я (не представляю) люблю (своей жизни) тебя (без тебя)

«Проваливай, уходи, исчезни, тебя здесь нет!». Сергей прокручивает эту фразу день ото дня, как нескончаемую мантру, поставленную на повтор в голове. Разумовский предпочитает искать пути решения и не задумываться о проблемах, возникающих слишком часто, слишком неожиданно. А Серёжа просто устал. Серёжа забывается в полной тишине, зарывается в мысли, раскинув руки по кровати и закрыв глаза. Марго отключена по протоколу «Не беспокоить». — Отмени все ближайшие встречи на сегодня. И завтра. И послезавтра. Лучше на неделю. Серёжа бездумно щёлкает пультом в поисках осмысленных передачах, от этого зомбиящика должен быть хоть какой-то толк, Олег находил. Вернее, они оба, когда ещё не было этого небоскрёба, не было «Вместе», Марго той же не было. Она его заменила? Нет. Были схемы, чертежи, наброски, множество рисунков, хранящиеся в папке или разбросанные по столу, и «Олег, не смей ничего трогать не столе»; было общежитие с потрескавшимся потолком в комнате, паутиной в углах и хреновой теплопроводкой из-за окон, пропускающих ветер, даже если скотчем заклеить везде, где продувает; был Олег, смешной такой и серьёзный, было свободное время, чтобы поваляться на одной кровати вместе и повтыкать в телевизор, показывающий сплошное чёрно-белое, Серёжа ещё тогда загорелся идеей как-то улучшить их непростую студенческую жизнь, Олег не мешал, зная что не поможет, сказал один раз «С милым рай и в шалаше, а, Серый?» и смеялся, приобнимая юного Разумовского покрепче; отопление паршивое, за что только деньги платят, грелись они сами, друг о друга, как могли. Олега, правда, сейчас рядом нет. Никто не поёт ему очередную балладу одной из рок-групп по ночам на манер колыбельной, когда Серёжу мучили кошмары до тряски и размеренный, убаюкивающий голос Олега действовал как самое лучшее снотворное. Волков гладил его по волосам, убирая свисающие пряди с лица, целовал в висок, тихо-тихо нашёптывая Серёже, что дороже него у Олега нет никого. И это правда. Сергей в это верил, по крайней мере. Он не говорил «Я люблю тебя», как это принято словами, не сводя взгляда с лица, испытывая волнение, приятно покалывающее всё тело: это не просто слова в ежедневной рутине. Это серьёзно, обязанность нести тяжело, но если взялся, то неси и не думай жаловаться. Серёжа не жаловался, он боялся, что Олег просто не поймёт, не примет, когда всё давно уже понятно. Дни, месяцы, годы идут чередом, а Волков рядом, как преданный пёс, спросить хочется, на кой ему этот сдался? Олег на это промолчит, скажет потом: — Дороже меня у него никого нет. Для Волкова тоже. Почти всё детство плечом к плечу, один институт, одна комната, одни проблемы, куда же без них, Серёжа к знаниям стремился — Олег поддерживал, заботился, как он может; выхаживать Серого, когда тот простыл и с постели ног не спускал, закутанный в два колючих пледа, с полотенцем на лбу несложно; приободрить его, поддержать, дать мотивацию не отступать, Разумовский сделал так много, и какая-то мелочь мешает ему закончить. Олег делал всё это, не потому что обязан, не обещал. Просто любит, безгранично, бескорыстно, правильно любит. Умеет ли Волков любить? Олег чувствовал себя спокойно, когда Серёжа улыбался, смеялся так заразительно, что сам Олег не мог устоять, и смех удваивался, пока они гуляли вдоль набережной, держась за руки, Серёжа норовил утащить подальше, пошалить, зная, что Волков обязательно купится на эту авантюру и ещё как поддержит. В этом они схожи. Серёжа горел, рассказывая про искусство и мечтая, что он обязательно приобретёт репродукцию любимой картины, повесит её в спальню, чтобы любоваться ей и Олегом рядом, он тоже какое-никакое искусство, они вместе будут смотреть на картину, вспоминая, как мечтали жить по-другому, будучи сопляками; жизнь и так их поимела во всех красках, и если ей противостоять, то вместе, никак иначе. Да, Олег умеет любить. Поступками, словами, касаниями, умеет любить и принимать. И его любовь сейчас бы помогла Серёже не выть от безысходности, сев на холодный пол и поджав ноги. Отвлекла бы от сжирающих мыслей: «Что мне делать? Что я натворил? Смогу ли я всё исправить?» Олег не позволил бы выдирать Серёже самому себе волосы, студить себя, выйдя на холодный балкон в одном халате, не дал бы себя добивать неправильным питанием, нескончаемым стрессом, наматывающийся кругами до критической точки, когда понимаешь — всё. Сил осталось никаких. Птица торжествует, Сергей страдает. Это странная и отвратительная идиллия, схожая с каруселью: крутись и веселись, пока тебе не станет плохо. Разумовский перестаёт различать день и ночь, какая разница, он закрывает глаза, едва солнце восходит, ненадолго, ответственность не позволяет проспать весь день. Надо более-менее здоровую улыбку на лицо натянуть — и всё будет нормально. Серёже больно улыбаться как от самообмана. Непонятно, что хуже. Хуже — не когда Олег ушёл в армию, с этим нельзя было ничего не сделать. Он попросил в шутку, мол, жди меня. Серёжа ждал. Не в шутку. Совершенно серьёзно, ведя сначала календарь, а потом выкинув его к чёртовой матери, поняв, что это бесполезно. Был Олег. И нет его. Для осознания хватило одного раза ознакомиться с личным делом. Сирия, так вот куда тебя забросило, душа моя, и мрачное, но реалистичное, словно нацарапанное его кровью: погиб. Есть три стадии принятия: гнев, отрицание и принятие. Серёжа прошёл их, он разорван изнутри, а кажется снаружи, как тряпичная кукла, на части. Он кричал во сне, Марго предлагала вызвать специалистов, активизировавшись на истошный крик. Измученный Серёжа отменял протокол, глотая воду, настраивал его на следующий день: паническая атака — это не самое страшное, что может с ним случиться, как и судороги с сонным параличом, проходили-знаем-выжили. — Ты не перевесил картину, как хотел. Разумовский лениво поворачивает голову, щурит глаза и кивает сам себе. Ага, добрый вечер не вовремя появившимся галлюцинациям. Марго не оповестила, что к Сергею посетитель. — Марго, убери напоминание насчёт таблеток, — голос слабый, но Серёжа говорит твёрдо, неважно, что его потряхивает, что он не поднимался с кровати весь день, что лежал, свернувшись комком, всё равно его никто не тронет. — И перенеси все звонки на голосовую почту. — Серёж? Разумовский вымученно вздыхает, трёт лицо, и наконец смотрит на Олега, в синих глазах нет прежнего огня, в чужих — сожаление. Точно галюн. — Не думал, что из-за диссоциативного расстройства идентичности галлюцинации появляются чаще, чем нужно. Или же это уже шизофрения… — Что они с тобой сделали? — Олег осторожно садится рядом с Серёжей, проводит ладонью по спутанным огненным волосам, расцепляя пряди, Сергей резко хватает за запястье, впивается ногтями и держит, прикусив себя за щёки изнутри, чтобы не было так больно понимать, что всё — неправда. — Не надо. Я открою глаза, а тебя здесь не будет, и никогда не было. Ты погиб в Сирии год назад. А я всё себе выдумал, продумал каждую мелочь, как алгоритмическую цепочку в нейронной сети, — Сергей жмурится до белых пятен перед глазами, — я воссоздал себе образ, и он закрепился в моём подсознании, чтобы справляться со всем, потому что ты меня поддерживаешь, даже если тебя нет в живых. Волков не из робкого десятка, и никогда не был там, сколько он себя помнит, Олег никогда не обижал Серёжу, наоборот, защищал, как верный пёс, грозясь устроить несладкую жизнь обидчикам. Они повзрослели, всё поменялось немного: Серёжу никто не обижает, кроме другого его, Олег его тоже знает и не позволит разрушить Разумовского подчистую, чтобы Птице было вольготно жить. Олег сгребает Серёжу в объятия, тот колотит его по плечам на грани истерики, и осознание — такая коварная и непредсказуемая вещь, уже не остановить слез, текущих почти градом, всхлипов, когда чужая ладонь мягко гладит по волосам и спине, а на ухо шёпот: — Всё хорошо, живой я. Меня ни одна пуля не проберёт. Я к тебе вернулся, и не оставлю больше одного, никогда, Серёж. Разумовский тихо рыдает в плечо, дрожит, пытаясь отдышаться, Олег покачивает его в объятиях, как ребёнка, не переставая гладить. Самому бы слезу не пустить, что самое ценное, вот оно, родное — рядом, в руках. — Олег… я-я… Господи… — Я знаю. Мне без тебя плохо было там. — Я люблю тебя. Улыбка Олега всегда имела целительные свойства, иначе не объяснить, откуда в Серёже силы жить появлялись. Ему не надо поднимать голову, он её чувствует. Олег берёт Серёжу пальцами за подбородок, аккуратно поднимает лицо, заплаканный, глаза красные, но он от этого не менее красивый, Олег слишком сильно скучал по его лицу. Он нежно целует, прижавшись к губам, пальцы Серёжи лезут в волосы, чтобы притянуть ближе, но Олег обрывает поцелуй, вжимается в лоб своим и выдыхает, слушая, как чужое сердце бешено бьётся в груди, как и собственное. — И я.