Однако...

— Да, Гондон Станиславович, я вас услышал! А вам… послышалось! — Илья Кравцов поспешил отключиться. В затылке наливалась свинцовая тяжесть. Молоточки стучали в висках. После аварии любая нервотрёпка стоила слишком дорого. И лекарства Илья принимал дорогие. Они вроде помогали. Правда, потом происходило что-то похожее на приступ галлюцинаций. Илья ненадолго терял чёткость зрения, и нужно было постоять и продышаться. Здоровый тридцатилетний мужчина отказывался считать себя зависимым от терапии: таблетку не спешил глотать, старался вырулить из каждого странного состояния самостоятельно. Вот и сейчас, замерев, Илья мысленно включился в процесс выбора обоев в мамину прихожую. Опоздал на каких-то полминуты. Повалил снег… Объяснить это явление Илья не мог и уже не пытался. Зарождение зимней бури видел только он. Снег усиливался, кружил вихрями, колол холодными иглами, вымораживал так, что сводило пальцы. Илья обнял себя, пытаясь не дрожать сильно. На малолюдной остановке те немногие, ожидающие автобуса, уткнулись в телефоны. И хорошо… Илья поднял заиндевелые ресницы. Сейчас… Из снежного бурана к нему вышел белый волк. Шарахнулась и зарычала пробегающая мимо собака. Илья дёрнулся и очнулся. На него смотрела немолодая женщина, участливо и испуганно. А дурная псина, забыв про лес не помеченных столбов, стояла напротив и затравленно лаяла. Задать вопрос женщина не решилась, быстро села в подошедший автобус, а Илья — на лавку. Надо было успокоиться и отогреть ледяные пальцы. Продышаться. — Закурить не будет? — Мужику в дурацкой кепке на состояние Ильи было наплевать. — Тяжко? Так-то не прибухивай. — Не курю, бросил. — Ну-ну! — Доброхот, прихрамывая, ушёл «стрелять» дальше. Илья опять не рискнул погладить волка. Хотя зверь подходил почти вплотную, смотрел в глаза и ждал. Крикнуть, отпугивая, или коснуться Илья почему-то не решался. Хотел, но что-то держало. Эффект мог быть непредсказуем. Едва ли это был вопрос откушенного пальца. Как почувствовав его состояние, позвонила жена. — Нюсь, всё хорошо. Быстро в этот раз! Я скоро буду дома. — Ей даже не надо было спрашивать. Из-за дурацких приходов пришлось отказаться от вождения, ведь Илья мог запросто создать аварийную ситуацию. Анька машины не любила, за руль редко садилась. Пятилетний Данька, будущий президент России, а по совместительству сын, видел приступ Ильи один раз, впоследствии описав в своём дневнике, как «папа замёрз в квартире». Илья сморгнул: видение волка растаяло. Рука тянулась к неизвестно откуда взявшемуся псу с разными глазами, как два дождевых озера без дна — голубое и бурое. Хаски. Если не считать пронзительного не по-пёсьи взгляда и того, что это была первая адекватно реагирующая на Илью собака, ничего странного в ней не было. В нём. Кобель. Хаски чуть повернул голову вправо и чувственно дрогнул носом. — Идти с тобой? — Кравцов конкретно подвис, когда пёс утвердительно кивнул и потрусил вперёд. Шли недолго. На бордюре сидел коренастый смуглокожий человек без возраста характерной внешности. С таджиком его было трудно спутать. Скорее, индеец. — О, МиХан, ты друга отыскал! — мужчина погладил пса, перевёл взгляд на Илью. — Мне поплохело тут. Не спал две ночи — к другу летел. — А кто ваш друг? — Илья помог незнакомцу встать. — Ты, однако! — необычные для монголоида серые глаза залучились. — Знакомиться давай! Я — Клим Томилин. Камчадал. — Кто? — Ительмен камчатский. — А? — Ладно, считай, что чукча. Кравцов кивнул. Дальше автоматически назвал своё имя и, не иначе как зачарованный, предложил Климу зайти в гости. Ительмен довольно сощурился, отказываться не стал, единственное, попросил где-нибудь купить рыбы для пса. — Пельмени есть… рыбные, — произнёс Илья и набрал Аню. В истории светлоглазого камчадала Клима не было ничего потустороннего. Отец его был русским геофизиком, работающим на Камчатке, родине действующих вулканов. Мама — потомственная ительменка в общине с ограниченным числом мужиков, почти родственниками. Симпатичного русского великана местная красавица присмотрела сразу. Назвалась Наташей и попросила с ней переспать. Томилин от ребёнка не отказался. Помогал, даже при наличии своей семьи, звал в город учиться и работать. Но Клим любил Север бескрайним чувством, гордился корнями и связью со своим малочисленным народом. Да, светлые батины глаза смолой не замажешь, но душа-то здешняя. Клим предприимчивостью в мать вышел, смог развернуться: развёл ездовых хаски, организовал небольшой туристический комплекс, куда охотно приезжали люди. Рядом дышали и просыпались вулканы. Туристы возились с собаками, катались на упряжках, смотрели представления местных жителей, купались в горячих источниках. Жизнь кипела. Клим, выпив и осоловев от еды после двух суток «поста», попросился в душ и там пропал. Илья, постучав, обнаружил, что дверь не заперта, а гость сидит в «кипятке». — А-а-а, заходи, друг, скоро и ты мне гостем будешь! — Почему твоя собака меня не боится, как другие? — Илья незаметно добавил холодной воды в кране. — МиХан — ветеран с родословной, старик и очень мудрый друг. Двенадцать лет в упряжке, первая скоростная категория, и ещё бы бегал… Хаски волком не напугать, однако. — Что?! — Что? — хитрые глаза Клима прищурились. — Пьяный ительмен — дурной ительмен. Ай-я-яй! У Ильи пелена на глаза опустилась, он испугался, что начинается новый приступ. Потянулся рукой к Климу. Замер. Черты лица гостя поплыли. Нос с широкими ноздрями и переносицей, но острым кончиком, превратился в клюв, смуглое тело покрылось перьями. И вот уже огромный чёрный ворон плескался в кипяточной ванне, кряхтя, пока варился до полуготовности. В голове Кравцова зазвучал низкий голос, похожий на бурление воды в котле. Было немыслимо издавать горлом такие звуки, урчащие, вибрирующие, проникающие всё глубже и наполняющие телесную оболочку. Голосу вторил бубен и какой-то ещё неизвестный инструмент. Что-то неистово жужжало, набирая обороты и рассекая воздух, словно сам ветер сворачивали в тугие петли невидимые сильные руки. Но именно голос разбирал по костям и нервам. Илья судорожно вздохнул, осознавая, что голос и музыка не исчезают, усиливаются, как сход лавины, и душа резонирует с этим запредельным пением и ритмом. Заболело в затылке, наконец-то повалил снег… Илью вышвырнуло из плотного кокона звука на снежное покрывало. Ошалевший, он сидел в снегу, утопая в нём руками и коленями. На нём была расшитая светло-коричневая шуба с широкими рукавами и капюшоном. Рядом горел костёр. Старик в таких же одеждах из шкур, весь в замысловатых фенечках из деревянных бус, перьев и плетений, что-то помешивал в котле. Нахохленный, как ворон, Клим-человек тоже был здесь, с ним у огня лежали три хаски. — Быстро в гости пожаловал, однако, не замешкал, — немного устало проговорил Клим и указал старику на Кравцова. — Худая болезнь. Лечить надо. Битая голова. В неё пришёл снежный волк — иначе бы не выжил человек. Совсем пропал! — Томилин говорил на чужом языке, который Илья отчего-то понимал без труда. К Илье подошёл МиХан и лёг рядом, прижавшись меховым боком. Мужчина погладил пса. — Что меня ждёт? — почему-то спросил Илья у зверя. — Кто этот старик? Шаман? — хаски зевнул, словно усмехнулся. Мол, не те вопросы задаёшь. Тем временем дед поднялся с места. Морщинистое, как печёное яблоко, лицо в пигментных пятнах вдруг вынырнуло из мехового капюшона и ярко осветилось вспыхнувшим, поднявшимся в человеческий рост пламенем костра. В руках старика оказался большой бубен. Клим запел, подыгрывая на странной пластинке из дерева. Шаман, несмотря на уважаемый возраст, довольно бодро затанцевал, ударяя в бубен, отмеривал такт, точно перебирая невидимые чётки. И с каждым гулким ударом всё внутри Ильи перекладывалось будто из руки в руку, переворачивалось, упорядочивалось. Звенела кожа, натянутая на остов инструмента, в унисон звенел Илья — ни разогнуться не мог, ни расслабиться, лишь подгребал руками снег, который от жара таял. Горловое пение Клима пронизывало всё его существо, казалось, что струнами стали человеческие нервы. Илья отыскал в себе силы поднять глаза и посмотреть на шамана. Над головой старика увидел снежную воронку, а в ней ожили и задвигались звериные морды, потянулись в этот мир духи-хранители: бурые и белые камчатские медведи, огромные киты, северные олени, полярные совы с пёстрым оперением и моржи. На оленьих рогах восседал сам Ворон Кутх в ительменской национальной одежде — всё, как в ожившей сказке. Илья осматривал звериную братию, понимая, кого так жадно искал глазами. — Где ты, белый волк? — хрипло спросил человек. — Твой волк не белый, однако. Стряхнёт снег со шкуры, тогда увидишь его окрас. Смотри в оба! — каркающим голосом произнёс шаман. Снегопад перерастал в буран. Звери из воронки недовольно рычали, но Кравцов не звал, лишь смотрел. Наконец, в вихре появились очертания волка. Он двигался за плотным снежным полотном, как осторожный охотник, огрызаясь на медведей и моржей. Илья протянул руку. Волк отряхнул со шкуры снег, и человек увидел, что она буро-зелёная, словно поросшая мхом, с белыми и золотистыми вкраплениями. Клим заголосил быстрее, шаман стал чаще ударять в кожаный бубен, смоляной Кутх взвился над воронкой и завис, без единого взмаха крыльев. Илья коснулся лобастой головы волка. Снежный буран накрыл поляну, людей и костёр. — Волк не должен жить в голове. Теперь камень ему основание. Будет бродить по жилам хризопраза и охранять все твои пути. Илья сжал что-то твёрдое в руке и зажмурился… — Эй, друг? — Клим красный, как варёный рак, тряс Кравцова за плечо. — Перегрелся? Или видел чего? Быль и небыль рука об руку ходят, не грех и перепутать, однако. Илья посмотрел на ладонь: там лежала отшлифованная фигурка волка из красивого зелёно-голубого камня с бурыми прожилками-дорогами. — Что ты такое пел, Клим? — Кравцов согревал холодный хризопраз теплом руки. — Что ты, друг, я петь-то не умею! Вороном каркаю! — ительмен озорно прищурился. — Вот танцевать я могу. Все в нашей общине хорошо танцуют, девушки особенно. У нас и шаман женщина, хоть и курит как сапожник, однако. Илья мысленно извинился перед дамой, а МиХан ворчливо чихнул. Старому псу нравилось в большом городе рядом с этим странным человеком, об этом Томилину намекал и голубой глаз, и карий. — Илья, ты же всегда хотел собаку? — Гав! — Видимо, да. — Впервые за долгое время после приступа не болело ничего. — МиХан, оставайся?