Дочь Контролера. История одной Ведьмы

В этой квартире свет, казалось, горит сам по себе. Заливает желтоватыми пучками мутное стекло окна, в старенькой, заботливо подклеенной на зиму, раме и дрожит, словно пытаясь вырваться наружу. Свет не потухает, даже когда, обнимая лучами асфальт и дома, карабкается на небосвод заспанное солнце. Он лишь прячется, уступая место светилу и ждет ночи, чтобы вновь занять положенное ему место. В этом доме свет — не необходимый минимум. Он — маяк. Без которого одинокий, поседевший и почерневший от горя корабль-человек, с седыми висками и сгорбленной спиной, не сможет найти свою гавань и исчезнет, так и не бросив якорь.  — Одна ты у меня была, счастье, радость моя, Лариса, — голос, хриплый, дребезжащий, в очередной раз предал его, сорвавшись на имени. Стопка, сжатая во все еще крепких пальцах, тихо, покорно хрупнула и осыпалась на грязный стол, звеня осколками. К запаху сигаретного дыма и мусорного ведра добавились едкие нотки водочных паров. Старик брезгливо отряхнул ладонь, скидывая вниз остатки стекол и брызги крови. Он даже не поморщился. Глаза, холодные серые, в окружении синевато-черных век неподвижно глядели в одну точку на стене, откуда, смешливо наморщив нос, улыбалась Она. Светло-золотистые пряди обрамляют круглое, улыбчивое лицо. Мягко играет в подоле легкого платья невидимка-ветер, ощутимый даже с фотографии. Ладони обнимают плечи, загорелые, покрытые рыжими веснушками. Такими же поцелуями солнца был каждую весну усыпан и вздернутый, маленький нос. Лариса и сама была солнышком, освещая весь мир своей улыбкой и искренней верой в людей. Маяк… Так он звал ее. «Мой маяк». Старик тяжело поднялся из-за стола. Судорожно схватился руками за столешницу, ловя утраченное равновесие и несколько секунд молча стоял, закрыв глаза и собираясь с силами. Тряхнул головой, отгоняя дурноту и шагнул к портрету. Грубые пальцы с несвойственной им нежностью огладили черный шелк траурной ленты… — Одна ты у меня была, Ларка. За тобой уйду, нечего мне здесь больше искать. Ты дождись только, — голос в этот раз не сорвался. Старик был готов. Пистолет. Россыпь патронов, небрежно, на столе, вперемешку с хлебными крошками и шкурками от колбасы. Старику смешно — никогда раньше он не позволял себе подобного обращения с оружием и боеприпасом. Никогда… Плевать. Один выстрел. Ему нужен всего один выстрел. Старик ухмыляется и неверной рукой берет со столешницы один патрон. Стряхивает и стирает с металлических боков следы трапезы и аккуратно отправляет его в магазин. Задумывается и по привычке заряжает всю обойму. Ну что же, тоже неплохо — в последний раз повозиться с любимым «макарычем». Напарник — молодец, оружие в полном порядке. А вот то, что сейф он на работе не закрывает — однозначно ему аукнется. Впрочем, это уже чужая забота. Предохранитель, затвор, последний глоток водки прямо из пузыря, не запивая и морщась от внезапной горечи на языке. Холодное дуло касается виска. Секунда, другая, третья… Резкая трель звонка заставила вздрогнуть и рефлекторно отдернуть руку. Грохнул запоздалый выстрел, со звоном осыпались на пол осколки кухонной люстры, где-то истерично залаяли перепуганные собаки, заплакал ребенок и раскричались разбуженные соседи. В квартире повисла темнота. Звонок раздался снова и, чертыхаясь и спотыкаясь о кучи мусора на полу, старик поспешил к двери. Нашарил коридорный выключатель, долго и торопливо щелкал им вхолостую, пытаясь заставить допотопный механизм работать и, наконец, открыл дверь. Человек на пороге побледнел, увидев пистолет, так и не выпущенный хозяином квартиры из рук, но не попятился и не закричал. Лишь зябко повел плечами и крепче прижал к себе драгоценную ношу:  — Володь, привет. Это я, Макс, не узнаешь что ли? Убери оружие! — он нахмурился и поднял глаза, встречаясь взглядом с воспаленными стальными радужками, — Нам надо поговорить…  — Мне не о чем с тобой говорить, коновал, — рык получился хриплым, пьяным, неубедительным. Максу, очевидно, показалось так же, поэтому он оттеснил старика вглубь квартиры плечом и вошел, не переставая бережно укачивать свой ценный груз. Владимир, ослепший от яркого света в коридоре, прищурился, но смолчал. Прошел за гостем вглубь квартиры, захлопнул гулко щелкнувшую входную дверь и обернулся на Макса:  — Что тебе нужно?  — Неправильный вопрос, брат, — мужчина покачал головой. Темные глаза из-под длинных, почти девичьих ресниц, смотрели печально и устало, — Другой вопрос, что нужно тебе. Ты не появляешься на работе, пропал ото всех. За тебя волнуются, в конце концов! Что ты вытворяешь? Старик поморщился:  — Кто тебе сказал, что я собираюсь возвращаться? Взгляд гостя упал на пистолет в руках хозяина и стремительно метнулся обратно, к серому от недосыпа и обильных алкогольных возлияний лицу:  — Ты хотел покончить с собой? Совсем идиот?  — Не тебе говорить со мной об этом, мразота, — голос старика превратился, казалось, в клубок извивающихся, шипящих змей, — Ты обещал, что спасешь Ларису! Ты обещал!  — Я не обещал тебе этого, Володя, — жестко оборвал его Макс, садясь на диван и не отрывая взгляд от яростных глаз напротив, — Я говорил тебе, что с ее заболеванием ей нельзя было рожать? Говорил? Старик осекся, попятившись и выронив пистолет. Наткнулся на стоящий позади стул и обессиленно упал на него, закрывая ладонями лицо. Пару минут они сидели в тишине, затем Владимир хрипло окликнул его:  — Макс… Почему она не сказала мне раньше? Я бы… Мы бы нашли варианты. Мы бы…  — Что «вы бы», Володь? — бывший друг впился в него черными омутами глаз. «Лариса когда-то называла его цыганом за эти вот глаза» — мелькнула шальная мысль. А Макс, подавшись вперед, почти рычал, не повышая однако, голоса, — Что «вы бы»?! Ее заболевание было неизлечимым, понимаешь ты? Не-из-ле-чи-мым! Я наблюдал ее с двадцати лет и за это время мы перепробовали все возможные варианты! Я сделал все, дурья твоя башка, все для того, чтобы дать ей еще немного времени, дать ей пожить! И, когда она сообщила о том, что выходит замуж, первым делом предупредил ее об опасности, которая грозила ей в случае беременности!  — Но ведь…  — Она пришла ко мне в тот день, Вовка. Пришла и сказала… — голос мужчины сорвался и он опустил голову, пряча от друга исказившееся болью лицо, — Сказала, что не будет прерывать беременность. Умоляла ничего не говорить тебе. И я, дурак, поддался на уговоры, надеясь, что еще могу что-то изменить, спасти её. А после, когда говорил с тобой в кабинете, сразу предупредил о том, насколько высок риск. Как и о том, что спасать, возможно, придется не Лару, а ее детей. Так и произошло… Макс умолк, прижимая к себе сверток. Оттуда донеслось слабое кряхтение и возня. Владимир испуганно отпрянул назад:  — Кто… Кто там, Максим? Кого ты принес сюда, чудовище? Мужчина не ответил, лишь осторожно заглянул под уголок байкового одеяла, прикрывавшего драгоценный груз сверху и тихо продолжил:  — Так и произошло, Володь. Лариса не выдержала операции и ушла у меня на столе. Не помогли никакие меры, настолько сильным было кровотечение. Следом за ней ушел из жизни и ее новорожденный сын, которого не сумели извлечь сразу. Но кое-кто остался жив, — он вновь осторожно заглянул внутрь свертка и негромко, почти нежно закончил, — Твоя дочь, Вовка. Сестра близнец мальчишки, которого я спасти не сумел. Ты не пришел взглянуть на нее и я решил… Владимир судорожно вдохнул, сжимая ладони в кулаки и чувствуя, как по телу, все стремительнее набирая обороты, разливается холодная дрожь. Его дочь. Маленький, копошащийся и все громче повякивающий сверток, его часть, его продолжение. Память, воспаленная и болезненная, как острие ножа, подкинула картинку, как в приступе отчаяния бросил он в лицо доктору бумаги и крикнул, что ему никто не нужен. Вспомнились бесконечные звонки Макса и просьбы хотя бы взглянуть на ребенка, потому что у нее «глаза матери». Макс молчал, не отрывая от его лица взволнованного взгляда. Владимир поднялся на ноги и осторожно протянул к другу руки%  — Дай мне ее. Пожалуйста… …Из одеяльного свертка, в окружении пеленок, смотрели на него два чуть раскосых, все еще слегка расфокусированных, но уже ярко-зеленых глаза. Россыпь оранжево-коричневых точек по краям радужек, слегка опущенные вниз внутренние уголки век. Этими глазами, немного восточными, веселыми и пахнущими весной смотрела с детского лица его жена. Владимир крепче прижал к себе крохотное существо, сморщившее на него маленький носик и бережно коснулся кончиками пальцев едва заметного золотистого пушка на теплой макушке. Мир, стремительный и порывистый, наполнялся новыми красками и запахами. Он поднял голову и выпрямился. Обернулся на зеркало, отразившее осунувшегося и усталого мужчину двадцати пяти лет. Седые виски, морщинки в уголках глаз. Черные круги вокруг воспаленных век. Но что-то неуловимо и навсегда поменялось в этих чертах и он точно знал, что именно. Он больше не был стариком…  — Вот ты какая, Стаська, — хрипловато прошептал Владимир, с удивлением вглядываясь в лицо умиротворенно засопевшей дочери. Макс недоумевающе поднял бровь и мужчина пояснил, на секунду вскинув глаза, — Лариса хотела назвать девочку Анастасией.  — А мальчика?  — Мальчика — Егором. Сказала, что очень мужественно звучит. Смешная…  — Точно…