Вопрос обязательств

Дитфрид как раз разбирался с бумагами, когда в дверь постучали — коротко, но весьма настойчиво. Дитфрид отложил в сторону очередной рапорт и разрешил войти. Клаудия Ходжинс был последним, кого он ожидал увидеть на пороге своего рабочего кабинета в военном министерстве. — Чем обязан? — хмыкнул Дитфрид, опуская формальные приветствия. С Ходжинсом они были почти не знакомы — встречались пару раз во время войны, здоровались и проходили мимо. Можно сказать, Дитфрид его не знал, но был уверен: бывший сослуживец брата мог прийти к нему только по одному поводу. И вряд ли это было что-то приятное, судя по его поведению. Ходжинс на мгновение замялся у двери, словно не решаясь войти, потом все-таки подошел и остановился в паре шагов от стола. — У Вайолет течка, — сказал он, глядя куда-то на бумаги, лежащие перед Дитфридом. Дитфрид не сразу понял, что именно услышал, а когда понял, ухмыльнулся: — И ты пришел ко мне, чтобы?.. — ему было даже интересно, произнесет ли Ходжинс вслух слова, которые ему самому казались совершенно безумными. — Она никого к себе не подпускает, — сказал Ходжинс негромко, все еще не поднимая взгляд. — Мы пробовали позвать знакомого альфу, но она не захотела даже смотреть на него, — он снова замолк, собираясь с мыслями. Дитфрид тоже молчал. Сам он всегда был уверен, что Вайолет — бета. Ну в самом деле, она выглядела как бета, пахла как бета и вела себя как самая настоящая бета, а теперь вдруг оказалась омегой! Дитфрид снова хмыкнул. Эта… девушка все еще преподносила сюрпризы. Стоило только принять мысль, что она все-таки человек, а не бездушный инструмент, каким Дитфрид привык ее видеть, а тут… — Доктор говорит, что у нее может быть привязка, — сказал Ходжинс негромко. — К Гилберту, да? — Это было возможно. Вообще-то, в старых родах было заведено приводить к альфе его будущую пару чуть ли не в детстве, задолго до первой течки. Чтобы омега могла настроиться, принять своего партнера. Такая омега потом реагировала только на одного-единственного альфу. Впрочем, сейчас, когда большая часть детей рождалась бетами, традиция почти забылась. Дитфрид о ней точно не думал, когда отдавал брату своего найденыша. Черт, да он вообще не думал, что это существо может быть… может стать партнером его брата. — Вы очень похожи, — Ходжинс произнес это еще тише, — и я подумал, что ты сможешь помочь… — Ты хочешь, чтобы я с ней связался? — Дитфрид все-таки не выдержал и первым произнес это. Прозвучало жестко, даже зло — ровно так, как он сейчас себя чувствовал. Предложить такое ему! Ходжинс рисковал головой — дуэльный кодекс еще никто не отменял. Впрочем, Ходжинс был бетой, он мог просто не понимать, о чем говорит. — Она в очень тяжелом состоянии, — Ходжинс наконец посмотрел на него, вид у него был действительно встревоженный. — Это ее первая течка, доктор сказал, это из-за какого-то медицинского вмешательства в детстве. У нее еще никого никогда не было, ее организм может просто не выдержать. Это было похоже на правду. Дитфрид и сам понимал, что Вайолет была слишком взрослой для первого раза, обычно омеги созревали годам к шестнадцати, и чем позднее это происходило, тем тяжелее была нагрузка на организм. Все это Дитфрид знал и помнил, он просто не хотел думать об этой… девушке в таком ключе. Он на самом деле с трудом осознал, насколько живой и человечной она могла быть. И насколько сильной она стала: потеряв все — и своего хозяина, и руки, — она смогла двигаться дальше и искать себе место в жизни. Дитфрид не был уверен, что смог бы справиться с таким. И уж тем более он не ожидал подобного от покорного оружия, каким он видел ее все годы войны. Дитфрид умел признавать свои ошибки, но не любил вспоминать о них. Впрочем, забывать их тоже не стоило. А еще он был обязан этой девушке после той истории с поездом. Дитфрид взял пустой листок бумаги и быстро написал несколько слов. Ходжинс наблюдал за ним молча, но внимательно, и когда Дитфрид поднялся из-за стола, лицо его просветлело. — Ты понимаешь, что это может не сработать? — спросил Дитфрид, уже на выходе из министерства. — Я — не мой брат. — Я не вижу других вариантов, — вздохнул Ходжинс. — Доктор говорит, что откладывать вязку опасно, Вайолет и так чудом держится. — Можно было поискать кого-то более подходящего, — пожал плечами Дитфрид, отдавая вестовому листок с прошением об отпуске по медицинским обстоятельствам. Ему, как альфе, полагались отгулы на случай, если у его омеги будут проблемы во время течки, правда, сам Дитфрид пользовался этим своим правом первый раз. — Некогда искать, — помотал головой Ходжинс. — Там все действительно плохо. Насколько он был прав, Дитфрид понял, только увидев Вайолет, сжавшуюся клубочком среди скомканных одеял. На их с Ходжинсом появление она не отреагировала, словно не видела даже. Может, и не видела. — Давно она так? — спросил Дитфрид, втягивая ноздрями сладковатый запах, наполнявший комнату. — Уже больше часа, — ответила ему Каттлея, они с Бенедиктом растерянно мялись возле дверей. — Я пробовала с ней заговорить, но она не отвечает. — А от меня шарахается, — добавил Бенедикт. Вид у него был еще более взъерошенный, чем Дитфрид помнил, глаза блестели, вообще, весь он был напряжен, словно с трудом удерживал себя на месте. Видимо, это и был тот «знакомый альфа». Поймав взгляд Дитфрида, он вскинулся и спросил возмущенно: — Что мне, насиловать ее надо было? Забавный мальчишка. И темпераментный. Хорошо, что привязанный уже — Каттлея стояла рядом, держала его за руку, крепко стискивая пальцы, это явно помогало. — Ты бы с ней не справился, — бросил Дитфрид и шагнул все-таки через порог этой крохотной, почти пустой комнаты. — Оставьте нас. Спорить, к счастью, никто не стал — дверь за ним закрылась, и Дитфрид краем уха поймал звук удаляющихся шагов. Вайолет при его приближении дернулась, подняла голову, глядя слепо и невидяще, но настороженно — почуяла альфу. Чужого альфу. Он и сам с ней не справится, случись что. Дитфрид усмехнулся и подошел к столу, на котором лежали оставленные доктором лекарства. Нужные таблетки нашлись сразу же. Дитфрид бросил пару в стакан с водой и тщательно размешал. — Для начала выпей, — велел он, подходя к кровати. Вайолет даже не двинулась, только смотрела тяжело. Дитфрид вздохнул и произнес гораздо жестче: — Пей. Как он и думал, на приказ она отреагировала сразу — послушно взяла стакан и осушила жадно и быстро. — Аккуратнее, — Дитфрид забрал у нее пустой стакан, налил еще воды, протянул снова. — Держи. Этот она пила уже гораздо медленнее, а когда закончила, посмотрела наконец на него достаточно осмысленно: — Господин капитан?.. — в ее слабом голосе ясно слышалось удивление. — Он самый, — кивнул Дитфрид, отставляя стакан на стол, шагнул к кровати и остановился, когда Вайолет дернулась к стене. В глазах ее плескался безотчетный испуг, руки стиснули одеяло. Если она сейчас запаникует и начнет всерьез сопротивляться, то я труп, почти весело подумал Дитфрид. — Не бойся, — сказал он как можно мягче, — я ничего не сделаю против твоей воли. Можно, я просто посижу с тобой? Вайолет едва заметно кивнула. Дитфрид подошел и присел на край жесткой, совершенно не женской кровати. — Знаешь, матушка спрашивала о тебе, — сказал он, глядя на пустые стены и одинокую пишущую машинку на столе. — Вы ведь так и не общались больше, а она беспокоится. Вайолет тихонько вздохнула, облизала губы. Дышала она часто и мелко, крепко вжимаясь спиной в дальнюю стену. — Можешь не отвечать, — хмыкнул Дитфрид. — Я передам ей, что у тебя все хорошо. Вайолет кивнула, взгляд ее снова поплыл. Дитфриду была совсем не нужна враждебно настроенная омега, действующая на одних инстинктах. Тем более, омега, обученная убивать. — Давай поговорим о Гилберте, — быстро сказал он, это сработало — Вайолет дернулась, возвращаясь в реальность. — О майоре? — Да, о нем. Ты же ведь совсем его не знала, на самом-то деле, правда? Вайолет мотнула головой, сказала негромко: — Я не понимала его. В голосе ее была искренняя печаль, и Дитфриду на мгновение стало почти стыдно. — Немудрено, — сказал он, — вы же и не общались почти. На самом деле, он и сам не знал, что там происходило между братом и этой девушкой, которую Дитфрид ему подарил, но надо было завязать разговор, надо было заставить ее подавить инстинкты. — Майор всегда говорил со мной, — возразила она. — Он рассказывал мне о многом, он был добр. Он всегда ждал от меня ответа. В этом Дитфрид не сомневался. Его брат всегда был таким — умел видеть то, от чего сам Дитфрид предпочитал отворачиваться. — Верю. Он еще в детстве был замечательным слушателем. Я, наверное, поэтому так любил читать ему на ночь, когда он был маленький. Знаешь, он так смотрел… Она тоже смотрела. Наконец-то смотрела и видела не чужого альфу, источник возможной опасности, а его, Дитфрида Бугенвиллея, старшего брата ее любимого майора. — Сказки он не любил, кстати, а вот записки разных путешественников мог слушать часами. Причем не обязательно рассказы, например, бортовой журнал рейса к северным островам — а в нашей библиотеке было и такое — вот его он просто обожал. Скучная была книжка, как по мне, — Дитфрид улыбнулся воспоминаниям, и Вайолет едва заметно улыбнулась в ответ. — Я же тогда о море и не думал совсем. Он не думал, да. Он и во флот-то пошел в пику отцу, а вовсе не из-за какой-то романической чепухи. И океаном не грезил, и путешествовать не мечтал. И сейчас еще толком не понял, по чему именно скучает, сидя в своем кабинете: по морю или свободе, которая в нем была. — А еще он очень хотел щенка. В детстве мы зачастую убегали играть в деревню по соседству с загородным домом, и однажды местные ребята показали нам маленьких щенков от дворовой собаки. Беспородная была совершенно, лопоухая и коротколапая, и щенки неказистые, но милые. Во всяком случае, у Гилберта тогда глаза загорелись, это стоило видеть, поверь мне. Пока мы шли домой, он все рассказывал мне, как мы заведем собаку, как будем с ней играть, как он ее будет воспитывать… Дитфрид и сейчас помнил, как брат улыбался и разводил руки, показывая, каким большим вырастет этот щенок, и какие у него будут зубы. Гилберт в детстве был очень живым и непоседливым, Дитфриду постоянно приходилось за ним присматривать. Впрочем, он никогда не жаловался. — Вот только отец не разрешил. Не знаю уж, почему, в нашем поместье можно было целую псарню обустроить. Впрочем, он всегда предпочитал ограничивать наши желания. Говорил, что дисциплина делает нас сильнее. Дитфрид ненавидел эту дисциплину всей душой, а Гилберт каждый раз принимал решения отца как должное. Вот и про щенка он тогда слова не сказал, только ушел в свою комнату. Дитфрид нашел его потом, сидящего в темноте, но брат не плакал, просто сидел, уткнувшись носом в колени. Дитфрид тогда обнял его и, кажется, пообещал подарить ему собаку, когда они оба вырастут. Наверное, об этом не стоило рассказывать, не этой девушке, которая привыкла видеть в его мелком брате надежного и волевого командира, но Дитфрид не видел другой ниточки, которая помогла бы ему пробиться к Вайолет. Поэтому он говорил. О детстве, об играх, о саде вокруг поместья, о любимой кондитерской брата… Он говорил, сам уже не очень понимая, что именно, а Вайолет слушала. Она очень вкусно пахла — сладковатый запах вызывал в памяти летнее поле, на котором они с братом любили играть, и жаркое солнце, от которого потом горела кожа. Запах становился все гуще, или Дитфриду так казалось, пробирался внутрь, отзывался в теле волнами просыпающегося жара. Дитфрид давил это. Потому что не время еще, и он же зрелый альфа, он взрослый мужчина, в конце концов, и давно умеет держать себя в руках. Дитфрид был с омегами всего несколько раз, совсем юным, когда гормоны гуляли в теле, и ему не понравилось. Не потому что это было плохо, хорошо было, и даже слишком — до полной потери головы и чувства реальности. А Дитфрид не любил поддаваться даже собственным желаниям. И поэтому, став взрослее и умнее, предпочитал бет — с ними можно было просто заниматься любовью, сбрасывая напряжение, и не проваливаться в жаркий омут вязки. Может быть, зря, думал он сейчас, заставляя себя дышать и говорить ровно. Может быть, телу этой разрядки было недостаточно. Вайолет слушала его и смотрела, и Дитфрид ощущал этот взгляд всей кожей, слышал ее дыхание — частое и мелкое, но уже ровнее, чем когда он пришел, — и чувствовал ее тепло. Когда он запнулся и машинально облизнулся, Вайолет проследила за его языком, и Дитфрид поймал этот момент. Замолк и развернулся к ней. Она ведь тоже чувствовала его так же остро и сильно, она просто не хотела принимать это, но возможно, эти чертовы феромоны, или что там еще сейчас между ними… возможно, он был достаточно похож на брата, чтобы ее тело признало его. — Я тебя поцелую, можно? — спросил Дитфрид, чувствуя себя как на первом свидании. Глупейшая ситуация, но он сам согласился на это. Губы Вайолет дрогнули, но она не ответила, только, кажется, задержала дыхание. Дитфрид расценил это как разрешение и придвинулся ближе. — Это совсем не больно, — хмыкнул он, глядя, как она замирает. — Только не дерись. Вайолет моргнула. — Гилберту бы не понравилось, что ты довела себя до такого, — уже жестче сказал Дитфрид. Вайолет сглотнула и немного расслабилась. Она не двинулась навстречу, вовсе нет, но Дитфриду было достаточно и этого. У нее были горячие и сухие губы, мягкие, податливо открывшиеся под его языком, и Дитфрид почувствовал, что теряет контроль над собой. Хотелось уже взять эту омегу — готовую, если верить запаху, — и подчинить себе, сделать своей, чтобы она запомнила и признала его. Дитфрид заставил себя отодвинуться. — Ты же хочешь этого, — тихо сказал он, глядя в ее потемневшие глаза. — Это правильно, Вайолет, так и должно быть. Дитфрид встал и расстегнул мундир, а потом и рубашку. Снял, повесил на спинку единственного стула, взялся за ремень брюк. Хотелось сорвать уже эти мешающие сейчас тряпки, но он заставлял себя двигаться медленно и размеренно, давя нутряное животное желание. Свежий ветер из приоткрытого окна прошелся по коже, остужая и помогая прийти в чувство. Вайолет выпрямилась в своем углу, смотрела, как он раздевается — внимательно, почти жадно. Дитфрид улыбнулся и подошел к кровати, спросил негромко: — Ты хочешь меня? Вайолет кивнула. На самом деле, она всегда была искренней, эта девушка. И если он все-таки смог преодолеть отторжение ее тела… — Я тоже хочу тебя, — сказал Дитфрид, прежде чем убрать с нее одеяло. Вайолет не сопротивлялась. На ней была тонкая простая сорочка, длинная, сбившаяся на живот, открывая ноги и такое же простое белье. Дитфрид начал с того, что погладил ее колени — аккуратно, едва касаясь пальцами, медленно провел выше, чувствуя, как горяча ее кожа, как сама Вайолет расслабляется под его руками, как шумно вздыхает над его головой. Когда она дернулась, пытаясь развернуться к нему, Дитфрид одним движением уложил ее на спину и навис сверху, глядя в ее растерянное лицо. — Все хорошо, — тихо шепнул он, не понимая, кому говорит, ей или себе. Ни черта не было «хорошо» — перед ним лежала чужая, почти незнакомая омега, да еще и считай девственница, и он собирался взять ее. Хуже всего было то, что он хотел этого, хотел так, что с трудом держал себя в руках. — Я постараюсь аккуратнее, — пообещал Дитфрид, глядя на стальные пальцы протезов, комкающие простыню, словно Вайолет было страшно. Это было неправильно, она сейчас должна была желать его так же сильно, как он сам. Дитфрид тряхнул головой и аккуратно — как обещал — потянул вверх ее сорочку, открывая взгляду плоский светлый живот, выступающие ребра и маленькие плотные груди с темными сосками. — Ты красивая, — честно сказал Дитфрид, еще помня, что с женщинами в постели надо разговаривать. Мысль эта вылетела из его головы, едва он коснулся губами горячей тонкой кожи. Кажется, он был слишком уверен в своем самоконтроле. Потому что стоило ему почувствовать ее терпкий вкус, рассудок его словно отключился. Дитфрид гладил ее, жадно впиваясь пальцами, желая оставить следы, лизал — размашисто и длинно, словно животное, прикусывал и тут же зацеловывал покрасневшие следы своих зубов. Он даже не заметил, как раздел Вайолет, а она не сказала ни слова, подставляясь под его укусы, касаясь его груди холодной сталью протезов, притираясь к его плечу щекой, подаваясь вперед всем телом. Она была совсем мокрая, она уже по-настоящему текла, как и положено омеге. Дитфрид проник в нее пальцами, легко и уверенно, а она только раздвигала ноги, выгибаясь под его руками, и, кажется, тихонько стонала на выдохе, хрипло, едва слышно. Сладковатый запах ее смазки забивал ноздри, заполнял голову, лишая возможности думать, оставляя только чистый телесный голод. Дитфрид давился воздухом и жаром, его трясло, хотелось касаться, кусаться, целовать, быть внутри… Он вошел в нее быстро и жестко, задвигался размашисто и резко, не сдерживаясь, ощущая всем телом, как она подается навстречу, как впивается твердыми пальцами в его плечи, крепко, до боли, и это было правильно, именно так, как он хотел. Дитфрид ускорился, чувствуя, как набухает узел, приближая момент сцепки, а Вайолет громко застонала и запрокинула голову, подставляя шею. Дитфрид уткнулся в нее носом, вжимаясь плотно и тесно, из последних сил сдерживаясь, чтобы не вцепиться зубами со всей дури. Кончили они одновременно, словно это была далеко не первая вязка и они давно были вместе. Когда Дитфрид немного очухался, он длинно повел носом по плечу Вайолет, бездумно ласкаясь, вдыхая ее запах — такой желанный сейчас. Вайолет вздрогнула, попыталась пошевелиться, но они были сцеплены крепко и тесно. — Лежи, — шепнул Дитфрид, нащупывая ее пальцы — холод протезов казался приятным, — еще не все. Он прижал ее руки к кровати, приподнялся слегка, заглядывая в ее лицо. У Вайолет был плывущий, совершенно шалый взгляд, и глаза казались почти черными из-за расширившихся зрачков. Дитфрид коротко двинул бедрами и улыбнулся, почувствовав, как она вздрогнула. Ему сейчас было хорошо, и совсем не хотелось думать о том, что будет потом, когда вязка закончится. — Ведь не больно же? — Дитфрид наклонился вперед, медленно лизнул ее щеку, потом ухо, слегка прихватил зубами мочку. Желание снова разгоралось внутри, толкало на действия. — Господин капитан… — едва слышно произнесла Вайолет. Дитфрид помотал головой: — Ты же знаешь мое имя, — и снова прикусил ее ухо. Вайолет стиснула пальцы, сжимая его ладони почти до боли, и Дитфрид потерся щекой об ее щеку, поцеловал шею, спускаясь к плечам и груди, двигаясь на одних инстинктах. Хотелось касаться Вайолет везде, чтобы его собственный запах остался на ее коже, впитался в ее память, проник в ее тело. — Вайолет, — повторял он между короткими поцелуями, — мое имя… — Дитфрид, — выдохнула она в его макушку, и Дитфрид, подняв голову, увидел напряженное, застывшее лицо. — Не надо так, — сказал он, отпуская ее руки только затем, чтобы огладить плечи, шею и грудь. — Так неправильно, Вайолет. А потом он поцеловал ее — долго и нежно, пока ее губы не дрогнули, открываясь. Кажется, именно тогда их накрыло вторым оргазмом. Дитфрид проснулся поздно вечером, когда за окном было уже темно. Вайолет лежала рядом, на боку, доверчиво уткнувшись носом в его плечо. Дитфрид какое-то время смотрел на ее спокойное лицо, такое расслабленное и беззащитное сейчас, на разметавшиеся по подушке пряди светлых волос — вперемешку с его собственными темными. Потом он аккуратно отодвинулся, чтобы не разбудить, и тихонько выбрался из кровати. Распущенные волосы мешались, лезли в лицо, и Дитфрид недовольно тряхнул головой, откидывая их назад, осмотрелся в поисках ленты. Он совершенно не помнил, когда снял ее, он вообще половину прошедших суток помнил урывками, остальное терялось в каком-то мареве, полном желаний и ощущений. В горле пересохло, пить хотелось как после хорошей попойки. Дитфрид бесшумно подошел к столу и налил себе воды, выпил быстро и жадно, чувствуя, как щиплет искусанные губы. Скользнул взглядом по кровати — Вайолет все еще спала, ей, как любой омеге, требовалось больше времени, чтобы прийти в себя после вязки. Тем более, после первой вязки. Кончик синей ленты выглядывал из-под кровати. Дитфрид наклонился, вытащил ее и медленно пропустил между пальцев, чувствуя, как отступает сонная неловкость и вялость. Оделся он быстро и тихо, так же быстро заплел косу, а потом достал из кармана мундира платок, плеснул на него воды и вытер лицо. Очень хотелось в душ или хотя бы умыться, но все это следовало оставить до дома. Немного придя в себя, Дитфрид наконец почувствовал, насколько в комнате душно и пахнет сексом. Поморщившись, он подошел к окну, чтобы открыть его шире, отодвинул занавеску и замер: в углу подоконника сидела мягкая игрушка в виде неказистого лопоухого щенка. Рядом с ней стояла маленькая темная коробка, в каких продают украшения, — Дитфрид отлично знал, что там внутри. Собака моего брата, вспомнилось некстати. Послушная и преданная, готовая выполнить любой приказ. Дитфрид все-таки открыл окно и задернул обратно занавеску, а после вышел из комнаты, оставив Вайолет досыпать в ее кровати. В такое позднее время огромный особняк, который Ходжинс выкупил для своей конторы, казался вымершим: сотрудники давно ушли домой, и только на первом этаже возле стоек приема горело несколько настольных ламп. Дитфрида это только порадовало — он был не в настроении видеть кого-либо. Впрочем, уйти без разговора ему не удалось: уже в холле, почти у самых дверей, его догнал Ходжинс — окликнул негромко, вынудив замереть на месте, подошел быстро, почти бегом. — Как она? — он выглядел все так же встревоженно. — Спит, — коротко ответил Дитфрид. — Я бы на твоем месте вызвал доктора утром. — Ты.., — начал было Ходжинс, но Дитфрид остановил его быстрым взмахом руки: — Не считай меня идиотом, я дал ей противозачаточное в самом начале. — Это была чистая правда. Ему совсем не нравилась мысль о том, чтобы завести ребенка вот так, почти случайно. Ходжинс внезапно смутился, услышав эти слова, а ведь только что был готов с ним драться. Смешной человек. — Я не знаю, в каком она состоянии, — пояснил Дитфрид. — Сейчас она спит, как и положено омеге, но лучше будет, если ее осмотрят на всякий случай. Клаудия кивнул. — Завтра я пришлю браслет с меткой нашей семьи, — сообщил Дитфрид, уже открывая дверь. — Привязанную омегу не тронут, случись что, да и герб Бугенвиллея все-таки чего-то стоит. — А ты? — спросил Клаудия за спиной. — Не волнуйся, на самом деле мы не успели привязаться, — хмыкнул Дитфрид. — Это не так просто, как тебе кажется. Поэтому она будет свободна. Но если потребуется, можете обратиться ко мне. Отвечать на слова благодарности Дитфрид не стал, просто вышел из особняка. Очень хотелось домой — в душ, переодеться, налить себе чего-нибудь крепкого и привести в порядок мысли. В следующий раз он увидел Вайолет почти полгода спустя. Дитфрид как раз вернулся из тренировочного рейда, сдал в министерстве рапорт и приехал домой, к матери, которую не видел почти месяц. Последнее время ей стало гораздо лучше, словно сознание ее постепенно принимало факт смерти младшего сына, но Дитфрид все равно слегка беспокоился. Голоса он услышал еще на подходе к малой гостиной, где любила отдыхать его мать. Глубокий сдержанный, знакомый с детства, и тихий, почти ласковый, который он тоже сразу узнал. Дитфрид вздохнул, вошел и поздоровался. Они сидели за небольшим столом — чайник, сладости, ваза с цветами, все, как принято в лучших семьях, — и Вайолет легко улыбалась, слушая его мать. Улыбка эта исчезла, едва Дитфрид вошел. Матушка же, наоборот, обрадовано кивнула, словно только его и ждала. — Я попросила Вайолет помочь мне написать кое-что, — пояснила она. — Мы работали с самого утра, вот только решили сделать перерыв. Вайолет молчала, разглядывая свою чашку. В новом платье, с замысловато заплетенными волосами, маленькая и изящная, она выглядела как настоящая леди из хорошей семьи, и только стальные протезы слегка портили картину. Тонкий серебряный браслет с семейным гербом их рода был надет на ее предплечье поверх рукава платья — как и полагалось носить такие метки. Интересные, наверное, вопросы возникли у матери, когда она его увидела, подумал Дитфрид. Что ж, это давно следовало обсудить. — Не буду вам мешать… — Что же ты, — улыбнулась матушка, — я так давно тебя не видела, да и Вайолет, наверное, тоже. К тому же, я слишком утомилась сегодня, предлагаю закончить наше письмо завтра, хорошо? — она развернулась к Вайолет, и та кивнула. — Поэтому присядь, выпей с нами чаю. — Извини, я устал с дороги, матушка, — покачал головой Дитфрид, — так что позвольте откланяться. Вежливые беседы ни о чем он не любил еще больше, чем попадать в неловкое положение. Он обязательно все объяснит матери, но не сейчас, когда Вайолет сидит здесь же. — Нет уж. Ты сейчас останешься, Дитфрид, и поговоришь с Вайолет, — сказала мать, глядя строго и серьезно. Дитфрид не видел ее такой, наверное, с юношеских лет, когда она порой отчитывала его за очередную выходку. Он растерянно замер. — А я пойду отдыхать, — уже мягче продолжила она, поднимаясь из-за стола, и искренне улыбнулась Вайолет: — Я буду рада видеть тебя здесь завтра с утра. Думаю, мы как раз успеем закончить. До свидания, дорогая. Слегка поклонившись, она вышла из гостиной. — Моя мать порою бывает слишком прямолинейна, — сказал Дитфрид, едва они остались наедине. — Прошу прощения. — Она очень тактичная. Я прихожу сюда уже третий день, и она ни разу не спросила меня об этом, — Вайолет кивнула на браслет. — Я думала, вы ей все объяснили. — Я не посчитал нужным, — пожал плечами Дитфрид. Он действительно не хотел рассказывать о своем решении взять под опеку омегу. Наверное, опасался, что мать воспримет эту новость слишком хорошо — Дитфрид еще помнил свои юные годы, когда ему регулярно устраивали смотрины. Он терпеть не мог всех тех разряженных омег, которых выбирал его отец. — Как ты себя чувствуешь? — спросил он, не желая дальше обсуждать эту тему. — Спасибо, хорошо, — ответила Вайолет. Чашку она давно отставила в сторону и теперь сидела, сложив руки на коленях, строгая, прямая, смотрела внимательно. — Выглядишь неплохо, — кивнул Дитфрид. Действительно, она словно повзрослела с того раза, когда они общались здесь же, в особняке. За то время, что они не виделись, у нее должна была пройти еще хотя бы одна течка, но, судя по браслету на руке, постоянного партнера Вайолет так и не нашла. Возможно, принимала подавители. На самом деле, Дитфрида все это никак не касалось, просто он привык отвечать за свои поступки. Вот только с этой девушкой все было сложно. — Нам ведь и разговаривать не о чем, правда? — усмехнулся Дитфрид. Если Вайолет не обратилась к нему ни разу за эти полгода, значит, справлялась сама. Он же сделал все, что мог: помог в тот раз, дал покровительство... он исполнил долг вместо погибшего брата. — Если вы так считаете, то я, пожалуй, пойду, — сказала Вайолет и встала из-за стола. — Постой, — Дитфрид и сам не понял, зачем остановил ее. Возможно, все дело было в запахе — знакомом, едва ощутимом сладковатом аромате, который он почувствовал, когда она прошла мимо. Вайолет послушно остановилась в полушаге от него, так, что их плечи почти соприкасались. — О чем моя мать хочет написать? — спросил Дитфрид негромко. Вайолет помолчала, словно решая, стоит ли говорить. Наверное, у кукол существовали какие-то правила по поводу желаний заказчика. Дитфриду даже стало интересно — ответят ли ему. — Мы писали письма вашему брату, — сказала наконец Вайолет, и Дитфрид обернулся: она впервые назвала Гилберта так. — Вашей матери это необходимо, — продолжила Вайолет негромко, глядя в сторону. — Ей нужно рассказать о своих чувствах к сыну, чтобы отпустить его. Она говорила сдержанно и отстраненно, словно о ком-то чужом, совершенно ей незнакомом. Дитфрид на мгновение представил, как они писали эти письма — три дня с матерью, вспоминая человека, который был обеим так дорог... — А тебе? — все-таки спросил он, и Вайолет вскинула голову, глянула открыто и серьезно. — Я свое письмо написала на авиашоу, — ответила она негромко. — После того, как вы пригласили меня сюда. Почти два года назад, подумал на это Дитфрид. Почти два года… а она все еще носит брошь, подаренную братом. И мой браслет с меткой. — Извини, — искренне сказал он. — Мы ведь друг друга совсем не знаем. Мы даже не разговаривали толком ни разу, я имею в виду, просто так. — Вы рассказывали мне о майоре, — она, оказывается, помнила. — Вы очень любили его. Да уж, порой Вайолет тоже бывала слишком прямолинейна. — Ты его тоже любила, — пожал он плечами. — Пожалуй, нам стоит поговорить о чем-то еще, хотя бы о погоде. Ну, или о твоей последней поездке, ты же постоянно в разъездах. Или о свежих сплетнях столицы, например. Вайолет озадаченно моргнула, и Дитфрид усмехнулся. — Я предлагаю как-нибудь встретиться и поболтать, — пояснил он, — не здесь, в особняке. Можем сходить в какое-нибудь кафе. Или просто погулять. На самом деле, он сам не очень понимал, зачем говорит все это. Сейчас, стоя с Вайолет вот так, совсем рядом, видя ее искреннее непонимание и растерянность, он вдруг захотел узнать об этой девушке больше. — Хорошо, — просто ответила она. — Тогда я заеду за тобой на днях. Вайолет кивнула и вышла из гостиной. Во всем виноват запах, решил Дитфрид гораздо позже, уже сидя в своей комнате с бокалом вина. Ее запах и его привычка следовать собственным порывам. В самом деле, пригласить на свидание омегу, с которой уже вязался... обычно все происходило наоборот. Что ж, он совсем не собирался заводить какие-то отношения с Вайолет. Просто Гилберт что-то увидел в ней с самого начала, и Дитфрид, кажется, начинал понимать, что именно. А еще ему очень не нравилось ее «вы», не после того, как она уже называла его по имени, лежа с ним в одной постели. Но этот вопрос Дитфрид решил оставить на потом.