и боязливый жест превратился в обоюдный поцелуй. Им обоим не хватало воздуха, они задыхались, но не могли оторваться друг от друга.       В тот момент Костя понял, что ради этой минуты он жил. Ради этого поцелуя он готов был снова и снова пройти любой ад, огонь и воду, переплыть океан и умереть. Лиля. Его любимая Лиля, здесь и сейчас. Его рука сама по себе медленно скользнула по бедру вниз и немного внутрь. Едва его грубые пальцы коснулись нежной кожи внутренней части бедра, как Лиля затряслась и начала вырваться. Костя тут же отпустил ее руки, а сам как ошпаренный отлетел на край дивана. Она подобрала коленки к груди, натянув на них сарафан, и, закрыв пунцовое лицо обеими руками, застыла как статуя. Костя сидел вполоборота к ней, опустив голову вниз, шумно вдыхая и выдыхая воздух, пытаясь понять - что только что произошло. Рука… его пальцы были влажные, после того, как рука сама скользнула туда, куда не следовало бы. Внутри бушевал огонь, смесь чувств и эмоций. Он убедился. Она дрожала не от страха. Может, конечно, и от страха тоже, но явно не только от него. Она дрожала еще и от возбуждения. Лиля хотела его. Об этом Костя всерьез даже никогда и не мечтал. Ему казалось это невозможно. Сейчас, целуя эти самые любимые и желанные губы на свете, он ожидал чего угодно, но не такой отдачи. В прямом смысле слова. Он повернул голову и успел заметить, что Лиля следит за ним сквозь пальцы, прежде, чем она снова полностью спрятала лицо. «Как маленькая…»       У Кости в прямом смысле плыл мозг, он плохо понимал и верил в происходящее, на губах все еще был ее вкус, сердце то билось ненормально быстро, то будто останавливалось, а естественная реакция организма уже так сильно впивалась в джинсы, что они вот-вот грозились лопнуть. Он очень осторожно придвинулся ближе и нежно взял ее за руки. - Лиль…       Она позволила ему убрать собственные руки от ее лица, но в глаза ему смотреть отказывалась. - Коть, так нельзя, нельзя…       Костя отпустил ее руки и они безвольно упали вдоль ее тела. Подобравшись еще на несколько сантиметров ближе, он обвил ее руками и аккуратно усадил ее боком к себе на колени. Удивительно, но она совсем не сопротивлялась. Одной рукой Костя придерживал ее за талию, а второй перебирал волосы у лица, заправляя пряди за ухо. Однако перебирание волос заняло его всего на полминуты, и вот рука уже снова сама отправилась оглаживать шею. Костя сам не заметил, как стянул тонкий рукавчик сарафана с плеча. Или он сам упал… Ее кожа в полумраке комнаты казалась еще бледнее, чем обычно. Она была фарфоровой. Костя уже не мог и не хотел сдерживаться. Он прикоснулся губами к ключице… а затем еще раз, сильнее, чуть выше… - Котя, прекрати… это неправильно…       Его рука уже снова лежала на ее бедре, задирая сарафан все выше и выше… Костя поднял голову. Лиля смотрела на него из-под полуприкрытых ресниц. Костя готов был поклясться, что в тот момент ее глаза были чернее ночи. - Лиля, я хотел уйти, ты меня не отпустила, помнишь?       Костя понимал, что именно сейчас, в ее руках, дальнейшая судьба не только сегодняшней ночи, но и всей его жизни. Он не хотел на нее давить, но и так просто отступить он уже не мог. Он знал, он чувствовал, он видел, что она хочет этого также сильно, как и он. Он чувствовал как ее кожа плавится от его прикосновений, и как она вздрагивает от каждого поцелуя. Проблема была в том, что у Кости была целая жизнь, чтобы все определить для себя, а Лиля, по все видимости… нет, она явно думала об этом. Если бы не думала, то она не позволила бы и половине всего этого случиться. Она бы сразу вышвырнула его за дверь. Но нет. Она не сопротивлялась. Она думала, она хотела… но она боялась…       Костя медленно повел ладонь назад, вверх по бедру, но на этот раз под сарафаном. Он слегка задел кружево трусиков, погладил талию, стал подниматься выше, к груди… - Котя…       Он поднял глаза и увидел перед собой дрожащие ресницы, пунцовое лицо и приоткрытые губы. И эти глаза. Костя не нужно было повторять дважды. А ее глаза сейчас были красноречивей любых слов.       Он тут же впился в ее губы. Теперь это уже был не нежный и аккуратный поцелуй. Он снова повалил ее на диван, опираясь на локоть чтобы не раздавить ее своим весом, а второй рукой уже смелее начал гладить ее грудь и талию под сарафаном. Лиля впилась в его голую спину острыми ноготками и шумно выдыхала ему в губы. Не прерывая поцелуй, Костя снова повел руку ниже, зацепив одним пальцем резинку трусиков, он слегка потянул ее вниз, но почувствовав, как Лиля вздрогнула и дернулась, он оставил эту затею. Тогда он аккуратно стал поглаживать внутреннюю область бедер, легко, едва касаясь. Она дрожала, сжимала ноги, внезапно вздрагивала, но вопреки этому только сильнее прижималась к нему. С губ они уже переместились на другие доступные части лица и шеи. Все ее лицо на вкус было соленое, все в слезах, и Костя поставил себе цель сцеловать их все до последней. Лилины руки блуждали по его спине, задевая каждый выступающий позвонок, каждый шрам, каждую мышцу. Ее губы были везде: на щеках, шее, ключицах. В этот момент Костя понимал, что он ни разу в своей жизни не занимался любовью. Он занимался сексом, он трахался, быстро или всю ночь напролет – но это все было не то. Это была пустышка, не по-настоящему. В тот момент он думал, что лучше уже быть не может. Черт, да он готов довольствоваться только этими ласками хоть всю жизнь. Но он чувствовал, как Лиля извивается и сжимает ногами его колено. Он понимал, что ей нужно больше. Впрочем, он бы тоже не отказался…       В который раз он медленно стал заводить руку с внутренней части бедра немного глубже, внимательно наблюдая за реакцией Лили. Она задрожала, снова попыталась свести ноги, но сделать ей Костя этого не дал, подставив колено выше. Резко, одним движением он отогнул край кружевных трусиков и тут же поймал пальцами клитор. Лиля выгнулась дугой, в попытке ускользнуть, но Костя крепко держал ее за талию. В следующее мгновение комнату наполнил громкий стон, а Лиля тут же захлопнула рот рукой, глуша рвущиеся наружу вздохи, и зажмурила глаза. Костя не мог налюбоваться ею. Ему всегда было грустно вспоминать свой возраст, а ведь Лилька младше его всего лет на пять, но в его глазах она всегда была такой юной, такой чистой, такой прекрасной, такой невинной. - Котя… не смотри… так…       Пребывая в своих мыслях он пропустил момент, когда она свыклась с его рукой между своих ног и даже смогла открыть глаза и заговорить. Она все еще была красная, ей было однозначно не по себе от происходящего. Очень не по себе. Костя опустился максимально близко к ее лицу и нежно поцеловал. - Я любуюсь. Ты такая красивая, Лилька, даже не представляешь… - Прекрати!       Вдруг, под разочарованный вздох Лили, Котя вытащил руку из ее трусиков и потянул за края ее сарафана. - Ч-что ты делаешь? – она вцепилась в подол возле его рук. - Я хочу снять это. Снять все, - он не сдержался и облизнулся. - К-к-котя, не надо, - она стала пятиться к спинке дивана, - Коть, так нельзя же!       Костя подцепил сарафан и ловко стащил его с нее, оставив Лилю в одном белье, и навис над ней, держа за подбородок и строго глядя в глаза. - Можно, Лиля. Все можно.       Одним движением он расстегнул ее лифичик и откинул его в сторону. Лиля попыталась прикрыть грудь руками, но Костя перехватил их. Тогда она, стесняясь своей наготы, всем телом прильнула к нему, пытаясь спрятаться. Не выпуская ее из объятия, он удобно устроился на диване и принялся целовать ее везде, куда мог дотянуться, трогать, гладить, мять, лизать, тереть. Она таяла, плавилась и растекалась в его руках. И вот, стеснительный румянец на ее лице наконец прошел и остались только горящие желанием глаза. Костя даже не понял, как и когда это произошло, но вот он уже снизу, лежит на спине, а Лиля, его любимая Лилечка, в позе, достойной лучших порно журналов, сползает по нему вниз, целует каждый миллиметр его груди и пресса, а ее руки… господи боже… ее руки медленно расстегивали ремень джинс. Видимо она почувствовала, что брат наблюдает за ней и на мгновение, не отвлекаясь от своего занятия, подняла на него глаза. Этот взгляд для него был подобен выстрелу из дробовика в упор. Он уронил голову обратно на подушки и закрыл глаза руками, не веря в происходящее. В голове настолько все перемешалось, искрилось и горело, что в какие-то моменты ему искренне казалось, что все это нереально, что он сошел с ума, что ему снится, что он умер, что так и не оправился от травмы и находится в коме – все, что угодно, но на самом деле этого же быть не может!       Костя не смог сдержать вздох облегчения, когда Лиля наконец справилась с ремнем и расстегнула джинсы. Он приподнялся на локтях и помог ей стянуть с себя штаны. Лиля почему-то тоже оставила на нем нижнее белье, как и он не стал снимать с нее трусики. Именно в этот момент это показалось Косте чем-то очень забавным. - Ты чего смеешься?       Лиля сидела на коленках на другом конце дивана и непонимающе смотрела на него. Костя потянулся и в один прыжок, как дикий зверь напрыгнул на нее сверху. - Ничего. Просто думаю, как тебе повезло со мной. - Что?       Но Костя заткнул ее глубоким и долгим поцелуем, спуская руку к резинке ее трусов. Теперь он стащил их уже невзирая на ее вздрагивания. А следом он ловко стянул с себя плотные боксеры, которые, надо признать были уже насквозь мокрые, как и, собственно, Лилькино белье. Она трепыхалась, дрожала, будто бы пытаясь сопротивляться. Но силы Кости закончились. Он слишком долго был нежен и аккуратен. Нет, он бы точно не сделал ничего, что бы могло навредить его любимой девочке, но сейчас он четко видел и чувствовал, что все эти вздрагивания и увертки уже так, для виду. Она жалась к нему, терлась мокрым лобком об его колом стоящий член, не выпускала его губы из своих, и царапала ему спину в нетерпении. Они оба хотели только одного – почувствовать уже друг друга. И он сделал это. Впервые в жизни Костя занимался любовью. Впервые в жизни он наслаждался в первую очередь не своими ощущениями, а стонами и вздохами его партнерши. То, как она цепляется пальчиками за его плечи, как влажные прядки волос разметались по ее лицу, как закатываются ее глаза, когда он входит особенно глубоко и резко. Она была великолепна. Она была его личным произведением искусства. Она была только его. Его Лилечка. Его самая любимая на свете женщина, ради которой он умер и воскрес.       Он лежал на спине, а она на его плече, выводя пальчиком какие-то чудные узоры на его груди. - Коть? - М? - А как так? Как ты… ну, ты давно… хотел так? – Она приподнялась и опасливо посмотрела ему в глаза. - Лилька, ты мне сначала ответь: ты жалеешь? - Честно? - Она закусила губу и отвела глаза. – Я должна, наверное… но нет. Мне кажется… кажется, будто так должно было быть.       Костя взял ее за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. - Вот и мне всегда казалось, что так должно было быть. - Коть, почему ты раньше… раньше не… - Если бы ты знала, Лилька, как я себя ненавижу за это, - в груди снова закипал гнев и он рванулся было встать, но Лиля крепко удержала его за плечо и не дала сорваться с места. Костя упал обратно на постель. – Но как ты себе это представляешь, Лилька? Во сколько лет? Когда я должен был подойти к тебе и сказать «Эй, сестренка, знаешь, а я ведь тебя люблю, да не как сестру»? - Костя закрыл глаза и почувствовал как глаза начинают намокать. - Прости меня, сестренка. Прости за все… - Ты что, Котенька, - Лиля принялась целовать его и вытирать слезы пальчиками, - за что простить? Перестань! Ты самый-самый лучший! Прости, мне не надо было спрашивать. - Да нет, Лилька, чего уж там. Что уж теперь скрывать, - он притянул ее к себе ближе, убирая волосы с глаз. – Знай уж теперь, что ты всегда была единственной женщиной в моей жизни. Я честно пытался, старался как-то это убрать из своей головы, но, - он обвел их и постель взглядом, - не получилось. Так что знай – вот такой вот у тебя брат больной извращенец. - Ну, - Лиля усмехнулась и погладила его по щеке, - очевидно, что не больший извращенец, чем твоя сестра, учитывая все это, – она повторила его обвод глазами.       Она снова пристроилась на его плече, а Костя гладил ее волосы.       Сейчас это были два самых счастливых человека на земле, которые уже безмолвно сами для себя решили, что они не расстанутся больше никогда. Слишком много им обоим пришлось перенести, чтобы понять, что никого роднее у них обоих нет.