günah.

Я знал слишком много, но в тоже время был глупцом. Был храбрым воином на поле врага и боялся не проснуться утром в собственном доме. Я устанавливал законы, хотя сам никогда не следовал им. Я совершал грехи, лгал и убивал, но всегда уважал пророка моего Аллаха. Завоевывал земли, преклонял пред собой несклоняемых вождей, и забирал себе в рабство их жен. Я знал как поставить на колени весь мир, но не понимал как ужиться в это вселенной лишь с одной женщиной. Не понимал, как утаить от нее самое сокровенное, как заглушить свое, громко стучащее, сердце. Не мог найти путь, по которому я ступлю без нее, не мог сбежать от нее, не мог выбросить из мыслей ее образ. Моя чарующая, моя благоухающая, моя чернобровая не мусульманка. Героиня моих мыслей, путеводная звезда моя, услада и горечь, разочарование и радость, яд мой и противоядие мое. Валиде моя. Темные коридоры. Он идет грузным шагом, который выдает его сразу. Позади него нет ни услужливых евнухов, ни бравых бостанжи. Только собственная тень крадется за ним, успевая поворачивать за поворотами. Он очень зол, это чувствуется как в его походке, так и в сбивчивом дыхании его груди. Доходя до нужных ему покоев гарема, он останавливается, пытается вновь и вновь успокоить свой гнев, но бурлящая в жилах кровь не дает ему это сделать. Падишах входит. — Валиде… — рыкнул султан. Он не мог найти ее в собственных покоях, но прекрасно понимал, что она где-то поблизости. Он слышал как бьется ее сердце и как сжимается ее грудь. Мурад разглядел ее на балконе. Валиде-султан неподвижно стояла у мраморного парапета, направляя свой взгляд на огни ночного Босфора. В отблесках лунного света она смотрелась еще таинственней, ее изящный стан обрамлял легкий темный шелк, а в осанке чувствовалась гордость и холодность. — Валиде! — выкрикивает повелитель вновь, надеясь на то, что мать поднимет свои глаза на него, но она все также, делая вид, что здесь она находится одна, молчаливо разглядывая ночные виды Стамбула. Повелитель сложил свои руки за спину и тихо направился к ней. Его шаги были единственным звуком в глухих покоях. Оказавшись подле своей валиде, он остановился. Теперь он был за ее спиной, его дыхание доходило до ее ушей. Она слышала как громко стучит его сердце. — Ты перешла границы, — шепотом проговорил султан. — Каждый раз я обозначиваю тебе их, но ты вновь и вновь переступаешь их, словно для тебя это не имеет никакого значения. Сколько можно Кесем-султан? Когда успокоится твоя спесь? Она набрала в своих легкие как можно больше воздуха и шумно выдохнула. — Ты не успокоишь меня, даже когда вынесешь из этого дворца мой гроб, Мурад. Не успокоишь мою душу даже когда ее отпоют. — султанша проговаривает это на одном дыхании, будто давно хотела это сказать. Молчание. — Эти Паши твои рабы, я знаю. Но что станет, когда я повешу их головы на пике прямо в твоих покоях? — вскрикнул султан, — Что сделаешь ты, когда кровь этих безродных предателей будет капать с балдахинов твоей кровати? От ее спокойствия в жилах султана просыпалась еще более страшная злость. Такая безразличная, холодная и недосягаемая. Его рассудок мутнел, думая о том, что происходит в ее голове и никак не мог он найти ответа. Каждый раз, приходя в ее покои в гневе, падишах мечтал задушить ее собственными руками, чтобы наконец-то избавиться от ненавистной женщины. Сейчас идеальный момент, Мурад. Что же ты стоишь? Твоей силы хватит настолько, что она даже не успеет сказать прощальных молитв. Не пора ли тебе отправить в ад своего дьявола? Падишах перехватывает ее руку, резко прижимая к себе. Обстановка накалилась, сейчас они находились в сантиметре друг от друга. Женщина, заставляющая ненавидеть, женщина заставляющая желать. Ангел, спустившийся с небес и демон, покинувший ад. Болезнь и лекарство. Заставившая султана султанов, повелителя повелителей склониться пред ней. Что за безрассудство совершившая с собственным сыном? Доводящая до греха, необузданная и неосязаемая. Он заполнил ее нутро резким толчком и с глаз ее полились слёзы. Обжигающие капли стекали по ее припудренным щекам и острым ключицам. В голове ворох мыслей, султанша пытается ухватиться хоть за одну, но султан Мурад безжалостно врывается в ее тело, не давая матери сделать глоток воздуха. — Что за безрассудство… — прошёптывают ее губы. Властелин зарывается рукой в мягкие, словно шелк, волосы своей матери и крепко сжимает их меж грубых пальцев, притягивая женщину к себе. Он вдыхает ароматы жасминов с ее шеи, украдкой целует ее худые, дрожащие плечи и укутывает свой нос в ложбинке меж ее налитых грудей. Он видит сияние ее бездонных синих глаз и старается найти хоть долю наслаждения в них. Меж нижних ресниц Валиде затерялась одинокая хрупкая слеза, которую Мурад смахивает большим пальцем правой руки. Ее кожа была словно спелый виноград с островов, такая румяно-розовая, непохожая на здешнюю. Несмотря на то, что Кёсем-султан прожила в этом дворце уже более двадцати лет, тело ее не покидал манящий аромат родины. Будто она состояла из тысячи мелких частиц: пение звонких чаек, покачивание шумных волн, ароматы жасминов и пьянящего вина. Мурад покрывал тело султанши горячими поцелуями, оставляя на коже влажные следы. Лунный блеск освещал взмокшие тела людей, потерявших голову от всплеска страсти, и пожалуй, это произошло сегодня и уже больше никогда не произойдёт. Падишах чувствовал как жгучая боль заполняет его душу, но разум отказывался верить в происходящее. — Мама… Он слышит собственный голос из детства и глаза его наполняются слезами. Это происходит с ним, ни с кем больше. Дрожь разливается по всему телу, толи от чувства наслаждения, толи от той горечи, что он испытывает. Ты ломаешь ее, Мурад? Неужели ты нашел способ уничтожить собственную мать? Она ведь вскормила тебя своим молоком, молилась о тебе каждую ночь и вставала на твою защиту при каждой опасности… Но тебе пора очнуться ото сна. Ты больше не в детстве, теперь она не твой щит, теперь она твой самый главный враг. Теперь она не твое противоядие, теперь она твой страшный яд. Больше она не твой ангел, отныне она демон твой. Самый ужасающий грех, который ты никогда не замолишь. Любить собственную мать, желать ее как женщину и наслаждаться, когда находишься в ней, разве это разумно?  — Ты ведь не оставила мне выбора! — он кричит и злится, входит в нее яростней, пытается показать насколько он в гневе. Смахивает слезы, пытается успокоить себя, образумить. С губ султанши срывается тихий стон. Мурад крепко вжимается в ее тело, падая на нее всем своим весом. Он с ней, близко, насколько это возможно. Он ведь так долго ждал этого момента. Ловит ее взгляды, кусает шею, кончиками пальцев гладит мягкую кожу, врывается в нее все сильней. Чувствует похоть и соблазн, обжигается, гневается, разрывается от звериного желания. Мечтает убить, стереть с лица земли. Мечтает сохранить, уберечь, спрятать только для себя. Желает сделать только своей, заставить думать только о нем. Хочет выбить из нее гордость и спесь, подчинить себе, поставить на колени. Их тела проминают взмокшие шелковые простыни. Их стоны слышат за дверью, но все боятся даже подумать о том, что сейчас делает султан со своей валиде. Эта ночь уже не закончится ничем хорошим, сегодня для них солнце зашло навсегда. Они никогда не уживутся в этом огромном мире вдвоем. В теле валиде-султан появляется чувство, которого она так боялась. Тугой узел желания уже завязывался внизу ее живота, когда Мурад проводил по внутреннему бедру своим членом. Влажность ее лона выдавала ее как-никогда, теперь, она уж точно не могла показаться безразличной к происходящему. Падишах прекрасно понимал, насколько ей нравится, когда он внутри. Рассудок туманило у обоих, понимание, что завтра они не смогут посмотреть другу другу в глаза, обжигало и того и другого. Гнев сменялся на милость. Теперь уже не хотелось убивать и завоевывать, не хотелось биться насмерть и разбиваться на тысячу осколков. Хотелось слиться воедино, стать единым целым, остаться так навсегда. Хотелось жить, думать об одном, улавливать дыхание друг друга, чувствовать свободу. Свободу от бытия, от тел, только души. Единые души. Видеть одними глазами, одинаково осязать, одинаково понимать. — Мурад… — вскрикнула Кесем на пике наслаждения. В ее тело он начал вколачиваться активней, чувствуя ритм, собирая ее громкие стоны с губ своими поцелуями. Роняя фразы, сбивая дыхания, пробуя ее слёзы на вкус, смешивая их со своими, вдыхает аромат каштановых волос. Властелин упивается этим единственным моментом. Как она хороша, когда вот такая. Манящая, желанная, но при этом такая тайная, опасная, неоткрытая ни одним человеком. Женщина, наполняющая его, заставляющая жить, грешная до безрассудства. — Сегодня я совершил ужасный грех, да простит меня Аллах… — выпаливает Мурад и заканчивает, вдыхая аромат цветущих жасминов.